ЕГОР ХОЛМОГОРОВ
АЗБУКА НАЦИОНАЛИЗМА
Сегодня умы и сердца русских людей все чаще обращаются к идее Нации. Кто-то, шестеря за подлые подачки, кричит о том, что «национализм – последнее прибежище негодяев» и недостоин «цивилизованного человека». Опальные олигархи в тюрьме постигают истину, что страна предпочла им и их обслуге из «либеральных партий» не больше и не меньше чем «Партию Национального Реванша». А маститые политологи предрекают необходимость для России «национального проекта» и создания «российской нации». Хотя чего создавать, если действительная «российская нация» существует уже больше тысячелетия – это русская нация, и другой нет и не будет. Вопрос не в том – есть ли у нас нация или нет, а в том – почему мы сегодня обращаемся к национализму и чего хотим, когда произносим слова «нация», «национальный» и даже смело причисляе
Казалось бы, все просто – мы хотим пользы для России, хотим ее процветания, её политического величия и духовного расцвета. Однако, многие светлые идеи и ценности, которые, казалось бы, могут принести нам пользу, каким-то немыслимым образом ухитряются повернутся против России. Именно здесь, чтобы разогнать тьму, и является простая и ясная идея национализма, которая разгоняет туман и ставит всё на свои места. Либо мы готовы повторить слова: «Россия – всё, остальное – ничто», либо мы хотим блага для себя, для других, для какой-то группы, секты, мафии, а не для России и русских. А потому нам надо учиться быть националистами. Иногда – учиться с нуля, учится, как учатся говорить преодолевая заикание: «Я буду говорить ясно и отчетливо». 
ОТРАВЛЕННЫЕ КОЛОДЦЫ 
Россия переживает сегодня один из тягчайших периодов своей духовной истории. Возможно – самый тяжкий. В русской истории бывали периоды упадка, бывали периоды смуты, бывали периоды обесценивания тех ценностей, на которых испокон веков держалась Русь. Но в русской истории не было прежде периодов, когда бы любые ценности не только обесценивались, но и обращались бы против самого существования России, её народа, против блага государства, общества и отдельного человека. 
Полтора десятилетия назад рухнул коммунизм – ценность хоть и неорганическая для России, навязанная ей, но в далеком от марксистского истолкования виде все-таки направлявшая людскую жизнь в послереволюционную эпоху. Коммунизм рухнул под ударами людей, вдохновленных идеалом «свободы». И достало всего двух-трех месяцев, чтобы любой здравомыслящий человек мог убедиться, – «свободу» обратили против России. Во имя свободы обрушены были границы государства – сперва СССР, а затем распад начался и «новой России». Во имя свободы разрушено было внутренне устройство. Во имя свободы люди были обречены на нищету и голодную смерть. Во имя свободы были попраны собственность и законность, вера и порядок. Получили ли мы хотя бы саму свободу? И здесь только очень наивный человек сможет ответить утвердительно. 
После крушения идеала свободы началось метание душ и умов в лесу всевозможных ценностей, начались мучительные поиски «национальной идеи» и выборы пути. Но на камне, где расписаны были разные направления, резюме разнообразием не отличались: «Пойдешь направо – жизнь потеряешь. Пойдешь налево – жизнь потеряешь. Пойдешь прямо – жизнь потеряешь. Пойдешь назад – жизнь потеряешь. Останешься на месте – жизнь потеряешь. Иного не дано». Едва ли не любая ценность, та высшая идея, которой душа человеческая могла бы послужить, вела себя так, точно в нее вселились бесы, овладев душой человеческой, настраивала её против страны, народа и государства. Когда это происходило с ценностями «импортными»: индивидуализмом, либерализмом, свободой предпринимательства – это не удивляло. Представлялось вполне естественным, что «страна рабов», «тюрьма народов» и «нация Обломовых» не заслуживают с точки зрения духовных иностранцев ничего, кроме уничтожения. 
Но, что удивительно, – среди тех, кто представлял ценности для России глубоко традиционные, глубоко русские, созидавшие Россию: Православие, монархию, империализм, мессианизм оказывалось порой не меньше бесноватых, чем среди самых отпетых либералов. Люди, начинавшие с проповеди Православия как духовной основы русской жизни, приходили не к тому, чтобы русскую жизнь приводить в соответствие с этой основой, а к тому, что если на этой основе не все стоит прочно, то значит уже погибла Русь, лучше ей и не быть, чем быть такой. «Если Россия не православная, то пусть погибнет… Если Россия не монархическая, то пусть погибнет… Если Россия не империя, то пусть погибнет… Если Россия не антилиберальная, то пусть погибнет…». «Почвенные» ценности приводили людей к такой же разрушительной исступленной ненависти, как и импортные. Одним не нравился советский период истории, другим петербургский, третьим московский, одним казалось, что Россия недостаточно похожа на православную Византию, другим – на евразийскую чингисханову империю… Претензии «во имя высших ценностей» были разные, а рефрен всегда один: «Пусть погибнет Россия». 
Вот, например, такая значимая для нашего народа и государственности ценность, как империализм. Русские – великие государственники, прирожденные государственники и в своем государственном развитии они создали свою великую Империю. Эта Империя соединила в единый государственный союз сотни народов на огромной территории, на знаменитой «одной шестой части суши». Она каждому из этих народов дала возможность найти свое уникальное место в имперской структуре, приобрести для себя пользу в имперском общежитии. И эта империя была не только интер-национальна, но и над-национальна, она сопряжена была в великой миссией, миссией Удерживающего, откровение о котором дано в Писании, учение о котором создано Отцами Церкви. Россия стояла на страже правильного мирового порядка и сдерживала те силы, которые стремились водворить царство антихриста на земле. 
Казалось – что может быть возвышенней и чище среди государственных идей? Но нет, вместо того, чтобы говорить о восстановлении Империи, восстановлении её целостности и силы, вместо того, чтобы вернуть в руки русского государства выпавший меч Удерживающего, апелляцией к имперским началам и «имперской» демагогией пользуются для того, чтобы эту государственность подрывать. Когда Россия стремится к внутренней консолидации, дающей внешнюю силу, ту самую силу, которая и созидает империи, её упрекают в том, что она отступает от «имперского интернационализма». Как будто «интернационализм», да еще и в его либеральном, чуждом иерархичности и понятия о долге и служении высшему идеалу, есть в Империи нечто самоценное. Во имя «имперских начал» делают всё, чтобы империя не смогла реально возродиться, во имя «духа» стараются высосать кровь и измотать силы. Во имя «миссии» стремятся отказать России в праве на всякую политику, которая обращена на соблюдение её интересов. «Мессианизм», по чьей-то злой шутке, почему-то оказывается противоположным усилению носителя этого мессианизма. «Политика идеалов» оказывается не политикой, а жупелом, с помощью которого не позволяют состояться процессу реального государственного усиления. Во имя «идеи Удерживающего» больно бьют по рукам реальной силе, которая могла бы взять в руки меч… 
Очень часто случается так, что чем возвышенней человек говорит о Русской Империи, тем больнее потом он будет во имя этой идеальной империи унижать реальное русское государство, не давать ему приобрести хотя бы зачаточные свойства возрождающейся империи. И, к сожалению, бывает и такое, что чем громче человек говорит о Православии, тем больше, будьте уверены, он сделает для того, чтобы Православие не смогло стать зиждительной силой национального возрождения, – еще бы, ведь если такое возрождение состоится, то нельзя будет «во имя Православия» осуждать и смешивать с грязью сегодняшнюю Россию. 
Именно поэтому сегодня любая, самая высокая, самая верная, самая благородная, самая исполненная духа ценность должна быть взята на подозрение и тщательно обследована – не сидит ли в ней «кика-бес» самоненависти. И результат будет неутешительным – наша мысль, наш дух бредут по зараженной земле, на которой не осталось уже, кажется, ни одного не отравленного колодца на месте древних живоносных источников. Чтобы пить из них необходимо сначала очистить их от грязи и тины, избавить источники от заразы. А до того – до того придется держать свою мысль под тщательным присмотром и подозрением. Удерживать себя от того, чтобы не впасть в обесение и не обрушиться с топором на несчастную истерзанную Родину с высоты очередного «идеала». 
Мы должны сомневаться не в идеале как таковом, а в том, точно ли очередной великий идеал настоятельно требует от нас пожертвовать Родиной. И мы должны взять под подозрение того вестника с небес, который будет предлагать нам начать восхождение к высотам духа с того, чтобы зарезать свою мать. Этот «вестник» – демон искуситель, действующий в целях Отца Лжи, и его земных слуг. Поэтому сегодня для того, кто любит Россию принцип «подвергай всё сомнению» – это не путь к безверию, а страж духовной и умственной трезвости. 
ЗАКОН ОТРИЦАНИЯ 
С чего начинается Родина? Родина сегодня начинается с ненависти. Не потому, что она такая плохая, или ненавидеть так хорошо, а потому, что так надо. Для человека более естественно любить – любить родную улицу и двор, сталинские «генеральские дома» и утренний асфальт, купола церквей и березки, смеющихся детей и красивых девушек. Это то простое, без которого никакие высокие символы любви к Родине не привьют. 
Но сегодня просто любить оказывается очень сложно, приходится ненавидеть –ненавидеть ту ненависть, которая мешает любить. Вот очень простой пример. Пытаетесь вы найти в интересе текст той самой простой и красивой песни: «С чего начинается Родина». Найти никак не можете, зато легко натыкаетесь на следующий текст: 
С чего начинается Родина?
С фингала под глаз во дворе,
С твоих шизанутых товарищей,
Что жгли твой дневник на костре… 
И дальше словесные фекалии в том же духе. Про мать, про работу, про страну… 
Получив в душу такой смачный плевок, понимаешь, что просто и бесхитростно любить ты дальше не можешь. Для того, чтобы любить надо ненавидеть эту мерзость, это глумление, эту блевотину, которых у нас, увы, предостаточно… Ненавидеть и гнушаться как мерзости. Отучать детей даже от мыслей о том, что о Родине можно говорить так. Как отучают детей писать в штанишки и плевать в тарелку. Затыкать уши, а лучше – рот говорящему, когда кто-то смеет подобным образом глумиться. 
Любовь ведь – это сложное чувство, сердце покрыто тонкой красной пленкой ненависти к тем, кто эту любовь посмеет оскорбить. И когда оскорбление нанесено, эта ненависть начинает жечь сердце, пока оскорбление будет не отомщено. «Пепел Клааса стучит в наше сердце». Наша жизнь в последние годы – это сплошная чреда больших и малых оскорблений, а потому сердце жжет, не может не жечь. Нам надо ненавидеть, если мы хотим любить, нам нужно отвращение, если мы нуждаемся в нежности. Поэтому сегодня Родина начинается с ненависти, которая одна в силах защитить любовь. C ненависти к ненависти. 
Сегодня, для того, чтобы быть «за» нам прежде всего необходимо быть «против». Вопрос «чего не делать?» всегда первичен по отношению к вопросу «что делать». Сотворить благо невозможно не уклонившись от зла. Таким абсолютным злом для сегодняшней России, развращающим души, разрушающим идеалы и стирающим в прах сами железо и камень является – самоненависть в её многочисленных формах от ложного национального самоуничижения, и вплоть до полнейшего самоокозления. Иногда эта самоненависть возникает внутри, иногда – навязана извне, но и в том и в другом случае, прежде чем выплеснуться наружу она проходит через душу. 
Эту самоненависть можно было бы назвать точным и емким словом русофобия, но это слово слишком политически перегружено, отсылая к социально-политической концепции Игоря Шафаревича. Между тем, самоненависть русских к России не сводится к деятельности «малого народа». Может быть, эта деятельность и послужила толчком, но зараза давно уже вышла из под контроля, стала настоящей пандемией. Сегодня самоненависть вызревает едва ли не путем «самозарождения» спонтанно и в самых неожиданных местах, подается под самыми экзотическими «соусами». Она настолько всеобща, что кажется, порой, неодолимой – изгнанная в дверь как «западничество» она влезает то через патриотическое окно, то через религиозный дымоход… 
Чтобы избавить землю и воздух России от порчи необходимы жесточайшая умственная аскеза и нравственное отвращение. Необходимо не допускать в своей мысли даже начатков этой самоненависти, необходимо чураться «языка ненависти», его характерных оборотов и выражений, стилистических штампов и словоформ. Необходимо отвращаться от проявлений этой самоненависти как от уродства. Не следует искать в том, что поражено этой ненавистью «здравое ядро», нельзя пытаться наладить «конструктивный диалог», то есть нельзя пускать заразу внутрь себя. Необходимо беспощадное отрицание отрицания. 
Возможно ли добиться какого-то положительного результата на пути отрицания? Если это отрицание сущего – нет. Если же это отрицание не-сущего, – безусловно можно. Сущее созидается через отрицание не-сущего, существование – через отвращение от уничтожения. Всё, что существует – существует именно потому, что исступленно отрицает свое самоуничтожение, вопиет против него. И не случайно, что именно попытка самоуничтожения, попытка самоубийства, считается самым тяжким, непрощаемым и противоестественным грехом. Против России сосредоточена слишком мощная энергия ненависти, слишком много сил жаждет её уничтожения, слишком много инструментов задействуется, чтобы этого уничтожения добиться. И противостояния этой энергии ненависти и самоуничтожения, вполне достаточно для того, чтобы изменить положение с кошмарного на хотя бы сносное. Нам надо любить Россию, но любить – значит и ненавидеть, ненавидеть ненависть к России. Нам необходимо самосозидание, созидание России, но созидать – значит противодействовать самоуничтожению. 
В этом отрицании отрицания не надо бояться перегнуть палку и «выплеснуть вместе с водой ребенка». Самоненависть противоположна созидательной самокритике. Различие между ними – это различие между омовением и сдиранием с себя кожи живьем. Нормальная критика наших недостатков – национальных, государственных, культурных и общественных оказывается фактически невозможной до тех пор, пока не разрушен «язык самоненависти» как целое, до тех пор, пока колодцы не очищены. Утверждение достоинств должно быть для нас, по отношению к себе, своей стране и своей нации, на первом месте, по сравнению с критикой недостатков, особенно если имеются в виду органические недостатки, а не налипшая кровососущая мошкара. Таких органических недостатков у русских ничуть не меньше, чем у любого другого народа, а стране еще далеко до вожделенного Парадиза. Однако говорить обо всем этом под насмешливым взглядом чужих,— невозможно. Это дело семейное. 
На зараженной территории мы должны придерживаться простого принципа: Не существует ни одной высшей идеи – политической, общественной или религиозной, которая требовала бы от нас принести в жертву Россию, подорвать и уничтожить её государственность, вредить её усилению, ущемлять и ограничивать русский народ. Если какая-то идея этого требует, то либо мы её поняли неправильно, либо сама эта идея ложна. И с любовью к России и именем русского несовместима. Если же что-либо обращает нас к ненависти к России и русскому народу, то нам следует внимательно выслушать и поступить наоборот. 
НЕНАВИДИТ ЛИ БОГ РУССКИХ? 
Говоря о том же самом более просто и более понятно для верующего сердца: Бог не ненавидит Россию, он любит её и не хочет её погибели. Тот, кто говорит, что «Россия умерла», что ей «лучше не жить, чем жить такой», что «истина выше Родины», тот идет против Бога. Если бы Бог хотел гибели России, то давно уничтожил бы не только её, но и само имя её и её людей. Если, проходя через страшные муки и испытания, через искушения и страдание, Россия все-таки осталась жива и до сих пор свидетельствуют миру о своей силе, то это значит, что Господь её гибели не хочет и не допустит, она не заложена в плане Божественного домостроительства. Это значит, что Богу не в чем «оправдываться» перед Россией, поскольку и Сам он не требует у России оправданий. Он требует у нее служения, которое невозможно без жизни. 
Нам пора перестать оправдываться. Нам давно наступила пора начать жить, не извиняясь не перед кем, за факт нашего существования, коль скоро Тот, кто это существование нам даровал извинений за него отнюдь не требует. Нам пора приучиться смотреть на проповедников идеи «если не то-то и то-то (даже если это то-то и то-то – хорошие вещи), то пусть лучше погибнет», как на опасных преступников, как на тех, кто склоняет нас к тягчайшему греху – греху самоубийства. Грех этот порождается отчаянием. А отчаяние – бесовским внушением: «Ты уже погиб. Нет тебе спасения. Некуда тебе податься. Нет тебе прощения». Перед лицом такого отчаяния – единственный долг духа – держаться, цепляться за жизнь любыми способами. Жертвовать жизнью может сильный. Умирает со славою победитель. Тот, у кого не отнимают жизнь, но он сам дает её. Тот же, кто её предает – попросту трус и богохульник. Самозваные пророки гибели России одержимы таким богохульством. 
Импортные идеи вполне допускают гибель России, она ни в чем им не противоречит. Возможен «свободный мир» без России, возможен «либеральный рынок» без России, возможен «коммунизм» без России. Без России удивительно многое можно. Но вот ни одна традиционная идея, не одна из исторических составляющих русского духа, немыслима если обсуждать «смерть России» хотя бы как возможность. 
Мыслима ли Священная Империя без России? Нет, коль скоро имперское звание дается по привилегии преемства (которого Русь никому не передавала), и коль скоро русская имперская идея основана на принципе «четвертому не бывать». Мыслима ли православная монархия без России? Нет, коль скоро власть кесаря, это не власть объявившего себя королем туземного царька, но власть «императора ромеев», власть законно принадлежащая отныне только русскому царю, только царю над Россией, а не над Папуа Новой Гвинеей или Буркина-Фасо. Мыслимо ли Вселенское Православие без России? Нет, не мыслимо, коль скоро за той эсхатологической границей, за которой кончается Россия, кончаются и вселенскость и Православие, а начинается темная ночь антихристова царства. Либо нет России и есть антихрист. Либо нет еще антихриста, но тогда есть Россия, как эсхатологическое царство, как Удерживающий. Кому-то, быть может, удобнее считать, что он живет уже за эсхатологической границей, уже в мире антихриста – а потому и верить в то, что Россия умерла. Но вот только, застав таких людей за таким занятием как подкапывание фундамента России, как разрушение России во имя своего желания жить «в последние времена», мы правы будем, если предположим, что перед нами не искренне верующие, а те, кто служат совсем не Богу и Его замыслу, но, напротив, антихристу. 
Некоторым православным может показаться, что такой подход слишком «националистичен». Они повторят вам многократно высказанные некоторыми философами мысли, что Православие без России существовать может, а Россия без Православия – нет. Не будем спорить со второй частью этого утверждения. Его не так просто проверить, поскольку не совсем понятно – что такое «Россия без Православия». 
Например, Византия, для которой Православие было единственной скрепой, существовала большие периоды своей истории «без Православия» – в ересях монофелитства и иконоборчества, но существования не прекратила и, мало того, эти ереси преодолела. Россия выжила часть советского периода «без Православия», при воинствующем атеизме и Православие вернула, как минимум как религию негласно признаваемую большинством господствующей. Или «без Православия» означает с другой религией, как погибла без Православия, в униатстве, Русь на Западной Украине. С этим, пожалуй, нельзя не согласиться – смена религиозной и цивилизационной идентичности, сформированной Православием, Россию убьет, разрушит ту уникальную историческую и культурную целостность, которой она является. А вот если иметь ввиду под Православием непременное внешнее доминирование религии, или же строгую её ортодоксальность, то тут придется не согласиться. Исторически доказано обратное: без «повсеместно торжествующего Православия» великая православная держава вполне способна прожить и даже добиться известных успехов. И это её не разрушит, и не помешает ей вернуться к Православию в самом строгом смысле. 
А вот утверждение, что «Православие проживет без России» – это чистейшая демагогия. Зададим другой вопрос – проживет ли Православие без Первого Вселенского собора? А без Седьмого? Проживет ли оно без Иерусалима, или Святой Горы Афон? Ответить, что «проживет», может только человек, для которого схоластические упражнения дороже церковного Предания, человек, который не в Предании. И Православие и Церковь не мыслимы ни без Вселенских Соборов, ни без литургии Иоанна Златоуста, ни без иконы. ни без Иерусалима, ни без Афона, ни без России. Предание Церкви не есть человеческое измышление, но творение Духа Святого, всё Предание основано на святоотеческом принципе «изволися Духу Святому и нам», именно поэтому пренебрежение Преданием есть грех, хула на Духа. И в реальном церковном Предании Россия занимает своё, особое место – Православие уже немыслимо без Сергия Радонежского и Серафима Саровского, оно немыслимо без чудотворных русских икон, без подвига Новомучеников. Россия уже присутствует в Предании, уже является святыней Православия. И утверждать, что она есть нечто маловажное, нечто, без чего «можно обойтись» – хула на православную святыню. «Обойтись без России» для церковного человека звучит так же, как «обойтись без Предания, обойтись без Духа Святого». 
Волею Духа Святого Россия навсегда запечатлена на скрижалях Предания, навсегда обрела своё место в истории Церкви, навсегда напоена святостью поколений угодников Божиих, свершивших свой подвиг на её земле. Неустранимость России из церковного сознания православного христианина, невозможность сдвинуть Россию куда-то на периферию этого сознания – совершенно очевидны. А потому нелепа игра словами с возможностью «обойтись без России». Православие, «обошедшееся без России», Православием попросту не является. 
ОСНОВНОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО 
Нет ни одной традиционной для русской культуры, русского сознания, высокой идеи, высшей ценности, которая условием своего успешного свершения не предполагала бы бытия и процветания России. Возможно, что существует в мироздании то, что более значимо, чем Россия. Но, чтобы этого высшего достичь, Россия должна, обязана существовать. Ей приказано выжить теми самыми ценностями, во имя которых её все время пытаются зарезать. Любой полет ввысь должен начинаться для нас с изучения «правил борьбы за жизнестойкость» корабля России. Если этот корабль не будет плыть, то станут невозможны и полеты в высоту. 
Но, может быть, важнее нетрадиционные ценности? Может быть, большую ценность в мире имеет как раз то, что может пережить существование страны и народа? Возможно, чем абстрактнее, тем лучше, ибо «истинные ценности нетленны»? Да вот только существуют ли эти истинные «общечеловеческие ценности», которые независимы от конкретного носителя? Таких попросту нет. 
Это не значит, что «общечеловеческих ценностей» нет. Они есть, они действенны и их принятие немало способствует процветанию человечества. Однако «независимых» общечеловеческих ценностей не существует, они всегда связаны с конкретным носителем. 
Народ или группа народов, объединенных едиными ценностями и поведенческим кодом – то есть цивилизация, – выступают в качестве носителей «общечеловеческих ценностей». Эти ценности являются их миссией по отношению к другим народам. Народ и цивилизация рисуют всё человечество с себя, проецируя на него свои страхи и надежды, свои идеалы и запреты, своё понимание радости и горя. «Общечеловеческие ценности» существуют, но вот только у каждого народа они свои: это именно тот минимум, который считается в данном народе необходимым, чтобы «быть человеком». И вполне естественно, что для себя такой народ выступает как «основное человечество», то есть как та часть людей, которая наилучшим образом усвоила те ценности, которые отличают человека от животного, «общечеловеческие ценности». 
Народ лишенный «общечеловеческих ценностей» – неполноценен, поскольку ему нечего предложить в своем поведении общезначимого для других людей, он неспособен духовно распространить себя на весь мир. Народ, который живет заемными «общечеловеческими ценностями» точно так же неполноценен. Он живет чужой жизнью, и естественно занимает во всегда существующей иерархии народов низкое место. 
Полноценное существование ведет лишь тот народ, который видит в самом себе целое человечество, осознает ряд своих ценностей как общезначимые и готов распространить себя и их вместе с собой на весь мир. 
Поэтому каждый уважающий себя народ уважает ту свою традицию, те свои ценности, которые перешли границы локальных ценностей, которые обращены им и от него ко всему человечеству – будь то свобода или милосердие, вера или успешность, ученость или стыдливость. И поэтому те ценности, которые Россия предлагает от себя миру в качестве общих, те ценности, которыми жила она сама и пестовала в себе, предполагают существование России. Без России реализовать эти ценности попросту некому. Они потеряют свою осмысленность. 
В этом смысле Россия, в своем традиционном облике играла роль «основного человечества» безупречно. И именно это стало залогом её имперского распространения и политического могущества. Напротив, забвение своей основной роли привело к ценностному кризису. Заемные ценности, ценности, сохраняемые без принятия аксиомы бытия России, оказываются отравленными, не ведущими ни к чему, кроме саморазрушения. 
Поэтому мы сегодня должны признать, что принцип «Россия есть. Россия должна быть» – это не локальная племенная ценность, а ценность общечеловеческая. В том, что мы имеем сказать миру, эта «аксиома существования» заложена так же, как глагол «есть» заложен во все, сказанное с минимальным смыслом. Для того, чтобы быть «общечеловеческой», Россия должна быть «для себя», должна просто быть. Без этого всё «общечеловеческое» в России становится бессмысленным. 
ПО СЛОГАМ 
Нам приказано выжить. И нам необходим тот смысл, который обеспечит выживание, который защитит нас от яда самоненависти, который скует наши тела и души дисциплиной, прежде всего – внутренней дисциплиной, дисциплиной, обращенной на себя самого. Для того, чтобы позволить себе совершить Великую Революцию, может быть самую великую из тех, которые были когда-либо в история, нам необходима самая беспощадная Реакция – реакция на унижение, разруху и бессилие. Для того, чтобы совершить прорыв, нам необходим реванш. И наш ум видит лишь одну идею, которая сегодня стать такой возрождающей, оборонительной, реакционной и реваншистской идеей России – это идея нации. 
Поэтому-то и необходимо придерживаться идеологии, ставящей в центр Нацию, а стало быть, – безусловность существования и необходимость возрождения России. 
Идея нации предполагает, что смысл и оправдание существования страны, народа и государства заключен в них самих и ни в каких внешних оправданиях они не нуждаются. Именно поэтому мы рассматриваем национализм как надежное целительное средство против яда самоненависти. 
Это открытие сделано не умниками в тиши кабинетов – национализм стихийно открывается и снизу, простым народом. Открывается во всем спектре его форм, от самых респектабельных и благожелательных до самых радикальных и диких. И противопоставить этому процессу врагам национализма в сущности нечего, кроме, разве что, голого насилия, использующей в качестве своего оправдания выходки каких-нибудь экстремистов (или просто ложь). 
Но открытие национализма является неровным и непростым процессом. Русский национализм ожидался слишком долго и слишком долго не приходил. Не приходил он прежде всего из-за сопротивления русской цивилизации открытому выражению того, что в ней было заложено изначально в качестве поведенческого фона. Более высокие идеи, в силу своей меньшей очевидности, неотработанности на уровне рефлексов, кажутся и более привлекательными, и более интересными и зовущими ум к работе… Именно здесь и случается «претыкание» – нельзя разучивать Брамса, не приучившись наперед есть ложкой и чистить зубы. А на уровне политической культуры мы разучились есть ложкой, разучились чистить зубы, разучились порой даже ходить. Точнее – нас разучили. Когда мы пытаемся сделать шаг, тут же из-за спины высовывается глумливая физиономия и спрашивает: «А почему, собственно, не ползком?». И мы начинаем мучительно соображать, а почему не ползком. 
Русский человек – здоровый националист от природы, он «стихийный националист», но тем труднее ему оказалось разработать «рефлексивные» идеологические формы и формулы национализма, поскольку ради этого формулирования приходится проговаривать вещи очевидные и не подлежащие в приличном обществе проговариванию. Здоровому природному националисту порой бывает очень трудно слышать эксплицитно сформулированные предписания национализма, они кажутся ему «неприличием», как неприличием кажутся нам позднесредневековые своды приличного поведения с советами не сморкаться в пальцы и не плевать в общее блюдо. 
Начинать с первичных поведенческих советов всегда тяжело, ведь они уже вытеснены за грань приличия. Ксенофобия является естественной основой поведения большинства цивилизованных наций мира. Не допускать к власти и собственности чужаков. Править самим. Если можешь – расширяться, если не можешь – обороняться. Это принципы, на которых основана национальная государственность всех мировых держав последних нескольких столетий. Но, будучи один раз проговорены, эти принципы были затем спрятаны. Теперь эти державы могут себе позволить даже поиграть во внешнюю толерантность и «политкорректность», которая во многих случаях является еще более тонкой и завуалированной формой ксенофобии. В России соответствующими принципами всегда руководствовались, но никогда не высказывали их вслух. За счет этого эти принципы работали более надежно – русский национализм всегда был «бархатным» и оттого только более жестким. Чем ниже в массу мы спустимся, тем более очевидна будет эта жесточайшая националистическая основа поведения в сочетании с добродушной внешней толерантностью. Это была гостеприимная ксенофобия. 
Но эта поведенческая основа оказалась беззащитной, будучи вытащенной из подсознания, выведенной под прожектора интернационалистической, и тем более либеральной гуманистической «критики национализма». Рациональные основания иррациональных запретов были не проговорены до конца – и прежняя сила обернулась слабостью. Поэтому сегодня русским приходится переоткрывать для себя национализм с трудом, «по слогам». На место иррациональных, почти аффективных поведенческих фобий и запретов, формируется новая структура националистического сознания – отталкивающаяся от исторических и политических принципов вины, преступления и возмездия. 
Современная эпоха истории России наиболее благоприятна для формирования национализма, а национализм благоприятен для понимания и исцеления эпохи. Сегодня попраны все национальные святыни, оскорблены все основы русской жизни, продемонстрирована сила того врага, защиту от которого обеспечивает национализм. И естественно, что национализм принимает форму отталкивания от уродливой современности, а оттуда ведет к припоминанию истоков тех болезней, которые терзают сегодня Россию. Привыкшие забывать зло, русские сегодня начинают его припоминать, причем даже то, которое, казалось, давно простили. Прежние националистические «нельзя, ибо это стыдно», заменяются новым: «не делай, а то козленочком станешь…». 
Длящееся уже два десятилетия надругательство над русскими завершается так, как только и могло завершиться. В Россию приходит эпоха злопамятства. Эпоха, в которой главным разделением становится деление на тех, кто забыл и простил совершённое против нас зло – и на тех, кто его запомнил. А раз запомнил, то захотел воздать и хочет не допустить зла впредь. В Россию приходит эпоха рационального, разумного сознательного и памятливого национализма. 
Продолжение в следующем номере
«Не существует ни одной высшей идеи – политической, общественной или религиозной, которая требовала бы от нас принести в жертву Россию, подорвать и уничтожить её государственность, вредить её усилению, ущемлять и ограничивать русский народ. Если какая-то идея этого требует, то либо мы её поняли неправильно, либо сама идея ложная. И с любовью к России и именем русского несовместима. Если же что-либо обращает нас к ненависти к России и русскому народу, то нам следует внимательно выслушать и поступить наоборот», — такой вывод мы сделали в первой части нашего разговора о национализме. 
Но что такое Россия? Можно, ведь, в конечном счете, взять любой уголок мира на контурной карте, закрасить его любым цветом и написать сверху фиолетовым фломастером: «Russia». Тоже ведь найдутся умники, которые скажут, что «это и есть Россия». Россия, нуждается в определении, поскольку именно она выступает нашей главной ценностью. Забота о «русском» выступает прежде всего как забота о России — такова фигура русской мысли, в которой не народ и не государство, а именно страна, служат отправным пунктом и конечной целью размышления.
Своеобразие каждой страны, её самость создаются своеобразным сочетанием составляющих элементов. Облик одной страны утрачивается без языка, в то время как другая страна может быть многоязычна, для одной страны безгосударственное существование равносильно гибели, для другой государство не представляет ничего существенного в определении. 
Так и в бытии России существует определенное сочетание необходимых и достаточных элементов, наличие которых говорит нам, что Россия есть, а отсутствие скажет, что её нет. И в нашем случае элементы эти чрезвычайно просты: Россия — это территория, народ и государство. Сочетание и сосуществование этих трех и создает Россию. Просто? Но, тем не менее, этого достаточно и это необходимо. Ни язык, ни религия, ни те или иные культурные особенности, ни общественные установления не составляют того отличия, без которого Россия невозможна. Чтобы Россия существовала, достаточно, чтобы территорию России населял русский народ, объединенный в русское государство. 
Эта простая формула, безусловно, требует пояснений. 
РУССКОЕ ПРОСТРАНСТВО КАК ИКОНА 
Территория не сводится к обведенному пространству на карте. Территория — это определенная иерархия пространств, это их взаимосвязь и взаимоподчинение. Это пространство как икона истории, — овеществление тысячелетнего исторического пути. Это не только вмещающий природный ландшафт, но и вмещенный «антропогенный», то есть то, что создано или изменено человеческим трудом. 
Пространство России сегодня, безусловно, искажено. Нам хватает простора, нам хватает ресурсов и любой народ мира, наверное, мог бы только позавидовать (и завидуют) той земле, на которой мы живем. Но человеческий, исторический лик этого пространства поруган. У России отторгнуты её исторические земли, попраны её столетиями созидавшиеся национальные (национальные, заметим, а не «имперские») границы, попросту украдены созданные ею заводы и открытые ею месторождения. 
Само русское пространство сегодня переживает тягчайший кризис. Это не столько кризис сокращения, сколько кризис структурности, утрата представления о верной иерархии пространства. Наверное, наиболее выпукло это иерархическое смещение чувствуется на российских банкнотах, изображающих русские города. Если триаду Красноярск, Санкт-Петербург, Москва понять еще можно, хотя решительно непонятно, почему Москва представлена Большим Театром, а Кремль и вовсе на ней не присутствует, то дальше начинается разнобой — почему именно Архангельск, почему именно Ярославль, а не Владимир или Ростов Великий. Некоторая остаточная логика в этом, конечно, есть — на этих деньгах представлена русская Россия — Казань или Махачкала вызвали бы куда больше вопросов. Но вызвали бы именно потому, что в своей «автономности» они не воспринимаются больше как русские города, их принадлежность России находится под внутренним вопросом. Такую же утрату внутренней иерархии пространства демонстрируют и политики и интеллектуалы с их проектами «переноса столицы», «переноса части столичных функций», «многостоличья». Само возникновение подобных проектов, тем более, — серьезное их обсуждение, свидетельствует: утрачено понимание русского пространства как иконы русского времени, иконы русской истории. 
Неопределенность внутренней структуры российской территории и произвольность её внешних границ, отторжение исторически значимых территорий и наша неуверенность в их принадлежности, готовность согласиться с заявками сепаратистов — всё это симптомы кризиса исторического сознания. Кризиса смыслового пространства русской истории, производным от которого является и пространственный кризис. 
Территория формируется историческими притязаниями и деяниями, которые эти притязания подкрепляют. Очевидно, что России принадлежат Киев и Чернигов по праву исторического преемства Древней Руси, Понятно, что её притязания на Прибалтику обоснованы не «пактом Молотова-Риббентропа, а Северной Войной, понятно, что непросто отменить те события, которые создали Русский Кавказ, Русскую Среднюю Азию, понятно, что превращение Кенигсберга в Калининград венчает длительную историческую борьбу России и Германии за доминирование на Северо-Западе Европы, символ безвозвратного прекращения Drang nach Osten. Но поскольку Россия переживает кризис истории, кризис времени, постольку она переживает и кризис своего пространства. Икона не может изображать и символизировать, если не понятно что она изображает и символизирует. 
ЛОГИКА САМОНЕНАВИСТИ 
Доля ответственности за исторический кризис лежит не только на идеологах самоненависти, немало потрудившихся над разрушением русской истории, но и на официальной историографии, сведшей весь ход нашей истории к одномерному процессу усиления государства, концентрации — собиранию земель, росту централизации, укреплению контроля центра над периферией. Сведенная к этому процессу русская история теряла большую часть своих смыслов, уплощалась до неинтересной одномерности. В результате, когда централизационный процесс неожиданно сменился быстрым катастрофическим распадом, то русская история была лишена основания и легитимности. Превратилась в дорогу никуда. 
Столь же чудовищные последствия имела и нелепая периодизация духовной истории России по степени её «модернизации», освоения ею западных, «европейских» начал. В этой концепции три периода русской истории — московский, петербургский и советский соотносятся как три эпохи всё большей «модернизации» России, а нынешний, «постсоветский» является, по сути, увенчанием этого процесса, когда «модернизация», видимо, должна дойти до той степени, когда сама Россия прекратит свое самобытное и самостоятельное существование, наконец-то влившись в Европу. Эта концепция основана на глубоко враждебном нам принципе самоненависти — Россия отказывается от самости во имя «западных начал» и в итоге самоуничтожается. 
Логика самоненависти выстраивает целую иерархию исторических «нигилизмов», каждый из которых проникнут враждой к той или иной «эпохе» русской истории, в зависимости от отношения к «модернизационной» парадигме. Одни страстно ненавидят советский период за то, что он был недостаточно «модерным», за «совок», противопоставляемый правильной жизни на Западе. Другие, напротив, ненавидят советский период за слишком высокую степень модернизации по сравнению с «Россией которую они потеряли». Но точно так же Петербургский период ненавистен как тем, кто видит в нем «западный псевдоморфоз» оригинальной культуры Московской Руси, так и тем, для кого петербургская Россия «недоразвита» по сравнению с Европой и миром. Даже по отношению к Московскому и всему христианскому периоду русской истории находятся те, кто склонен занимать «реакционную» позицию с опорой на язычество. 
Модернизационная парадигма русской истории, вне зависимости от знака её оценки порождает внутреннюю самоненависть по отношению к тем или иным периодам русской истории. Порождает раздробленное и кризисное её восприятие, что в интересующем нас аспекте приводит и к раздробленности восприятия структуры русского пространства. 
Однако историческая основа, по которой выткана была велика Россия, не повреждена. Стоит древняя Москва, на северо-западном рубеже с древними Новгородом и Псковом соседствует новая (если можно назвать новым трехсотлетний город) жемчужина Санкт-Петербурга. Великие города Урала и Сибири отмечают вехи того великого колонизационного порыва, который сделал Россию хозяйкой Евразии. Даже на потрясенном Кавказе не лишились своих имен казачьи станицы и над Грозным развевается флаг России. 
Россия создавалась с много меньшего и возрождалась иной раз из куда более тяжелого положения. Пока историческая логика и иерархия русского пространства остается неизменной, до тех пор на севере Евразии, на Русской равнине и в Сибири будет располагаться не ничейная земля, а территория России. 
До тех самых пор, пока эта территория будет населена русскими. 
О ЗНАЧЕНИИ РУССКОГО НАРОДА 
Существуют страны, для самобытности и национального единства которых этническое начало не важно. Швейцарская нация, например, составлена из трех разноязыких племен — основа их единства — общий исторический ландшафт, а не этническая история. Но существуют страны, относительно которых это безусловно не так. Невозможно себе помыслить Японию без японцев, Германию без немцев или Францию без французов. Немыслима и Россия без русских. 
Именно народ сосредотачивает в себе ту культурную, религиозную жизнь, развивает язык, которые представляют внешнему наблюдателю своеобразие и отличие России от любой другой страны. И для взаимодействия с иными народами, включавшимися в территорию России, создавался русский мир, то общественное и культурное пространство, в котором носители иного языка, иной веры, иной культуры приобщались к тому, что составляет основу русской жизни. История, кажется, не знает примера столь широко раскинувшейся в пространстве и проводимой столь мирными средствами культурной революции, превращавшей иные народы не только в граждан империи, не только в живых членов русской нации, но и в органическую часть русского народа, русского этноса. 
Народ и нацию надо строго отличать друг от друга. Нация — понятие, прежде всего, политическое и идеологическое. Народ, этнос — понятие психологическое и культурное. Членам единой нации обязательно иметь одинаковый образ мысли, но не обязательно иметь одинаковый бытовой, культурный строй. От членов нации требуется лояльность государству, политическому устроению страны. Народ объединен и общностью повседневной жизни. Русская государственность никогда не требовала от оказавшихся на территории России народов непременного включения в русский народ, ассимиляции, и тем удивительней то, что эта добровольной ассимиляция успешно шла. И уж тем более никому (до сравнительно недавнего времени) не приходило в голову оспаривать тот факт, что Россия – это страна русских, что русская политическая нация образуется на базе русского этноса. 
С исчезновением или подрывом в жизни России русского начала сама Россия как страна прекратит свое существование, поскольку ослабеет и исчезнет та историческая динамика, которая увлекало в строительство России иные народы. Каждый из них займется собой и своим делом. С ослаблением русских рассыплется и русская нация, с исчезновением нации станут невозможны ни государство, ни Империя… И наоборот — пока русские живы и живут на территории России, до тех пор Россия будет существовать и способна будет к самоусилению и развитию. 
ИНОРОДЦЫ И ИНОПЛЕМЕННИКИ 
Нелепо и абсурдно утверждать, что история России не является русской историей, культура России как интегрального целого — русской культурой, а русский язык не есть язык русских. Отрицать всё это — непорядочная игра словами. Инородцы играли в строительстве русской культуры, в развитии русского языка не меньшую, но и не большую роль, чем в развитии многих других народов. Инородцы, но не иноплеменники. Можно было родиться в каком угодно племени, но принять в себя русскую культуру и русскую жизнь и стать русским. 
Иное дело иноплеменник, то есть тот, кто пытался и пытается занять место в русской народной жизни не меняясь внутренне, действовать в русском культурном и жизненном пространстве, но в интересах своего племени, которому только и принадлежит его сердце. Подобное иноплеменное начало русская культура всегда отторгала, поскольку в подобном иноплеменничества заключена была чуждость народу, стремление воспользоваться им, по сути – поработить его (пусть на какое-то время и в микроскопическом масштабе) иному племени. 
Веками русский народ пестовал инородцев, и эти инородцы становились его столь же верными сыновьями, как и «гордые внуки славян». Принявший Россию и всё русское инородец не чувствовал ни в чем ущерба, но и не испытывал никакой униженности, что вокруг, обычно – на первенствующих местах, были «чистокровные» русские. Его это не оскорбляло и не удивляло, как не станет это удивлять самого русского. 
Однако в новое время и особенно в ХХ веке этот принцип был оспорен и разрушен. Россия получила мощнейшую дозу иноплеменничества, агрессивного иноплеменничества. 
На русских просторах стали множиться племена, которые готовы были прикинуться инородцами, получать выгоды от пользования благами и возможностями русской культурной и общественной жизни, от усвоения русской цивилизации, но не желали меняться, не хотели становиться русскими. Порой они доходили не только до отрицания русского племени, но и до отрицания русской нации и русской империи, но не переставали претендовать на политическую власть, на экономическое или культурное доминирование. 
Пока русские колонизовали окраины своей бескрайней державы, новое «великое переселение народов» двинуло эти народы на колонизацию русского центра, центра не столько географического, но и символического. Появились нерусская «русская интеллигенция», нерусская «русская литература» и даже нерусский «русский язык». Ведутся, хотя и в пробирочном пока масштабе эксперименты по выведению нерусского «русского православия». Нерусское в них не этническое происхождение их «творцов», а их целеполагание. Их цель либо личностное самовыражение, либо, не менее часто, служение своему племени (да не подумает никто, что речь ведется лишь об одном племени — проблема иноплеменничества в России давно уже не сводится к евреям). Чаще же всего служение племени под личиной «самовыражения». 
Фактически, рычаги и механизмы русской культуры используются для порабощения русских, для превращения их в добытчиков символического капитала для других. Быть русским и служить России, быть русским и работать на Россию – сегодня, увы, не одно и то же. Причем отнюдь не всегда русские хотя бы имеют возможность работать на Россию. Их труд, и материальный и умственный, уходит на сторону, а порой и обращается против самой России. 
МНОГОНАЦИОНАЛЬНОСТЬ КАК ИНОПЛЕМЕННИЧЕСКОЕ ИГО 
Понятно, что бесчисленные декларации о «многонациональном» характере России, о необходимости «толерантности» к другим народам и культурам служат в современной России прежде всего цели ограждения иноплеменничества от критики и попыток ограничения. Россия веками существовала как многоплеменная империя и многоплеменная нация — в ней шли процессы ассимиляции и эмансипации, и всё это время вопрос о «многонациональности» её не ставился. Все понимали, что Россия — русское государство, что при всей разноплеменности — это единый национальный и политический организм. И вопрос о том или ином племени в его особенностях решался на основе привилегий, а не признания «прав» иноплеменников. Единственным полновесным исключением была Польша, автономия которой охранялась именно на основе признания политических прав польского племени — и, как и следовало ожидать, эта выделенность привела лишь к постоянной «польской крамоле», терзавшей Россию XIX века. 
Советская национальная политика, заложившая бомбы под государственное единство России и посеявшая семена смуты, была, все-таки, при всем своем интернационализме и создании искусственных «наций» все-таки далека от поощрения иноплеменничества. Напротив, всем сколько-нибудь крупным народам в СССР предоставлялась возможность вести свое автономное, политически оформленное существование. Каждому, хоть и в рамках социализма, было предложено растить и развивать своё, вместо паразитирования на чужом. И многие народы и племена России с радостью развивали собственные культурные начала, хотя и не стремились разорвать культурной связи с Россией. Напротив, именно в советский период, развитие национальных культур еще раз подтвердило ни с чем не сравнимый статус русской культуры. Многонациональность СССР, не только не устранила, но и в чем-то подчеркнула русский характер государственности. Первенство русских никто не стал бы оспаривать. 
Лишь в 1990-е годы, когда по формальному составу Россия превратилась в моноэтническое русское государство со сравнительно небольшими меньшинствами, неожиданно во весь голос начала декларироваться «многонациональность» России. 
Эта «многонациональность» — не соблюдение прав входящих в Россию народов, которые и без того достаточно обеспечены, а либо прикрытие сепаратизма, либо оправдание иноплеменничества, оправдание разрушительной работы во вред русским и на пользу исключительно своему «выделенному» племени. «Многонациональность России» — это псевдоним господства иных племен над русскими. 
И внушаемая русским самоненависть, идея нашей национальной и культурной ущербности — ущербности нашего языка и культуры, нашего пространства и образа жизни, миф о какой-то «преступности» русской истории, о вине русских перед другими народами (не перед Богом или самими собой, а именно перед иноплеменниками), — всё это орудие господства, инструмент иноплеменного доминирования. Сперва это доминирование было прежде всего интеллектуальным, сперва в умах и душах русских восторжествовала идеология самоненависти. Затем, духовно покоренные предоставили покорителям в их безраздельное властвование свои материальные ресурсы, свою политическое и социальное пространство. Отдали в их распоряжение Россию… 
Русские остались в России «большинством населения». Но перестали быть творцами своей истории, творцами своих идей и своей культуры, хозяевами своих богатств, распорядителями своей политической власти. Во всех этих областях доминирующее положение занимают даже не инородцы, а именно иноплеменники, племенные кланы, оборудующие за наш счет свою историю и культуру, преумножающие свои богатства и закрепляющие свою политическую власть. Русским же не удается выступать здесь хотя бы на равных, хотя бы как племенному клану среди других кланов, поскольку они не имеют племенной стратегии, не обладают опытом ведения клановых войн. 
Однако этнозащитные механизмы должны сработать и они сработают. Они могут сработать в направлении «трайбализации» русских (или региональных и функциональных групп русских), что приведет к изменению отношения народа к России, она перестанет восприниматься русскими как своё государство, превратится в нейтральное пространство племенного действия русских как одного из обитающих здесь племен и в племенных интересах. 
Альтернативой может стать только национализация русских, трансформация отношения России как к общему достоянию в активную политическую установку. Установку, для которой нетерпимо иноплеменничество как тип поведения инородцев в России. 
Единственное, что может воспрепятствовать в этом случае России — утрата внешней и внутренней политической независимости, фактическое прекращение существование русского государства. 
ЧТО ТАКОЕ РУССКОЕ ГОСУДАРСТВО 
Государство — третий непременно необходимый элемент существования России. Государственное оформление совсем не является непременным условием существования любой страны. Многие страны не имели независимости и государственности столетиями и не имеют до сиих пор, однако это не приводило к прекращению их существования. Но даже и для государственных наций, например – для французов, само по себе государство не представляется первостепенной ценностью, на первом месте стоят «общество», «цивилизация». 
Совсем иначе в России. Именно создание, строительство и развитие своего государства, переход от оборонительных задач к национальным, от национальных к имперским и цивилизационным был основной деятельностью русского народа на его территории в течение десятилетий. Государственные связи, общественные отношения оформленные и осуществленные через государство и создали Россию. Государственная традиция русских устойчива и способна к самовоспроизводству — в истории России были десятки «удобных» моментов для её прерывания, обрыва, фиксации идеи «совсем нового государства». И несколько раз предпринимались такие попытки. Но государственная традиция раз за разом восстанавливала себя и выстраивала обрубленные политические связи даже тогда, когда в жизни общества переворот был радикальным и не допускающим возможности реставрации. 
На современном этапе русской истории государство переживает тягчайший кризис, именно его слабостью и шатанием определяются и кризис народа и кризис территории. Государство утратило в значительной степени способность быть инструментом социальной коммуникации и трансформации. Государство перестало восприниматься как общенациональное дело, и в результате нация осталась вовсе без дела, а государство без необходимой для его созидания энергии. Вся энергия ушла в «приватизацию власти», в превращение остаточного властного (точнее «административного») ресурса в источник личной наживы. Но если учесть первоначальную глубину кризиса, первоначальную силу самоотрицания, вложенную в потрясения «перестройки», то итоговая оценка не будет столь уж категоричной — Государство Российское на удивление быстро возвращает себе свою традиционную природу, а доверие к государству как к средству общественной коммуникации возвращается. Государство вновь становится в России объектом интереса, причем общественно значимого интереса, а не только личных денежных интересов коррумпированной элиты. Вкус к государственному строительству не пропал. 
ЗАЧЕМ РОССИЯ? 
Россия есть, — это следует из вышесказанного. Ни один из элементов, создающих страну, не утрачен до такой степени, чтобы нормальная жизнь страны не была возможна. Но все эти элементы ослаблены и хрустят под грузом исключительно тяжелых проблем. Территория постепенно утрачивает свою иерархическую структуру и внутреннюю логику; русский народ утрачивает своё положение в созидании страны под давлением иноплеменничества, государство напрочь утратило свое целеполагание, без которого никакое государственничество, никакое укрепление властной вертикали, не дадут никакого эффекта. Утрачено то смысловое начало, которое сковывает элементы страны единой цепью и направляет их к общей цели. Это смысловое начало дает то необходимое «для», которое вносит упорядоченность и динамику во все элементы: «государственность для чего?», «территория для чего?». 
Для Руси свв. Александра Невского и Сергия Радонежского такой руководящей идеей была идея святости. Русский жил для того, чтобы быть святым, работал для упрочения святости, увеличения числа святых на Руси. Для Великой России от Ивана III до Николая II таким упорядочвиающим смыслом была идея Империи, Римского Христианского Царства, призванного Богом к всемирно-исторической роли Удерживающего. Именно эта идея скрепляла Русь, давала ей направления территориальной экспансии, упорядочивала отношения между народами, задавала форму государственности. Подорванный и отвергнутый религиозно-политический идеал Империи сменился в советский период посюсторонним идеалом новой цивилизации, именно грезы о новом типе устроения общества, новом уровне материальной культуры и организации человеческих отношений стояли и за первоначальными мечтами о «мировой революции», и за строительством «социализма в одной стране» и за моделями «развитого социализма». Именно в этом цивилизационном, над-имперском и над-национальном ключе и были выстроены в СССР и политические и национальные отношения, и организация территории. 
Отказ от этого цивилизационного смысла привел к обессмысливанию России. Сегодня страна не существует ни для чего и ни для кого. 
Еще не так давно модной была идея, что и вообще ей существовать незачем, что русским хорошо бы закончить маяться и всем личным составом эмигрировать на Запад. Сегодня воля к жизни начинает превозмогать самоненависть и «волю к смерти», но эта воля к жизни лишена смыслового наполнения. Русская душа мечется в поисках смысла, но натыкается только на отравленные самоненавистью и оскверненные источники. Ни одна из «реставрационных» идей в строгом смысле этого слова — ни советская цивилизационная, ни российская имперская, ни древнерусская православная не дают необходимых сил и форм для осмысления сегодняшней реальности. Человек исступленно озабоченный выживанием не может серьезно молиться, человек, косящий от армии, не способен быть строителем империи, человек уклоняющийся от налогов далек от русского типа строителя новой цивилизации… Сперва необходимо вылечить болезнь, исправить уродство, наполнить страну жизненной силой, сперва следует защитить себя, а затем посягнуть на высокий идеал. Точнее, идеал сам проявит себя, прорвет любую немощь, как только мы станем на ноги. Великая мечта вступит в свои права, стоит русскому человеку свободно вздохнуть хотя бы одним легким.
Формирующийся русский национализм не может быть таким же, каким был наивный национализм позапрошлого или даже прошлого века. За вторую половину ХХ века либеральная западная наука разобрала националистическую идеологию «по косточкам», постаралась объявить её «мифом» и сделать все, для того, чтобы к национализму перестали относиться серьезно. В качестве «полезной идеологии» национализм был разрешен только странам Восточной Европы и СССР, поскольку сепаратистский (то есть местечковый) национализм Латвии, Грузии или Украины был направлен против советского интернационализма, на разрушение Советской и Русской Империи. А для «демократизированной» России национализм был сразу же запрещён, поскольку все прекрасно понимают: русский национализм не бывает «местечковым». Русский национализм – это национализм имперский. И для защиты русского национализма нужно быть во всеоружии современного знания
КУРИЦА И ЯЙЦО

«Национализм порождает нации, а не нации порождают национализм» – таково мнение современных западных ученых. Они представляют дело так, что нация – это результат искусственного «конструирования» со стороны националистов. Что нация – это, по сути, фикция, которую изобрели националисты для своих интересов. Нации – это, якобы, феномен эпохи «модерна», Нового времени, начавшегося с Английской и Французской революций. А национализм – это технология изготовления наций «из ничего», точнее – из хаотического человеческого месива.

Эта западная теория игнорирует любые элементы национального сознания, национальной политической солидарности, национальной исключительности в древности и средневековье. Исследователи попросту отметают такие примеры со словами: «ну это же совсем не то…». Нация считается существующей лишь тогда, когда она сама называет себя нацией. Хотя, вообще-то, утверждать подобное – примерно то же, что говорить, будто электричества не было до 19 века, когда его открыли.

Впрочем, и в современной науке о нации находится достаточно авторов, которые отрицают «модернистскую» трактовку нации и, опираясь на исторический материал, на реальные факты истории, смело говорят о «досовременных» нациях. Но противопоставлять «досовременные» и «современные» нации – так же нелепо, как противопоставлять «доэдисоновское» и «эдисоновское» электричество. Разница не в предмете, а в умении, технологическом навыке работы с ним. Новое время дало национализм, который позволяет нации осознать себя и выработать методы самоутверждения и самосовершенствования. 

Национализм – это технология мобилизации нации, а никак не её создания. И в качестве технологии национализм действительно современен. Хотя это не означает, что национальная мобилизация отсутствовала в античности или в средневековье. Не случайно, что героиня французского национализма – Жанна Д“Арк – это совсем не припудренный манекен конца XVIII века, а простая крестьянка. Крестьянка, умевшая провозглашать c подлинным и искренним пафосом базовые для французского национализма принципы. Жанна – подлинная мученица национализма, освященного светом христианской веры. Но отнюдь не первая его мученица. Примеры национальной мобилизации и националистического сознания разбросаны в истории от древнего ханьского Китая и Эллады, до Макиавелли и Святого Патриарха Гермогена. 

НАЦИОНАЛИЗМ КАК ТЕХНОЛОГИЯ

Современный национализм – это осознавшая себя и задокументированная (что особенно важно) технология национальной мобилизации.

Его появление – часть общего процесса цивилизации. Суть этого процесса – в овладении человеком навыками управления собственным поведением, эмоциями, а затем и стратегическими целями собственного поведения. Цивилизация предполагает развитие в человеке сознательного контроля над своим поведением, и, одновременно, «автоматизацию» многих поведенческих форм, превращение их сознательного действия, требующего умственного усилия, в почти биологический поведенческий фон. Если древний и средневековый этап этого процесса шел по линии выработки правил и принципов поведения, – этоса поведения, то современный, «европейский» этап является технологическим. 

Технология ориентирована не на должное, а на наиболее эффективное и рациональное, предполагающее определенные правила, с помощью которых максимальный результат достигается с помощью минимальных затраченных усилий. Древний национализм существовал как свод должных правил поведения по отношению к своему народу, современный же национализм предполагает организацию совместной деятельности народа. Должен наступить и следующий этап – смысловой, на котором человеку будет доступно овладение и рациональное использование смыслов своего поведения. 

И тогда на смену технологическому национализму, предполагающему «массовое общество» – массовую армию, всеобщее голосование, средства массовой информации, может придти национализм смысловой – полагающий для нации некоторые предельные цели (и анти-цели, то есть то, чего мы не хотим и что мы отрицаем).
Для этического этапа характерно было стремление к овладению «правами», – то есть возможностью устанавливать правила и ограничения для других и не допускать установления их для себя. В пределе это сводилось к идее «своим всё можно, а чужим ничего нельзя».

Для технологического этапа важнейшим делом было овладения «ресурсами» – капиталом, коммуникациями, политическими позициями. Опять же, в пределе это сводится к идее «у нас должно быть всё, а у чужих не должно быть ничего».

Для смысловой эпохи на первое место выходит овладение смыслами и умение их видеть, выдвигать, или, напротив, разрушать. Поэтому первейшей задачей национализма становится умение задать смысловое пространство нации и оградить его от чуждых и ложных смыслов, дезорганизующих жизнь нации.
У нас есть все основания связывать этот новый этап с Россией, а не с Европой или Америкой, как технологический, а новый тип «смыслового национализма» с формирующимся русским национализмом. Русская идея состоит в том, чтобы все идеи были русскими, а нерусских идей не было вообще.

На новом этапе нам понадобится способность формулировать национальные проекты, смысловые целостности направляющие деятельность нации в согласии с общей целью. Старинный национализм возникает тогда, когда перед нацией встают грозные вызовы и не ставит перед собой долгосрочных целей. Национальный проект, когда он возникает, опознается уже задним числом, после своего окончания. Современный национализм начинается с выдвижения и осуществления проекта. Он мобилизует нацию не только в ответ на угрозу, но и для идеальной цели. Однако для этого ему требуются многочисленные приводные ремни «технологии». 

Смысловой этап истории национализма предполагает, что сам по себе факт выдвижения определенных идей, само провозглашение проекта, запустит механизмы его реализации. А мобилизация нации будет тотальной и постоянной за счет того, что отныне мобилизующим фактором является сам строй мысли.

Задача русского национализма как идеологии и мобилизационной технологии – с самого начала создавать себя прежде всего как смысловую систему, а затем распространять себя на «нижние этажи» – технологический и этический. Наш порядок национального действия: от национальных смыслов, через национальный порядок к национальному поведению. Именно поэтому борьба за интеллектуальную гегемонию является для русского национализма первенствующей задачей, из решения которой будут вытекать как задачи чисто политические (овладение властными и материальными ресурсами) и образовательные (то есть формирование матрицы, этики национального поведения). Можно сказать, что именно установление смыслократии, приобретение Россией интеллектуального доминирования на новом этапе процесса цивилизации и является тем национальным проектом, той сверхзадачей, которую ставит перед собой русский национализм после реализации им первичных оборонительных задач. 

НАЦИЯ КАК СУБЪЕКТ КОНФЛИКТА

Правильное понимание феномена национализма избавляет нас от целого спектра ложных трактовок нации. Прежде всего тех трактовок, которые предлагают нам понимать нацию как «продукт» национализма. В результате нация из полновесного политического смысла, который властно побуждает людей убивать и умирать, жертвовать и строить, превращается в надувательство, в фантом, который растворится в воздухе так же легко, как был в свое время соткан.

Если нация может быть «изобретена», то получает совсем другой статус феномен «самопровозглашенных наций», сепаратистских образований, раскалывающих большие исторические нации во имя местного национализма. Историчная концепция нации позволит отличить нации-подделки от подлинных наций, а западный «конструктивизм» их смешивает, приравнивает исторические нации и недавно слепленные новоделы друг к другу: дескать, всё это поделки и подделки.

Один из исследователей сравнил науку о национализме с группой слепых ученых, которые пытаются описать слона наощупь. Один держится за ногу и говорит, что слон похож на столб, другой за хобот, и сравнивает слона со змеей, третий прикасается к клыкам и считает слона оружием. Но при всей яркости этого образа он поверхностен. Предполагается, что зрячий ученый увидел бы слона «на самом деле» и смог бы дать его описание. Но представители всех социальных наук, в этом случае, слепы. Даваемые ими определения никогда не достаточны и предмета не исчерпывают. 

Социальное познание можно уподобить мифологическому сознанию древних, когда солнце уподоблялось то корове, то ладье, то колеснице, и в этом мифологическом описании не усматривалось никаких противоречий. Большинство важнейших понятий являются такого рода мифологемами. К ним приложимы десятки противоречивых описаний, каждое из которых описывает не просто «часть» предмета, но предмет целиком, однако лишь в определенном контексте. Меняется контекст – меняется и полное описание. И лишь держа в уме образ, возникающий в наложении друг на друга этих описаний мы можем ухватить смысл самой мифологемы и обращаться с ней умело и аккуратно. 

Понимаем мы нацию так или иначе – меняются наши образы политики и истории, меняются и сама политика и история, причем не только в настоящем и будущем, но и в прошлом. Конструктивная и смыслообразующая роль наций в истории и подсказывает нам первое, наиболее общее определение нации. Нации – это человеческие объединения и группы, экономическая, политическая и культурная конкуренция между которыми выходит за пределы одного-двух поколений. Но вообще-то нации конфликтуют в длительной временной протяженности, многие столетия, если не тысячелетия. 

Когда люди пишут историю, то за единицу исторического структурирования берутся большие и малые народы и государства, этими народами создаваемые. Однако между народом и нацией надо проводить строго различие. Народ – это носитель культурной самости, носитель идентичности, которая утверждается и отстаивается в историческом конфликте. Но народ может быть и не конфликтен, может существовать «в себе», не входя в «большую историю», но и не теряя от этого своего лица. Нация рождается в конфликте, нации не существует до тех пор, пока на горизонте исторического существования народа не появится «другой», причем этот другой выступает как в той или иной степени «враг» – представитель не просто иной культуры, но конкурирующих притязаний на то же жизненное пространство. 

Существование «врага» формирует этническую идентичность «против кого-то», политическое тело этноса, которое и выступает в истории как нация. (Иногда, впрочем, и внутренний конфликт может быть оформлен как конфликт двух наций – но это уже другая тема). 

Первые прото-нации появились тогда, когда древние племена впервые столкнулись в борьбе за территории и ресурсы, а настоящие нации появились, когда ставкой в игре стали большие пространства, великие властные притязания и «общечеловеческие» религиозные и культурные идеи. Эпохой рождения «настоящих» наций следует считать период «осевого времени», то есть эпоху, когда поведению и мифам этнических групп дается «общечеловеческое» истолкование, порождающее возможность настоящего непримиримого конфликта.
Первым документом этого этического национализма является Ветхий Завет, конституирующий Израиль как «нацию», сотворенную, подобно первому человеку, непосредственно Богом. Именно ветхозаветный дух придал особую интенсивность европейскому строительству наций и национализму, который далеко обошел национализмы других цивилизаций по степени разработанности и уровню самосознания. Европейский национализм был не «изобретением наций», а их реализацией на новом технологическом уровне – как не было изобретение ружья изобретением оружия, а изобретение книгопечатания изобретением книги. Нации стало намного «удобнее» существовать, а культура политического конфликта между ними была доведена до утонченности, в которой конфликт из-за сравнительно незначительных ресурсных интересов мог быть представлен как столкновение глобальных цивилизационных смыслов.

Классический пример именно такого столкновения – Первая Мировая Война. 
Именно эта война стала переломным этапом в истории наций и национализма. С одной стороны, после нее была утеряна европейская «эксклюзивность» в обладании технологией нации – началось великое пробуждение Востока. Причем сплошь и рядом, и на Востоке и в Европе, наряду с технологизацией старых наций появлялись псевдо-нации, вырывавшие у колониальных держав независимость, после чего погружавшиеся в свои местные племенные конфликты. Здесь, в зонах малоинтенсивных племенных конфликтов, не вышедших даже на уровень «этического национализма», попросту отсутствовали объективные политические предпосылки для национализации: кроме колонизаторов не оказалось никакого «общего врага». 

С другой стороны, начался бунт смыслов против реальной и технологичной «реальной политики» – большевизм и фашизм породили великие смысловые системы. Этот бунт смыслов был подавлен лишь после Второй Мировой войны. Безоговорочное торжество демократического мира над коммунизмом в свою очередь породило новые конфликтные смысловые модели – от «антиглоаблизма» до «исламизма», и, в частности, нарождающуюся модель русской реакции, русского смыслового национализма. Различение «друга» и «врага», разделенных «большими смыслами» ведет к фактическом рождению «мега-наций», таких как «Европа» или «исламский мир» (разумеется не все исламские страны, а те, в которых принимается конфликтная исламская модель). Переживающая период распада советской мега-нации, распространившейся далеко за пределы СССР, – в Восточную Европу, на Кубу, даже в Африку, Россия, обретя свой национальный смысл, начнет формировать контуры новой мега-нации, оформленной новым политическим смыслом.

НАЦИЯ И ГОСУДАРСТВО

Различение «друга» и «врага», «своего» и «чужого», порождает феномен политики и государства. Государство задает политическую структуру нации и мобилизует её ресурсы на ведение конфликта, подавляя внутренние противоречия, которые мешают успешному ведению внешних конфликтов. Технологические разработки национализма – это разработки в области националистического «снятия» внутренних конфликтов, порождающих коллаборационизм, предательство, феномен «пятой колонны». И здесь заря «смысловой эпохи» значительно потрясла архитектуру конфликта, созданную в рамках традиционных националистических технологий. «Пятая колонна» – фашистская, коммунистическая, демократическая стала всеобщим явлением, порождая массовое «национальное предательство». Это предательство было, на самом деле, предательством на «политическом», но не на «смысловом» уровне, на котором выковывались новые мега-национальные идентичности, принадлежность к которым для коллаборантов была важнее старых национальных. 

Однако самым важным и фундаментальным достижением развитого национализма стала идея политического контроля нации над государством, и идея права нации на выбор государственности, которая адекватно представляет нацию в историческом конфликте. Для многих государств «старого порядка» это «открытие национализма» ознаменовалось революциями, в ходе которых старое государство либо разрушалось, либо подчинялось нации, начавшей претендовать на непосредственный политический суверенитет. Национализм сделал редкостью государства, отказывавшиеся быть инструментом национальных интересов, то есть либо «государства в себе» старого образца, либо «иноплеменные» государства, вроде манчжурского режима Цинь в Китае.

Национализм породил понимание нации как этнокультурного сообщества, претендующего на политический контроль над государством или создание новой государственности, выступающей инструментом реализации интересов этноса в историческом конфликте. 

Говоря проще, нация – это народ (этнос), который претендует на политическую власть в государстве. 

НАЦИОНАЛЬНЫЙ СОЮЗ

Оформление нации исторической как нации господствующей не может не привести к возникновению естественного вопроса о соотношении этой господствующей нации с другими народами, включенными в государственную систему страны. Если одна нация господствует, то что происходит с остальными? Означает ли это, что они оказываются в рабстве? В отличие от древних и средневековых этнократий, при которых один национальный элемент чаще всего действительно порабощал другой, иногда – в рамках одного государства, национализм предоставил возможность ассоциации различных этнокультурных групп с господствующей нацией. 

Вообще, является очень распространенным заблуждением мнение о том, что национализм ввел в историю понятие национальной нетерпимости и национальной исключительности. Напротив, донациональное, племенное понимание конфликта двух этнических групп чаще всего вело к примитивной резне в стиле «тутси-хуту», поскольку отсутствовало то общее, ценностное поле, которое один народ мог бы передать представителям другого народа, включив их в конфликт не в качестве врагов или мешающего под ногами кустарника, а в качестве союзников и друзей.

Идея нации, наполняя исторический конфликт ценностным содержанием, позволила выстроить иерархию тех, кто «за» или «против» той или иной стороны в конфликте. Идея нации не исключает, а требует идеи национального союза, выстраивающего иерархию тех, кто выступает на стороне той или иной нации. Эта иерархия начинается от периферийных групп главного этноса – бретонцы, провансальцы во Франции, казаки, староверы или поморы в России, и через ассоциированные и ассимилирующиеся этно-культурные группы вплоть до наций-союзников, имеющих самостоятельные исторические роли (а подчас и государственность), но подчиняющие себя историческому конфликту нации-лидера как основному. Представление о нации, как политической структуре, несущей гнет и уничтожение другим народам лишено оснований. 

Национализм смягчает этнический конфликт, неизбежно возникающий при оформлении нации. Однако он предполагает унификацию периферийных культурных групп, ассимиляцию ассоциированных этносов и жесткое место в иерархической вертикали для союзных наций. Но утверждать, что приносимый национализмом «национальный гнет» – худшая из форм гнета, а порождаемый национализмом «великодержавный шовинизм» – худшая из пыток, является чушью. Обычно носителями таких воззрений являются либо представители этносов, с трудом находящих место в национальном союзе в силу их низкой лояльности, либо носители сепаратных национализмов. Но обычно именно эти последние национализмы и доводят идею национального гнета до абсурда, до самых омерзительных его форм. Зрелище утверждающих себя сепаратных квази-наций и в самом деле на редкость гнусно, поскольку они утверждаются за счет ломки этнической иерархии, которую национальные союзы выстраивали столетиями. «Кто был ничем, тот становится всем, а кто был всем, тот должен стать ничем»: пример «новых наций» нынешней Прибалтики с их ультрафашистской политикой в отношении «русскоязычных» (то есть принадлежавших к прежней иерархии национального союза) элементов в этом отношении вполне показателен.

Еще один уровень осуществления нации и самоопределения нации – это уровень этнический. Нация на нем выступает как форма упорядочения межэтнических отношений в виде иерархического национального союза. Основным критерием для формирования этого национального союза является политическая лояльность к государству, созданному народом-главой союза и соответственно к историческому конфликту, в который вовлечен этот народ. Национальный союз формируется по очень простому принципу: «За русских», «За немцев», «За американцев». Америка – очень интересный случай, – базовой нацией в данном случае безусловно выступают WASP (белые-англосаксы-протестанты), однако в американскую нацию очень быстро интегрируются всё новые и новые группы. Но невидимая черта между основным, «базовым» американским этносом и основными ассоциированными группировками всё равно сохраняется. И в политических границах единого государства такой союз составляет единую политическую нацию. Члены нации лояльны как граждане к государству и лояльны к тому конструирующему политическое пространство конфликту, инструментом которого это государство является. 

Существование единой политической нации, особенно в технологическую эпоху цивилизации, предполагает высокую степень её внутренней унификации. Это – естественное следствие не столько феномена национализма, сколько его технологической стадии. На этой стадии в качестве инструментов национальной мобилизации используются «массовые» технологии – печать, радио, телевидение, массовая армия, высокая и «популярная» культура. Всё это требует стирания различий между составляющими нацию элементами до той степени, чтобы мобилизационный призыв доходил до всех частей нации с одинаковой скоростью – и передовицы центральных газет и армейские команды должны подаваться на одном языке.

Предшествующая эпоха такой строгой внутринациональной унификации не требовала, ей достаточно было этической лояльности, наличия чувства долго перед монархом и страной. Смысловая эпоха также не потребует столь жесткой внешней унификации политической нации, поскольку трансляция смыслов возможна не только при точном, но и при «условно-адекватном» переводе, включенные в большую нацию этносы могут «играть» в основном конфликте за основной народ не уподобляясь во всем до мелочей этому народу. Зато значительно более жесткие формы приобретает смысловое, идеологическое подавление.

Нация технологической эпохи допускает внутреннее разномыслие при умении быстро и четко отрабатывать команду – неважно, как внутренне мотивирует человек исполнение – главное, что он четко исполняет (знаменитый английский принцип – «права моя страна или нет, но это моя страна»). Нация смысловой эпохи может предоставить своим членам значительную свободу по части формы и времени реализации мобилизационного призыва. Зато она требует, чтобы сам призыв был понят правильно и абсолютно адекватно, поскольку иначе мотивированное строгое исполнение может привести к куда более драматическим последствиям, чем исполнение вольное, но всё же ориентированное на заданный смысл. 

ТОЧКА «ОМЕГА» 

Эта смысловая точность становится особенно важной, когда мы говорим о четвертом значении понятия нации, связанном с предельным политическим смыслом, с эсхатологией, с обращенностью в будущее. Мы уже определили нацию через её участие в историческом конфликте большого времени, через её доминирование в качестве политической нации над государством, и через иерархический порядок этнических отношений внутри единой нации. Однако исторический конфликт, тем более конфликт в большом времени, имеет своё логическое завершение. «Конец мира» – это тот смысл, который оформляет и запечатывает историю как целое, как смысловую и коммуникативную систему. Любое историческое мышление, – это мышление так или иначе сконцентрированное на идее «Конца Света». 

Сам Конец, при этом, может быть разновариантным в зависимости от культурной, цивилизационной и религиозной традиции, варьироваться от катастрофического пессимизма Рагнарёка и катастрофического оптимизма Второго Пришествия, к эволюционному оптимизму коммунизма или либерального «Конца истории». Важно то, что любая нация определяет себя в выбранных ею эсхатологических координатах, задает себе то место, которое она хотела бы занять в «точке Омега» тем самым вынеся своё существование за границу истории. Эта эсхатология задает многие черты национального сознания и действия, национальные цели, образ нации для самой собой и внешнего мира. Нация становится сообществом людей, объединенных общим долгосрочным будущим, общим местом в Конце Истории. 

СУЩЕСТВУЕТ ЛИ РУССКАЯ НАЦИЯ? 

Сегодня само существование русской нации находится под вопросом. Одни заявляют, что таковой вовсе нет и не будет. Другие обещают суровыми мерами эту нацию построить строго по западным чертежам. Третьи вообще зовут создавать «российскую нацию» вместо якобы «не существующей» русской. И от ответа на вопрос, существует ли уже русская нация, или же националистам придется заниматься её «конструированием», зависит в проекте будущей национальной России очень многое.

Русские, несомненно, представляют собой исключительно древнюю и почтенную историческую нацию, весьма успешно действующую в историческом конфликте «большого времени». Столь же несомненно русские представляли собой (и представляют до сих пор, даже несмотря на сепаратизм) иерархический национальный союз, объединенный общей идеей строительства единой и великой державы. И так будет до тех пор, пока этот союз не разрушат «борьба с русским национализмом» и проповедь «многонациональности России». Проповедь многонациональности означает проповедь неустранимой внутренней конфликтности России, внутри которой различные нации борются за ресурсы и доминирование. Идея, что в России живет много наций, это бомба и под единую русскую нацию, и под государственность и вообще подо всё, что есть в России хорошего.

Значительно большие трудности Россия испытывает сегодня с определением русских как политической нации и с эсхатологическим самоопределением. В России никогда не было национальной революции. И царская власть и большевизм брались за реализацию национальных целей, но в каком-то смысле факультативно. В результате кризиса высших идей, которыми была мотивирована наша государственность, Россия была ввергнута в политическую анархию, поскольку национальные цели не доминировали в открытом виде в политической логике.
Суверенной политической нацией русские по прежнему не стали, и борьба за государство является приоритетной задачей русского национализма.

Другой столь же значимой задачей современного национализма является эсхатологическое самоопределение русской нации. Выбор образа будущего и «конечной точки» в этом будущем, ради которого нация существует. Интуитивное эсхатологическое самоопределение у русских сильно как у мало какого другого народа. Мы являемся, может быть, самой эсхатологической нацией мира. Но конкретная формула места русских в «точке омега» нам самим сегодня не ясна. Одни смысловые аспекты потеряны и оттеснены на второй план, другие – едва формируются…

Русские – древняя и великая историческая нация, создавшая для реализации своих национальных задач прочное и могущественное государство и объединившее десятки этносов вокруг себя в успешный национальный союз, способный быть единой политической нацией. Развитие этих принципов русского устроения является важнейшей задачей русских националистов. Но первостепенной задачей для нас должно быть превращение русских в политическую нацию, то есть установление национального доминирования над государством, которое сегодня, в условиях кризиса руководящих им высоких идей потеряло свой смысл. Государство нужно нам только в том случае, если оно является государством русских людей и существует для русских людей.