ПРОДОЛЖАТЕЛЬ  ФЕОФАНА



ЖИЗНЕОПИСАНИЯ
ВИЗАНТИЙСКИХ ЦАРЕЙ*


Предисловие

СОЧИНЕНИЕ
ПРОДОЛЖАТЕЛЯ ФЕОФАНА

ХРОНИКА, ИСТОРИЯ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ?

      От Византии до нашего времени дошло множество биографий духовных лиц, так называемых "житий святых",1 но ни одного жизнеописания людей светских. Можно вполне основательно предположить, что такие жизнеописания создавались, но их рукописи в течение веков были утеряны - вероятней всего, потому, что жанр этот находился в ортодоксальной Византии на литературной периферии, да и образцов его было создано не так уж много.2 Тем не менее жизнеописания (главным образом византийских императоров) нам известны, правда, не как самостоятельные жанрово оформленные биографии, а в составе исторических сочинений. Чем иным как не грандиозным жизнеописанием императора Алексея I Комнина является написанная его дочерью Анной Комниной "Алексиада"? По сути дела серией царских биографий оказывается и знаменитая "Хронография" Михаила Пселла.3 Историография вообще (и не только в Византии!) имеет тенденцию в определенных условиях превращаться в собрания жизнеописаний исторических деятелей. Этот процесс, однако, весьма непрост и заслуживает специального рассмотрения, тем более что связан он с такой важной проблемой, как изображение человека в византийской литературе. Для того чтобы его осмыслить, надо под определенным углом зрения хотя бы в самых общих чертах проследить историю византийской историографии, наиболее интересного, по единогласному мнению средневековых писателей и новый ученых, жанра византийской словесности. Задача эта не из легких, поскольку история византийской литературы (по объему дошедших произведений во много раз превышающая античное наследие) изучена крайне плохо. Дело не в том, что до сих пор остаются в рукописях многие тексты и в научный оборот не введены многие литературные факты, - главное, что не установлены связи и сцепления между жанрами, писателями, произведениями, нет еще научной истории литературы. Существующие компендиумы - скорее, отличные справочники, нежели истории развития византийской словесности.4 Причина этого заключается даже не в недостатке подготовительных частных исследований или тем более не в недостаточном научном уровне самих исследователей. Напротив, библиографические разделы византиноведческих журналов непомерно растут из года в год, а изучению византийской литературы отдают свои силы ученые высокой эрудиции и таланта. Дело в сложившемся и утвердившемся взгляде на византийскую литературу как на нечто недвижное, статичное и неизменное во времени и потому вовсе и не нуждающееся в историческом рассмотрении, взгляде, который, пожалуй, с наибольшей полнотой выразили три современных исследователя: англичанин С. Мэнго, немецкий - X. Г. Бек5 и наш отечественный - С. С. Аверинцев.
      По мнению С. Мэнго (его обобщающая статья носит весьма характерный заголовок: "Византийская литература - кривое зеркало"),6 все корни византийской литературы уходят в античную почву и потому между литературой и реальностью в Византии не было и не могло быть никакой связи. Ученый говорит даже о "дихотомии" литературы и реальности в Византии, Все литературные памятники существовали как бы изолированно, вне всякой связи один с другим, и потому не может быть даже и речи о каком-либо "идейном" или каком-либо еще развитии византийской литературы. Примерно ту же точку зрения со свойственной ему афористической образностью выразил и С. С. Аверинцев.7 Поскольку труды ученого большей частью опубликованы по-русски и лучше известны нашему читателю, подробней остановимся на позиции этого ученого. В самом кратком и огрубленном виде ее суть сводится к следующему. В Византии, в отличие от Запада, не существовало и не могло существовать "ситуации спора", не было никаких более или менее четко выраженных "позиций сторон", да и самих этих сторон не существовало тоже. Все как бы поглощалось всеобщей универсальной "школьной нормой", благодаря чему все византийцы писали "враз и об одном и том же". Из этого положения естественно напрашивался и следующий вывод. Если не было "позиций сторон" и "школьная норма" господствовала безраздельно, не могло существовать и никакого развития византийской литературы, включая историографию. И действительно такой вывод делается самим С. С. Аверинцевым несколькими страницами позже. Византийская литература с самого начала существовала "готовой", и ей предстояло лишь "варьирование и всесторонняя реализация самой себя".
      В подтверждение сказанного С. С. Аверинцев указывает на известные факты, когда по внутренним стилистическим и иным факторам оказывается совершенно невозможным датировать произведение, и одни и те же сочинения разные ученые относили к совершенно разным эпохам с диапазоном в четыре - восемь веков: драму "Христос Страждущий", созданную, видимо, в XII в., некоторые исследователи до сих пор приписывают Григорию Назианзину (IV в.), а сочинение Иоанна Камениаты "Взятие Фессалоники", всегда уверенно относимое к Х в., было совсем недавно довольно убедительно передатировано XV в. Не станем пока оспаривать тезис об отсутствии у византийцев собственной позиции, к нашей теме он имеет пока косвенное отношение. То, что некоторые произведения византийцев почти не датируются по внутренним признакам, замечено уже давно, и их число можно было бы еще увеличить.8 Однако не противостоят ли этим памятникам множество других, датировка которых вполне определенна? Не является ли факт появления таких "недатируемых" памятников общим свойством словесной культуры, замешанной на риторике, законы которой "вечны и вневременны" по самой своей сути? Даже античность, постоянно противопоставляемая Византии, знает такие примеры.9
      Не станем далее опровергать эту позицию. Будем надеяться, что дальнейшие рассуждения послужат ей достаточным противовесом, хотя бы в области одного жанра византийской литературы - историографии.
      Что касается историографии, то существует другой, далеко еще не преодоленный стереотип, восходящий к "отцу византийского литературоведения" Карлу Крумбахеру. Согласно воззрениям этого ученого, византийская историография на протяжении всех веков своего существования четко разделялась на два почти не смешивавшихся между собой жанра - "историю" и "хронографию", каждый из которых изначально имел вполне устойчивые признаки. Все, по Крумбахеру, различно в этих жанрах. "Хроники", изложение событий в которых подчинено строгому хронологическому принципу, начинались с сотворения мира, писались монахами (подчас малограмотными), адресовались широким монашеским кругам и не имели почти никакой связи с античной традицией. Они "тиражировались" в большом числе рукописей, сам их материал представлял собой своего рода "общее достояние", поскольку переходил из одного сочинения в другое, в результате чего разница между автором, редактором, а подчас и переписчиком становилась условной и трудно уловимой. Напротив, "истории" посвящены определенному отрезку времени, написаны светскими и весьма искушенными в античной образованности авторами, они имели сравнительно небольшие "тиражи" и были обращены к образованной элите византийского общества.10 Подвергнутая уже более двадцати лет назад весьма основательной критике,11 эта концепция тем не менее и поныне остается основой как для обобщающих трудов, так и для конкретных исследований. Так, например, Г. Хунгер, хотя и отказывается от раздельного рассмотрения "хроник" и "историй" и располагает те и другие в хронологическом порядке, тем не менее воспринимает их как два разных жанра, первый из которых - "тривиальная литература", нечто вроде средневекового кича, а второй - творение образованных авторов, восстановление античной традиции. Хотя Хунгер делает немало интересных замечаний о художественной природе ряда произведений, тем не менее в целом раздел об историографии остается, как и у К. Крумбахера, собранием маленьких монографий об историографах.12 Вместо развития и сложного взаимоотношения различных жанровых форм византийская историография и поныне представляется в виде двух застывших в своей неизменности линий, сохраняющих свои родовые черты с VI по XV вв.
      Всякая попытка сломать этот стереотип наталкивается, однако, на трудности, заключенные в самом материале византийской литературы. Во-первых, с самого начала византийская историография, как и вся византийская литература, находится под сильнейшим воздействием античной традиции. Может создаться даже впечатление, что у византийской литературы не было своей архаики (равно как и периодов "классики" и "эллинизма")13 и что вся она - не более как затянувшийся декаданс античности. Постоянное античное воздействие как бы смазывает и делает плохо различимым процесс имманентного развития византийской историографии. Во-вторых, раз возникшие литературные формы, как правило, в дальнейшем не исчезают, а как бы консервируются и продолжают свое существование чуть ли не до самого падения Византии, а иногда и дольше. В результате одновременно могут создаваться литературные произведения стадиально совершенно различные. Так, например, в одном и том же XI в. были написаны столь совершенное и развитое в жанровом отношении сочинение, как "Хронография" Михаила Пселла, и почти одновременно - примитивная "Хроника" Иоанна Скилицы.
      В VI в. (а именно с него мы начнем рассмотрение византийской историографии) две упомянутые линии четко противопоставлены в исторической беллетристике. Античность в это время еще не успела стать ни ушедшим прошлым, ни превратиться в объект ностальгического подражания, внешней имитации, ни в объект отталкивания. Хотя христианство к тому времени давно уже стало господствующей религией, в византийском образованном обществе было немало людей, живших в атмосфере еще живой, а не реставрированной античной культуры. Именно в их среде возникли и читались такие исторические сочинения, как труды Прокопия, Агафия, Феофилакта Симокатты. Эти произведения не столько написаны по античным шаблонам, сколько "античны" по своему духу, отношению к историческому герою, стилю изображения исторических событий. Вряд ли стоит доказывать то, что лучше всего ощущается в непосредственном восприятии.
      В разительном противоречии с трудами Прокопия, Агафия и Феофилакта Симокатты находится другое сочинение IV в. - "Хронография" Иоанна Малалы, с которого мы и начнем рассмотрение византийской исторической литературы. Это произведение новые исследователи не раз называли "загадочным". В нем и действительно все "загадочно", если только подходить с мерками античной или антикизирующей историографии. Прежде всего вопрос об авторстве хроники. Как правило, античный исторический автор - хорошо известная фигура с более или менее четкой писательской позицией. Что же касается Малалы, у нас фактически нет никаких достоверных сведений, кроме имени.14 Если же говорить о "позиции" этого писателя, то ее может установить разве что исследователь с хорошо развитым воображением. Ученые приложили немало усилий для определения взглядов Малалы, однако их методы, отточенные на изучении классиков, привели к нулевому результату.15 Но, пожалуй, более всего отличают "Хронографию" Малалы от сочинений современных ему "античных" авторов тематика, структура и метод изображения героя. На этом стоит остановиться подробнее, дабы на примере одного сочинения показать специфику византийской исторической хроники.
      Если Прокопий, Агафий и Феофилакт Симокатта писали о событиях близкого им времени, известных им как очевидцам, по слухам или современным документам, то Малала начинает свою историю от сотворения мира и доводит до своего времени, создавая грандиозную картину всемирной истории. Впрочем, эта картина столь же грандиозна в целом, сколь и нелепа (во всяком случае, с позиций традиционного подхода) в деталях. Немало исследователей потешались над фантастическими построениями и элементарной путаницей в сочинении историка, умудрившегося буквально поставить с ног на голову библейскую традицию, античную мифологию и древнюю историю. Веками отработанные античными авторами приемы организации исторического материала оказываются бесполезны для писателя, в поле деятельности которого попадает не история отдельного региона в ограниченное время, не биография или кампания императора, а история, охватывающая всю известную ойкумену и все время от сотворения человека. Это легче всего показать на анализе композиции "Хронографии".16
      Как нетрудно заметить даже при беглом чтении, в композиционном отношении "Хронография" разделяется на две части. Первая - до установления империи Октавиана Августа, вторая - от начала императорской истории Рима и до неожиданного обрыва произведения. Во второй из частей - четкое построение "по императорам", в первой - невероятный конгломерат событий из библейских преданий, греческой мифологии, истории Ассиро-Вавилонии, Персии, царского и республиканского Рима, Македонии и Египта. Однако и в этом невероятном конгломерате есть своя логика и законы построения. Прежде всего она дробится на большие разделы, каждый из которых посвящен одной теме (библейская история "от Адама", древнейшая мифологическая история, израильская история, ассирийская и персидская история, история Рима периода царей, македонская история).
      Посвящение каждого раздела одному определенному народу или царству вовсе не означает, что в поле зрения хрониста попадают исключительно события их истории. Скорее, наоборот, действие (если можно так назвать хроникальные заметки Иоанна Малалы!) гораздо чаще переносится в другие регионы, чем остается в пределах основного. Так, например, в рассказе об израильской истории о самой истории Израиля говорится очень мало, упоминается лишь о смене правителей, судей, царей. Эти сообщения, однако, оказываются как бы композиционной рамкой повествования, своеобразным каркасом, наполняемым сообщениями о событиях других регионов, чаще всего Греции. Любопытно, что сообщение о смене израильских правителей может занимать одну или несколько строчек, между тем как изложение событий из других регионов, произошедших под этой хронологической пометой, обнимает десятки страниц. Благодаря такому искусному композиционному приему Малале как раз и удается построить синхронизированную (пускай фантастическим образом!) историю, вмещающую в себя не одну страну, не одно царство, не тем более правление одного императора, а всю известную тогда ойкумену. "Идея всемирной истории, - писал немецкий ученый, - присутствует в любой ничтожнейшей средневековой хронике, хотя ее нельзя найти у классических греческих и римских историков".17
      С началом второй половины "Хронографии" (время правления римских и византийских императоров) композиция произведения претерпевает значительную модификацию. Если в первой части Малала делал попытку в относительном единстве рассказать об истории всей ойкумены, непрестанно "перебрасывая мосты" между событиями из разных регионов, то отныне предметом его внимания оказываются почти исключительно события римской и далее византийской истории. Если в первой части Малала считал возможным опускать правителей ряда регионов, то отныне из поля его зрения не выпадает ни один император. При этом отмечается время правления даже тех императоров, которые занимали трон всего несколько месяцев, а то и дней и решительно ничем себя проявить не успели. О них сообщается лишь факт восшествия на престол и смерти. Выполняя свой долг хрониста, Малала фиксирует время, но оставляет его пустым и бессобытийным.
      На все повествование второй части как бы накладывается жесткая, пусть и с пустыми ячейками, хронологическая сетка, пунктуально размеренная периодами царствований. Еще четче, чем раньше, линии этой сетки отмечены устойчивыми словесными формулами, допускающими теперь уже совсем незначительные вариации. Не утомляя читателя многочисленными примерами, укажем лишь на несколько наиболее часто встречающихся клише. Среди них надо различать хронологические или вводного характера формулы ("во время его царствования"..., "тот же царь...") и формулы, вводящие или даже раскрывающие сообщения определенного содержания ("пострадал от гнева божия...", "соорудил...", "принял мученичество...", "выступил в поход на..." и т.д.).
      Почти все упомянутые (и неупомянутые) формулы встречались и в первой части "Хронографии", но здесь они как бы концентрируются все вместе, дабы в совокупности своей составить костяк или своего рода каркас исторического повествования. Само собой разумеется, такое построение "Хронографии" оказывается возможным при двух условиях. Во-первых, из бесконечной череды исторических событий историк выбирает лишь эпизоды определенного содержания. Иными словами, степень избирательности хрониста по отношению к историческим фактам чрезвычайно велика, сито, через которое они просеиваются, имеет очень маленькие ячейки... Во-вторых, аналогичные или однотипные сообщения выливаются в одни и те же или совсем мало варьируемые словесные формулы. Хронист как бы знает лишь одну возможность для выражения определенного содержания. Естественно, что при этом содержание сообщений или эпизодов как бы "генерализуется", обобщается, все частное, особенное скрадывается и нивелируется.
      Можно сколько угодно сетовать на "монотонность", "скованность", лексическое и синтаксическое однообразие Малалы-писателя, пришедшее на смену разнообразию и художественной раскованности античных историков, но нельзя отрицать, что эта монотонность, стремление к классификации и применению одних и тех же словесных формул - не столько результат падения художественного мастерства, сколько неотъемлемое свойство исторического и художественного метода средневекового хрониста. Если античный историк компоновал факты в зависимости от своей концепции, авторской воли, художественных принципов, наконец, созидал, говоря современным языком, "модель мира", заменяя объективно-историческое время субъективным, то Малала старается выстроить не связанные между собой исторические факты в строгой, вернее, кажущейся ему строгой) хронологической последовательности, приближая повест- вовательное время к объективно-историческому.
      К концу повествования, в тех частях, где рассказывается о современных Малале событиях, хронологическая сетка не только не снимается, но напротив, становится еще регулярней. Прежние вводные формулы постепенно вытесняются единообразной - "в это самое время", но и эта формула в конце рассказа о Юстиниане заменяется все более дробными временными указаниями типа "в индикт такой-то" или "в месяц такой-то". Равномерные "удары метронома" все учащаются, отсчитывая уже не целые царствования, а годовые и даже месячные промежутки. Таким образом, "императорская хроника" постепенно превращается в анналы, если под анналами можно подразумевать не только строго погодную хронику, но и перечень событий, снабженный как годовыми, так и месячными пометами.
      В "Хронографии" Малалы как бы в эмбриональной форме заложены все композиционные методы последующей византийской хронистики. Регионально- генеалогический принцип, синхронное построение, анналистический метод, отдельные частные эпизоды, построенные по тематическому принципу, - все это используется в дальнейшем авторами хроник, все это в конечном счете - выражение "средневековой ментальности", четко противостоящей античному способу изображения истории.
      "Хронография" Малалы оказалась "пионерским" произведением не только благодаря своей композиции. В не меньшей степени эта ее роль сказывается и в методах изображения исторического героя.
      Античная историография создала сложные и многообразные формы зависимости между персонажами и композицией произведений. Герой, раскрывающийся в ходе повествования, герой, определяющий собой последовательность рассказа, наконец, биографический способ подачи материала - все эти формы развились в античности на долгом пути от Геродота до Тацита и Плутарха18, и все они оказались непригодны для первого известного нам средневекового византийского хрониста Малалы. В произведении, развитие событий которого не имеет внутренних пружин, а подчинено накладываемой извне хронологической схеме, герой оказывается не двигателем действия, а его придатком. И хотя повествование ведется обычно в активных глагольных формах, герои играют роль "формального подлежащего": никакие их свойства и качества не оказывают заметного воздействия на события.19
      Спектр чувств, которые испытывают персонажи Малалы, до предела ограничен и сужен, их можно легко перечислить. Герои весьма часто "гневаются" (aganaktein, и причастия от него встречаются постоянно, реже - orgizein), довольно часто "влюбляются" и "любят" (обычно мифологические персонажи, но иногда и исторические), "огорчаются", "боятся", "безумствуют".
      Связь между "чувством" и "действием", им вызванным, как правило. непосредственная и мгновенная. "Разгневавшись (aganaktnsas), царь совершил нечто" - построенные по этой схеме фразы рассеяны по всему произведению.
      Точно так же весьма ограничен набор определений, которыми наделяются персонажи (мы пока не говорим о так называемых соматопсихограммах, о которых речь впереди). Мужчины весьма часто "мудры" (sopos), "очень мудры" (pany sopos, sopotatos), женщины - "красивы" (eyprepns), "очень красивы" (eyprepestatn). Если sopos и eyprepns имеют чуть ли не характер постоянного эпитета, то остальные определения встречаются значительно реже, а некоторые из них и вовсе по одному разу, их нетрудно перечислить.
      Иногда эпитеты просто сопровождают то или иное имя; иногда свойство, ими обозначаемое, влечет за собой значимые для действия последствия. Но и в данном случае действие соединено со свойствами персонажей связями непосредственными и "мгновенными": имя рек полюбил такую-то как красивую (os eyprepn), император приблизил такого-то как мудрого (os sopon). Конструкции такого рода встречаются нередко.
      Собранные вместе примеры упоминания "чувств" и "свойств" персонажей могут создать впечатление чего-то значимого для повествования Малалы. На самом деле это не так. Рассеянные на всем пространстве сравнительно большой по объему "Хронографии", они в лучшем случае играют роль дополнительной пружины отдельных моментов действия, в то время как главная, если не единственная, двигательная сила - мерный ход времени, запечатленного в строгой хронологической сетке, о которой говорилось выше. Об этих "дополнительных пружинах" и вовсе не стоило бы говорить, если бы в процессе развития византийской историографии они не имели тенденции превращаться в основные.
      Обращает на себя внимание, что как "чувства", так и качества, которыми наделяет автор своих персонажей, имеют самый обобщенный, абстрагированный, так сказать, родовой характер, представлены в самом что ни на есть "стерильном" виде, не имеют никаких уточнений и "акциденций".
      И тем не менее, как это ни покажется парадоксальным, Малала принадлежит к числу тех авторов, которые дают наиболее развернутую и детализированную характеристику своих персонажей - мифологических, исторических, библейских. Это характеристики, получившие меткое наименование "соматопсихограмм", состоят из нескольких эпитетов, описывающих внешние и нередко внутренние свойства героя. Они сопутствуют появлению ряда мифологических персонажей, учащаются в разделе о Троянской войне и продолжаются с некоторыми пропусками в части, посвященной римским и византийским императорам. Соматопсихограммы римских и византийских императоров располагаются, за редчайшими исключениями, на строго фиксированном месте, непосредственно вслед за сообщением о воцарении императора и числе лет его царствования и всегда вводятся одной и той же формулой nn de и, таким образом, составляют устойчивый структурный элемент рассказа.20
      Будучи устойчивым элементом рассказа, соматопсихограммы и сами организованы как некие структурные единства. Мы их называем структурными единствами потому, что построены они по определенному фиксированному порядку: начинаются с нескольких эпитетов, характеризующих внешность, и кончаются чаще всего определениями психоэтического свойства (в среднем от одного до трех). "Внешние" эпитеты почти без исключения начинаются с характеристики роста ("высокий", "маленький", "средний" и т.п.) и телосложения ("худой", "широкоплечий", "массивный" и т.п.). Последовательность дальнейших эпитетов - свободная, хотя и тут можно установить некоторые тенденции. Что касается определений внутренних качеств, то, как это было отмечено до нас21, на первом месте регулярно ставится эпитет общего содержания, применяемый в сочинении к большому числу персонажей, за ним следуют более редкие, а то и единожды встречающиеся во всем сочинении.
      Круг свойств, на которые обращает внимание автор, равно и эпитеты, их обозначающие, вполне обозримы и в числе ограничены.
      Э. Роде назвал соматопсихограммы Малалы "образцом византийской безвкусицы".22 Стремясь обелить византийцев, некоторые ученые "перелагают вину" за малоэстетичные, по современным критериям, соматопсихограммы на Светония и других позднеримских историографов, в чьих сочинениях действительно встречаются типологически сходные характеристики. Один из исследователей даже пытается возвести их к сухим описаниям лиц в деловых текстах египетских эллинистических папирусов, описаниям, метко охарактеризованных им как Polizeiliche Signalement. При нынешнем состоянии источников вряд ли удастся однозначно решить проблему их происхождения23. Вполне, однако, очевидно, что в художественной системе "Хронографии" Малалы эти соматопсихограммы не инородная, а самая что ни на есть органичная составная часть, хотя под "органичностью" следует в данном случае понимать не связь характеристики с окружающими элементами, а напротив, ее полное отсутствие. Как и все прочие элементы "Хронографии" соматопсихограммы существуют как бы в совершенной изоляции, абсолютно "отключены" от своего окружения".
      Есть и другая причина, по которой соматопсихограммы органичны для "Хронографии". Характеристики персонажей "Хронографии" обнаруживают внутреннее композиционное сходство со всем произведением. Стиль художественного мышления автора проявляет себя одинаково и в целом и в его частях. В самом деле, если жесткая хронологическая сетка подчиняем и формирует исторический материал "Хронографии", то строгая структура соматопсихограмм таким же образом ранжирует свойства ее персонажей. Если в "Хронографии" в целом многообразие событий реальной истории трансформируется в ограниченное число эпизодов, выраженных, как правило, мало варьируемыми формулами, то в соматопсихограмме все многообразие свойств персонажа "рубрицируется" немногочисленными эпитетами. При этом почти каждый из них как бы генерализирует определенный аспект внешности или внутренних качеств героя ("малорослый", "худой", "великодушный" и т.п.).
      Эпизоды "Хронографии", говорили мы, никак взаимно не связаны и механически примыкают один к другому; тем более асиндентичны эпитеты, входящие в состав соматопсихограмм. Малала так же не видит связи между отдельными историческими фактами, как не замечает взаимообусловленности человеческих свойств и качеств. Каждый эпитет имеет самодовлеющее значение и никак не сопряжен с соседними.
      В классической "Истории византийской литературы" К. Крумбахера сказано: "Хроника Малалы настолько же жалка сама по себе, насколько важна для истории литературы: в ней (по крайней мере в известной нам традиции) впервые появляется важный с точки зрения истории культуры и литературы тип христианско- византийской монашеской хроники.24 Немецкий ученый не совсем справедлив к Малале. "Жалким" его произведение может быть названо лишь с позиций ученого, чей вкус воспитан на образцах античной или новой литературы. Широкое распространение "Хронографии" в средневековье в разных регионах показывает, что византийцы и окружающие народы отнюдь не судили об этом произведении столь строго и безапелляционно. Не совсем точен К. Крумбахер и когда называет Малалу родоначальником христианско-византийской монашеской хроники. На самом деле Малалу с полным правом можно назвать отцом всей византийской историографии. И тем не менее ученый прав в основном: независимо от оценки "художественных" достоинств "Хронографии" ее историко-литературное значение огромно. Именно через "Хронографию" Малалы проходит демаркационная линия между античной и средневековой историографией. Отделяющая две эпохи демаркационная линия проходит и через другие произведения литературы, искусства, архитектуры VI в.25Речь в данном случае идет не только о мировоззренческих вопросах, но и о стиле в самом широком смысле этого слова.
      В творчестве Малалы историография, "забыв" огромный художественный опыт, накопленный в античной литературе, вновь начинает свою историю, по сути дела возвращается к стадии древнегреческих логографов и римских анналистов, с которыми, видимо, имеет определенное типологическое сходство.26 В "Хронографии" и действительно есть немало "архаических" черт, свойственных ранним ступеням литературного развития: связанность произведения извне накладываемой формой-схемой внелитературного проис- хождения, эпически беспристрастное изложение материала (как ни парадоксально такое сравнение, можно вспомнить Гомера, одинаково восхваляющего "греков и троянцев"), наличие общих мест, словесных клише и даже своеобразных постоянных эпитетов как при изложении событий, так и при описании персонажей, и т.д. И тем не менее Малала - не древний логограф и не отрешенный от цивилизации полуграмотный переписчик, а человек, знакомый, пусть и в весьма своеобразной форме, как с античной традицией, так и (в вульгаризованном виде) с философскими, богословскими и политическими проблемами.27 Вот почему "архаическая" форма не существует и не может существовать у него в чистом виде, как вообще не существует и не может существовать "в чистом виде" средневековая византийская литература, постоянно подвергающаяся то большему, то меньшему воздействию своей великой античной предшественницы. Возможно, здесь и надо искать разрешения ряда "противоречий", бросающихся в глаза современному читателю при чтении "Хронографии" Малалы.
      Если в динамичной античности архаические формы исторических сочинений очень скоро превращаются в литературно развитую историографию (между Гекатеем Милетским и Геродотом и Фукидидом - десятилетия), то в Средние века хронографический стиль консервируется, развивается хотя и в том же направлении, но весьма медленно, закрепляя на долгое время раз обретенные приемы изображения (между Малалой и "развитой" историографией XI-XII вв. - века!).28
      В VII в., с наступлением "темных веков" византийской истории, традиция "античной" историографии прерывается вовсе, в то время как "истинно византийская" хронистика развивается достаточно интенсивно. Вряд ли удастся проследить и связно изложить ее историю, ведь дошедшие до нас памятники - не более как отдельные звенья безвозвратно утерянной цепи, впрочем, для наших целей вполне достаточно и пунктирной линии.
      Традиции Малалы не только развиваются, но, можно утверждать, усугубляются в так называемой "Пасхальной хронике" VII в., анонимный автор которой в значительной мере прямо опирается на сочинение своего предшественника. Это "усугубление" идет, однако, главным образом в одном определенном направлении. Как мы видели, "Хронография" Малалы была чудовищным конгломератом ученых поползновений, с одной стороны, и наивного творчества с чертами архаического стиля - с другой.29 Как и следовало ожидать, в христианской, обремененной ученостью Византии первый компонент получил преимущественное значение.30 Интерес анонимного автора концентрируется вокруг хронологии и ее точного исчисления. Это вполне можно понять. Время получает в "Пасхальной хронике" символическое и сакральное значение. Оно не безразлично к происходящим в нем событиям, а имеет к ним самое непосредственное отношение. Если для Малалы время служит прежде всего хронологическим каркасом, в который помещаются все события мировой истории, то для автора "Пасхальной хроники" время и его исчисление приобретают уже самодовлеющее значение, ибо только благодаря "точным" хронологическим расчетам вскрывается символическая связь событий.31
      "Ученая" линия византийской хронографии окончательно восторжествовала в творчестве хрониста конца VIII - начала IX вв. Георгия Синкела. Его сочинение - огромный компендиум, доведенный до царствования Диоклетиана и не законченный в связи со смертью автора, представляет настоящий кладезь раннесредневекового исторического знания, еще ждущий своего внимательного исследователя.32 Подобно автору "Пасхальной хроники" Георгий основное внимание уделяет розыску и обоснованию исторических дат и установлению их символического, сакрального значения, однако делает это с эрудицией и тщанием настоящего средневекового эксегета, исследующего и опирающегося на десятки сочинений своих предшественников. Подобно Малале, Георгий Синкел старается создать грандиозную конструкцию, в которой могла бы уместиться вся мировая история, однако в отличие от своего предшественника не обладает иллюзией абсолютного знания и потому в беспокойном поиске истины без конца возвращает назад повествование, по нескольку раз на основании разных источников рассказывает об одних и тех же событиях, делает длинные выписки из сочинений своих предшественников, громоздит одно на другое противоречивые свидетельства. Создается порой впечатление, что перед нами не законченное сочинение, а лишь его черновой конспект. Однако самое "идейно значимое" отличие Георгия Синкела от Малалы заключается в том, что для последнего хронологической рамкой и "мерой" всех событий постоянно и непременно является священная история. Вспомним, у Малалы эта рамка все время менялась, ее роль выполняли последовательно сменявшиеся "царства". Процесс сакрализации истории достигает у Георгия Синкела своего апогея. В то же время Георгий Синкел - скорей аналитик, нежели систематизатор, и его аналитические тенденции находятся в определенном противоречии с системосозидающей функцией византийской историографии. Тем удивительней, что самым последовательным систематизатором в византийской историографии оказался его ученик и почитатель Феофан Исповедник. Ученик совершил то, что тщетно стремился сделать, но не сумел (или не успел?) его учитель: изложить историю в строгой погодной, анналистической системе. Конечно, задача Феофана была несравненно легче, чем у Георгия. Историк не переписывает всю историю заново, а продолжает ее с того пункта, на котором остановился его наставник, и в поле его зрения попадают лишь события римско-византийского региона. Дело, однако, не столько в масштабе предприятия, сколько в организации и композиции его труда. Обозначенный у Малалы, намеченный у Георгия Синкела анналистический принцип проведен у Феофана с завидной последовательностью.33 В соблюдении этого принципа Феофан воистину непреклонен. Не останавливаясь перед явным насилием над материалом, он допускает немало хронологических ошибок, объединяет под одним годом разновременные события, пересказывая свои источники, нарушает сцепления фактов, устанавливает новые логические и временные связи между эпизодами, по принципу мозаичиста по-новому компонует текстовые блоки и делает все это ради анналистической систематизации исторического материала. В отличие от Георгия Синкела Феофану "все ясно", его не посещают сомнения и колебания, он безусловен и категоричен, его версии и хронология событий должны молчаливо восприниматься как единственно правильные и надежные. Поскольку излагаемые факты представляются Феофану непреложно истинными, ему нет нужды, подобно своему учителю, указывать на источники,34 а тем более сопоставлять их между собой. Более того, сам автор как бы исчезает из бесстрастного и максимально объективизированного повествования. Феофан пишет на грани анонимности, утверждает И. С. Чичуров.35
      Этот же исследователь, явно эпатируя знатоков византийской литературы, именует одного из самых традиционных писателей новатором, имея в виду не применявшуюся до Феофана анналистическую форму его труда.36 В этом парадоксе, однако, заключена лишь одна половина всегда диалектичной истины. Феофан действительно новатор, поскольку первый (и кстати последний) воспользовался формой строгой погодной хроники, столь обычной для средневекового Запада, мусульманского мира и Древней Руси, но уникальной в Византии. Однако Феофан и самый "средневековый" из византийских хронистов, в творчестве которого достигает своего пика "системосозидающая" тенденция, свойственная изначально византийской историографии.
      Наиболее выразительная для медиевального способа исторического мышления анналистическая форма не пустила, однако, корней в византийской хронистике. Уже следующий за Феофаном хронист Георгий Монах возвращается к традиционной "императорской хронике", членя время не по годам, а по периодам царствования византийских василевсов. Впрочем, вряд ли следует очень акцентировать разницу между методами построения истории Георгия Монаха и, например, Феофана. По своей мировоззренческой основе они в принципе очень схожи. Оба автора как бы налагают на события мировой истории жесткую хронологическую сетку, хотя и с разными по величине ячейками: у Феофана их роль выполняет хронологический год, у Георгия - период царствования императора. Насколько методично и последовательно проводится этот принцип Георгием, видно хотя бы из того, что историк не пропускает даже царей, владевших престолом несколько месяцев и не совершивших ничего достойного упоминания хрониста. Хотя на выделенные в изданиях главки текст рукописи и не делится, тем не менее разделы, посвященные каждому императору, четко отграничены начальной стандартной формулой (после Х царствовал Y в течение Z лет), после которой, как правило, следует одна-две фразы об императоре, нередко включающие сообщение о его смерти. Затем Георгий Монах об императоре категорически забывает и излагает события без всякой связи с фигурой царя. Таким образом, василевс оказывается не более чем эпонимом, проще говоря, обычной хронологической пометой (наподобие календарного года у Феофана) для событий, с которыми он не объединен никакой внутренней связью. Сам рассказ строится в виде суммы рядоположенных эпизодов - сообщений, сочлененных простейшими соединительными звеньями типа "при нем", "в то время" и так далее.
      Нетрудно видеть, что при всех внешних модификациях построение византийской хроники по существу мало изменилось за три века, отделяющих Георгия Монаха от Малалы. Не так много изменений можно обнаружить и в характере обрисовки персонажей. Если исторические события в известном смысле остаются атрибутами времени, то на долю героя приходится роль еще меньшая: как и у Иоанна Малалы, он остается "формальным субъектом" действия. Впрочем, такое утверждение нуждается в оговорке. Если характеристики Малалы в подавляющем большинстве случаев были совершенно нейтральны (апостол Павел и Одиссей характеризуются очень сходными эпитетами!), то в последующей хронистике по мере догматизации христианства все более утверждается принцип, который немецкие ученые обычно определяют емким словом Schwarzweissmalerei, т. е. четкое разделение героев на "черных" и "белых", "злодеев" и "праведников", "положительных" и "отрицательных" без всяких полутонов и переходов. Своей вершины этот принцип достигает у Георгия Монаха.
      Пребывание героя на периферии исторического повествования несомненно связано с самыми основами христианского миропонимания - представлениями о взаимоотношении человека и Бога, свободной человеческой воли и божественного промысла. В самом элементарном виде их можно охарактеризовать следующим образом (сделаем это, пользуясь примерами Георгия Монаха). Карающий судия Бог определяет течение земных дел, наказывает людей за грехи, вознаграждает за добродетели (Georg. Mon. 730.9). Почти всегда это именно Бог, а не его обезличенные субституты. Соотношение высшей силы, Бога и событийного ряда элементарно и однозначно: "вызовы" нарушителей божественного миропорядка влекут за собой более или менее быструю реакцию - "ответ" (мы в данном случае употребляем частый в теологической литературе и у историков термин apopasis) Бога. Впрочем, бывают и исключения, поскольку справедливый божественный суд может и не обладать для людей сиюминутной определенностью и ясностью. Арабы, например, овладели Сирией "по неясному суду божьему" (Georg. Mon. 707.17). Божественная воля проявляется, естественно, не только post eventum, не только в виде воздаяния за уже совершенные поступки, но и загодя, и тогда она сказывается во всевозможных предсказаниях, предзнаменованиях, чаще всего в виде необычных природных явлений и т.п.
      И тем не менее в этой картине мира, где все казалось бы предопределено божественной волей, немалое место зарезервировано свободному человеческому выбору (proairesis).37 Именно своими поступками, своим собственным свободным выбором человек или обеспечивает себе спасение, или навлекает на себя божий гнев. Противопоставляя христианскую и мусульманскую веру, Георгий Монах утверждает, что, согласно первой, Бог не повинен ни в каком зле и самовластен человек в спасении своем и гибели (Georg. Mon. 703.21 сл.). Напротив, мусульманский пророк (его имя сопровождается изощренными проклятиями) приписывает божественному провидению все, что только случается с человеком, происходит ли это по козням дьявола или по его собственному легкомыслию и дурному решению. Таким образом, несмотря на божественное управление миром, человек способен влиять на течение событий, ибо то или иное поведение должно вызывать соответственно разную реакцию, "ответ" Бога. Возникшие тут логические противоречия ни византийские богословы, ни тем более историки решать не пытались, но дурные порывы человеческой души приписывали козням дьявола, которому также отводилось соответствующее место в возглавляемой Богом иерархии (Georg. Mon. 669.1 сл.).
      Итак, две казалось бы несоединимые идеи - власти божественного провидения и свободного человеческого выбора (извечная амбивалентность византийского сознания!38) - мирно сочетаются в представлениях средневековых греческих хронистов. Но если первая - в конечном счете основа византийской "безликой", "безгеройной" историографии, то вторая окажет влияние на художественную ткань произведения несколько позже.
      Но об этом дальше.
      Представленный здесь короткий обзор византийской историографии VI-IX вв. крайне неполон, его задача - хотя бы бегло охарактеризовать ту литературную традицию, к которой примыкало и которую в значительной мере преобразовало сочинение, известное под условным наименованием "Хронография" Продолжателя Феофана.
      Полный текст "Хронографии" Продолжателя Феофана сохранился в двух рукописях, хранящихся в настоящее время в Ватиканской библиотеке. Одна из них составлена в XI в. (Vat. gr. 167), другая - в XVI в. (Cod. Barber, gr. 232). Впрочем, рукопись XVI в. - не что иное как копия первого манускрипта, и, таким образом, известный нам текст базируется фактически на единственной, правда, достаточно древней рукописи, К сожалению, первый издатель текста Комбефис опубликовал в 1685 г. "Хронографию" не по ранней и оригинальной, а по поздней рукописи-копии, при этом не только воспроизвел все ее описки, но и прибавил кое-какие от себя.39 Издание Комбефиса было без изменений перепечатано в "Боннском корпусе", с него и сделан наш перевод.
      Даже при беглом чтении "Хронографии" становится ясным, что это сочинение - плод творчества не одного, а по крайней мере трех или четырех авторов. Лемма, предпосланная всему сочинению, явно заимствована из какой-то древнейшей рукописи, содержавшей лишь первые четыре книги "Хронографии".40 Видимо, не слишком вдумчивый редактор механически монтировал разные произведения. Об этом же свидетельствует и сохраненная редактором отдельная лемма к пятой книге, так называемому "Жизнеописанию Василия"41, приписывающая составление этой части не кому иному как императору Константину VII Багрянородному. Совершенно отдельную по происхождению часть представляет собой последняя, шестая книга, объединившая в себе рассказы о царствовании нескольких императоров. Таким образом, в том виде, в котором "Хронография" до нас дошла, это сочинение представляет собой типичный средневековый "летописный свод", в котором достаточно механическим путем объединялись разные произведения, между собой даже как следует не состыкованные. Кому принадлежат отдельные части этого летописного свода? Когда они были написаны? Кто был составителем всего произведения? Ответы на эти вопросы большей частью гипотетичны.
      Составитель I-IV книг анонимен. Из предисловия нам известно только, что писал он по заданию византийского императора Константина Багрянородного, который сам "трудолюбиво собрал и обозримо изложил" весь материал истории, лишь "использовав руку" нашего автора. Иными словами, можно предположить, что автор - один из ученых секретарей Константина, императора, известного своими антикварно-научными и литературными занятиями, и что именно этому секретарю была поручена обработка собранного василевсом материала.42
      Как уже отмечалось, автором "Жизнеописания Василия", согласно лемме, был сам Константин Багрянородный, хотя столь категоричное утверждение леммы не может не вызвать и определенных сомнений. Дело в том, что сам Константин в тексте "Жизнеописания" кое-где упоминается в третьем лице и к нему обращены неумеренные восхваления.
      Время составления I-V книг - период единодержавного правления Константина VII Багрянородного (945-959 гг.), впрочем, некоторые данные заставляют предположить, что текст подвергся определенной редакции в более позднее время (см. с. 303, прим. 107).
      Давно было замечено, что последняя, шестая, книга тоже не представляет собой единого произведения и, вероятно, написана двумя разными авторами. Ее первая часть (до рассказа о смерти и погребении низложенного Романа Лакапина в 948 г.) почти текстуально пересказывает редакцию В хроники Симеона Логофета и была составлена, видимо, в период царствования Никифора Фоки, поскольку называет его императором, а преемника Никифора Иоанна Цимисхия упоминает в качестве частного лица (см. с. 320, прим. 57). Вторая часть шестой книги, неожиданно обрывающаяся на рассказе об эпизоде 961 г., явно написана каким-то современником событий и полна личных наблюдений и эмоций. Написана она, возможно, еще до 963 г., ибо, сочувственно отзываясь о Никифоре Фоке, ни разу не именует его императором.43
      Начиная с прошлого столетия не прекращаются соблазнительные попытки предложить на роль редактора свода или автора отдельных его частей известного деятеля Х в., мистика (доверенного секретаря) императора Константина Багрянородного, эпарха Константинополя Феодора Дафнопата. Этот Дафнопат, упомянутый и в нашем тексте (с. 194), был автором нескольких дошедших до нас сочинений и, что самое важное, написал, по свидетельству Иоанна Скилицы, не сохранившееся историческое произве- дение,44 которое, видимо, сам Скилица и использовал. Все части "Хронографии" Продолжателя Феофана, включая даже принадлежащую Константину Багрянородному пятую книгу, разные ученые в разное время приписывали Феодору Дафнопату.45 Уже это разноречие не позволяет сколько-нибудь определенно говорить о роли этого чиновного писателя в составлении свода Продолжателя Феофана. Подводя итог дискуссии, Г. Хунгер говорит, что в гипотезе об авторстве Дафнопата "кое-что есть" ("hat einiges fur sich").46 Вряд ли при нынешнем состоянии источников можно что-либо прибавить к этому сверхосторожному замечанию.
      Три части нашего сочинения весьма различны по своему характеру и стилю. Нет необходимости останавливаться здесь на характеристике последней части. Это - типичная византийская хроника, и почти все, что говорилось о предшествующей хронографии, в той или иной степени к ней хорошо приложимо.47 Вспомним: византийская литература отличается удивительным консерватизмом, однажды появившиеся формы не исчезают, а продолжают существовать чуть ли не до конца самой Византии! Тем более интересно обратиться к анализу первых двух частей, составляющих столь разительный контраст, и последней, шестой, книге, и всей предшествующей хронографии.
      Итак, первые пять книг нашего сочинения были написаны в середине Х в. при дворе Константина VII Багрянородного. Царствование этого императора занимает часть длительного исторического периода конца IX - начала XI в., нередко именуемого эпохой "македонского ренессанса". Наименование это столь же устойчиво в исторической литературе, сколь и лишено смысла по существу. Определение "македонский" происходит от названия правившей тогда "македонской династии", родоначальником которой был дед Константина Багрянородного Василий I.Что же касается "ренессанса", то под ним ученые понимают время восстановления античного знания и образованности, наступившее после веков "застоя" и "упадка". Впрочем, интерес к античной культуре в Византии периодически усиливался и возгорался, и "ренессансов" можно насчитать немало. Некоторые исследователи доводят их число до пяти.
      Оставляя в стороне потерявший в этом контексте всякую определенность термин "ренессанс", отметим, что в середине Х в. продолжается подъем византийской культуры, начавшийся в первые десятилетия IX в. и сменивший так называемые "темные века" византийской истории.48 Говоря о культурном подъеме, нельзя забывать, что речь в сущности идет о тончайшем слое константинопольской верхушки, главным образом государственных и церковных чиновников общим числом, вероятно, не более двух-трех тысяч человек, по уровню образования способных создавать и воспринимать литературные и ученые сочинения, писавшиеся на искусственно поддерживаемом и выученном ими древнем греческом языке. Именно этот слой создавала и воспроизводила весьма хрупкая система "высшего образования", базировавшаяся на частных, домашних "ученых кружках",49 а с конца IX в. и на основанном кесарем Вардой и находившемся под эгидой двора так называемом "константинопольском университете".50
      Интересы писателей и ученых этой поры имели ярко выраженный антикварный и систематизаторский характер. В поисках "мудрости" деятели культуры той эпохи обращались главным образом к наследию поздней античности и ранней Византии и высказывали при этом подчас столько же рвения в коллекционировании всевозможных свидетельств древних авторов, сколь и непонимания "духа античности" (если только "понимание" мы можем приписать себе). Самым великим компилятором того времени был патриарх Фотий, самой великой его компиляцией знаменитая "Библиотека", или "Мириобиблион", - огромный свод из 279 статей, реферирующих, пересказывающих и частично цитирующих сочинения античных и византийских, языческих и христианских авторов. В конце Х в. были составлены (мы называем только малую часть известных памятников) "Палатинская антология" - огромное собрание античной и византийской эпиграммы, своеобразный лексикон-энциклопедия "Суда", и то и другое истинные шедевры ориентированного на энциклопедическую компиляцию интеллекта.
      Антикварный характер культуры, великое тщание в систематизации и собирательстве и в то же время удивительное отчуждение от духа античности заставило современного французского исследователя заменить термин "ренессанс" на несравненно более точный и содержательный в данном случае "энциклопедизм".51
      Одной из самых характерных фигур среди ученых-эрудитов и энциклопедистов был император Константин Багрянородный - "заказчик" первых четырех и автор пятой книги публикуемого произведения. Обширной ученой, литературной и собирательской деятельности Константина благоприятствовала сама судьба. Вряд ли он смог бы столько сделать "по ученой части", если бы все годы (по византийским масштабам достаточно долгие), в которые носил царскую корону, действительно занимался управлением государством. Сын императора Льва VI Мудрого и его четвертой жены Зои Карбонопсины, он родился в 905 г. Уже в младенческом возрасте Константин стал объектом политической борьбы и придворных интриг. Патриарх Николай Мистик, возмущенный "незаконным сожительством" императора Льва с Зоей, поставил условием крещения ребенка изгнание из дворца его матери, а когда Лев нарушил соглашение, запретил ему доступ в церковь. Брак Льва и Зои был освящен новым патриархом Евфимием52, однако определенная тень "незаконнорожденности" осталась лежать на ребенке, делая его положение при дворе неосновательным и шатким. Уже пришедший к власти в 912 г. брат Льва Александр собрался оскопить Константина, чтобы навсегда преградить своему порфирородному племяннику путь к престолу. Возвращение из изгнания Зои Карбонопсины в 913 г. предоставило определенные гарантии безопасности девятилетнему царю, однако не смогло обеспечить ему на будущее реальной власти. Эту реальную власть получает вскоре энергичный полководец Роман Лакапин, выдавший в 919 г. за Константина свою дочь Елену. Для Константина начинаются долгие годы, когда он получал все предусмотренные церемониальным уставом почести, но оказался полностью отстраненным от государственных дел. И лишь после смерти Романа Лакапина в 945 г. сорокалетний Константин, обладавший номинальным царским достоинством уже в течение тридцати трех лет, наконец стал василевсом не только именем, но и на деле.
      Вынести определенное впечатление об образе Константина VII на основании византийских источников непросто. Автор шестой книги Продолжателя Феофана представляет читателю классическую соматопсихограмму Константина, отдельные элементы которой плохо сопряжены между собой (с. 193). Скилица и Зонара, свидетельства которых восходят к одному источнику, сурово бранят Константина как государственного деятеля, но прославляют его преданность наукам и привязанность к ученым людям.53 В новой литературе не без оснований утвердился образ "ученого на троне", пренебрегающего практической государственной деятельностью и всецело занятого научно-литературными проектами. "Еще больше, чем у его отца Льва VI, ученый литератор брал в нем верх над государственным деятелем. Жадный до знаний книгочей, усердный исследователь с ярко выраженным интересом к истории, для которого научные и литературные занятия были единственной страстью, он жил больше в прошлом, чем в настоящем. Он интересовался политическими проблемами и даже военным искусством, однако интерес его, как и в любой другой области знаний, был чисто теоретическим", - пишет о Константине Багрянородном Г. Острогорский.54 Этот портрет несколько стилизован и скорей навеян чтением трудов Константина, нежели отзывами о нем современников. Автор шестой книги Продолжателя Феофана, видимо, не без оснований говорит о знании Константином ремесел (с. 187). Курьезно отметить, что этот же автор в унисон со Скилицей и Зонарой свидетельствует о пристрастии Константина к вину (с. 323, прим. 41).
      Длительное пребывание при дворе в почете, но без всяких реальных обязанностей и прав, легкость доступа к материалам библиотеки и архива, штат квалифицированных секретарей и, возможно, неудовлетворенное честолюбие - все это было хорошей предпосылкой для ученых и литературных занятий Константина. До нас дошло несколько крупных научно-литературных произведений ученого царя.
      Выбирая для своих сочинений предметы нередко вполне практического свойства, Константин, как истинно средневековый ученый, трактует их чисто умозрительно. Сведения, которые он сообщает, почерпнуты не путем наблюдения и изучения, а благодаря чтению сочинений авторитетов. Такой характер имело прежде всего собрание исторических эксцерптов, где разделенные на тематические разделы содержатся фрагменты из старых исторических писателей.55 В значительной мере умозрительный и систематизирующий характер имеют его историко-географический трактат "О фемах",56 этнографический справочник и одновременно руководство по ведению внешнеполитических дел "Об управлении империей"57 и сочинение, известное под названием "О церемониях византийского двора".58 В целом Константин Багрянородный, а вернее, возглавляемый им круг ученых секретарей, создал грандиозный свод византийской практической учености, равный которому не знает ни византийская, ни западная средневековая наука.
      Из "ученого кружка" Константина Багрянородного вышли и пять первых книг публикуемого нами произведения. События, которые в этих книгах трактуются, происходили за многие десятилетия до рождения их авторов, и естественным желанием всякого внимательного читателя является выяснить, откуда писатели брали исторический материал, как и какими методами его обрабатывали. При отсутствии каких бы то ни было других данных задача эта могла бы оказаться вполне безнадежной, если бы до нашего времени не дошло полуанонимное сочинение, именуемое обычно "Книгой царей" Генесия, рассказывающее о тех же героях и в большинстве случаев тех же событиях, что и Продолжатель Феофана. Это сочинение, как явственно видно из его предисловия, тоже было написано по заказу Константина Багрянородного, хотя автор и приписывает себе в его создании гораздо больше заслуг, нежели наш автор.59 Удивление, однако, вызывает не идентичность героев и материала (в конце концов речь в обоих произведениях идет об одном и том же времени), а поразительное сходство в структуре и деталях обоих сочинений. Зачем потребовалось Константину Багрянородному заказывать разным своим ученым помощникам два весьма сходных исторических труда? Предполагалось даже, что недовольный результатом усилий Генесия Константин велел вновь переписать историю. Эта гипотеза относится безусловно к числу фантазий, однако сравнение двух произведений действительно может дать немало интересного.
      Исследователи уже немало потрудились для выяснения взаимоотношения обоих текстов. Впервые обратившийся к этой проблеме Ф. Хирш,60 а вскоре после него Д. Бьюри61 считали текст Генесия первичным, а "Историю" Продолжателя Феофана его переработкой и расширением. Несколько десятилетий эта гипотеза оставалась господствующей в науке, однако уже в 1934 г. А. Грегуар решительно объявил ее устаревшей.62 Бельгийский ученый явно торопился, в том же журнале Byzantion четверть века спустя публикуются статьи Ф. Баришича, поддерживающего и развивающего концепцию Бьюри-Гирша.63 На тех же позициях стоит такой крупный знаток источниковедческих проблем, как П. Лемерль.64
      Отмежевавшийся от концепции Бьюри-Гирша А. Грегуар опирался на детальные сличения текстов обоих авторов, произведенные исследовательницами Вернер и Мишо (их работы остались неопубликованными), и полагал, что Продолжатель Феофана и Генесий пользовались общим источником.65 Точку зрения А. Грегуара поддержал и развил А. Каждан.66 Наличие общего источника казалось настолько самоочевидным для П. Карлин-Хейтер,67 что исследовательница не считает нужным даже приводить какие-либо доказательства, будучи озабочена лишь поиском возможных источников этого не дошедшего до нас *ОИ (так отныне для краткости будем мы именовать гипотетический общий источник первых пяти книг Продолжателя Феофана и Генесия).
      Оставшаяся третья возможность (Генесий использует текст Продолжателя Феофана) тоже не осталась без внимания ученых. А. П. Каждан, в принципе разделяющий концепцию А. Грегуара, делает исключение для пятой книги Продолжателя Феофана - жизнеописания Василия, принадлежащего самому Константину Багрянородному, которая, по мнению ученого, непосредственно составила основу для повествования Генесия.68 Как можно понять из рецензии А. П. Каждана на статью П. Лемерля, не исключает ученый такой возможности и для остальных частей произведения.69
      Итак, три возможные гипотезы уже высказаны, они имеют поныне достаточно авторитетных защитников, и на долю современного исследователя остается лишь подкрепить новыми наблюдениями ту, которую он разделяет, и опровергнуть аргументы сторонников остальных.
      Позволим себе, однако, не следовать скрупулезно за доводами своих предшественников из боязни заблудиться в массе аргументов и контраргументов, а попытаемся рассмотреть проблему в целом.
      Прежде всего зададимся вопросом, какова на самом деле степень сходства между обоими памятниками на композиционном и лексическом уровнях. Чтобы выполнить первую задачу, мы нумеровали эпизоды в порядке следования в сочинении Продолжателя Феофана, а затем представили их в той последовательности, в какой они встречаются у Генесия.70 Вот результат.

      Царствование Льва V:

      4а, 5, 2, 3, 0, 46, 7, 8, 10, 9, 12, 11, 13, 17, 15;

      царствование Михаила II:

      2, 4, 10, (25.38-25.50), 9, 11, 13, 15, 16, (35.68-77), 18;

      царствование Феофила:

      2, 21а, 25г, 21в, 28б, 31, 28а, 28г, 28в, 25, 30, 23, 33;

      царствование Михаила III:

      1, 2, 5, 6, 7, 8. 12, 15, 13, 17, 18, 20, 21, 9, 22, 23, 25, 27, 29a, 29б;

      царствование Василия I:

      1, 2, 3, 6, 9. (78.42-79.47), 11, (79.53-79.68), (79.69-80.80), 176, (80.84-81.14), 27, 23a, 286, 28а, 236, (88.66-90.27), 36.

      Конечно, приведенные схемы весьма условны. Деление связного текста на эпизоды и "подэпизоды" не может не быть субъективным, в некоторых случаях эпизоды занимают несколько страниц текста, в других - несколько строчек. И тем не менее в целом эти схемы дают представление о соотношении композиционного построения обоих произведений. Как видно, у Генесия почти нет эпизодов, не имеющих того или иного соответствия с текстом Продолжателя Феофана. Напротив, весьма многие эпизоды последнего ни в каком виде у Генесия не встречаются (все "пропущенные" цифры в наших схемах соответствуют именно этим имеющимся у Продолжателя Феофана, но отсутствующим у Генесия эпизодам).
      Порядок следования эпизодов (и, следовательно, композиция!) "Царствований" Льва V, Михаила III и в меньшей степени Михаила II почти идентичен. В этих же биографиях у Генесия сохранены почти все эпизоды, встречающиеся у Продолжателя Феофана.
      Более всего "пропусков" встречается у Генесия в "Царствованиях" Феофила и Василия I (во второй части). Там же - наибольшее расхождение в порядке следования эпизодов.
      Гораздо меньше соответствий у авторов обнаруживается на лексическом уровне. Подчас приходится поражаться, как оба писателя, излагая одни и те же события, до деталей соответствуя друг другу в содержании и порядке следования материала, порой умудряются не употребить ни единого общего слова (за исключением, естественно, артиклей, предлогов и т.п.). Единственный случай частых лексических совпадений на протяжении нескольких строк - конец биографии Василия I (ThG 352.1-6 = Gen. 91.29-32). И тем не менее лексические следы общности текстов, подобно знаменитому шилу, которого в мешке не утаишь, дают о себе знать.
      Любопытно, однако, что лишь в редких случаях лексические совпадения оказываются полными. Большей частью речь идет об общих корнях при вариации частей речи, грамматических форм и т.д. Создается впечатление непроизвольности этих совпадений: авторы (или один из них?) читают (или слушают?) большие отрывки текста, а затем пересказывают их по памяти. Выскажем эту мысль пока в сверхосторожной форме, хотя перепутанный порядок следования эпизодов (в тех, естественно, случаях, когда их перемещение не диктовалось такими-то сознательными задачами писателя), казалось бы, тоже говорит в пользу такого предположения.
      Однако какой из приведенных выше вариантов в состоянии наиболее удовлетворительно объяснить характер сходства между обоими текстами?
      Теория Бьюри-Гирша, которую в недавнее время поддержали Ф. Баришич и П. Лемерль, представляется нам неприемлемой. Ведь текст Продолжателя Феофана примерно в два с половиной раза превосходит сочинение Генесия (примерное соотношение по объему 7:3) не только за счет новых эпизодов (их появление легко объяснить добавлением из других источников), но и благодаря сокращенной передаче Генесием эпизодов идентичных. Неправы Ф. Гирш и его сторонники, полагающие, что Продолжатель Феофана "расширяет" произведение Генесия за счет чисто словесного распространения текста. Продемонстрируем это лишь на одном примере, избранном к тому же достаточно произвольно: рассказе о дальнейшей судьбе свергнутого императора Михаила Рангаве и его родственников (ThC 19.15-20.21= Gen. 6.88-6.1).
      У Продолжателя Феофана мы встречаем следующие детали, отсутствующие у Генесия: Михаил был отправлен в монастырь на остров Плата, получил монашеское имя Афанасий и прожил в монастыре 32 года, вместе с ним в ссылке находились его сыновья Евстратий и Никита (19.21-20.3), супруга же Михаила была сослана в монастырь Прокопии (20.9-10). Естественно, перед нами отнюдь не "словесное расширение" текста Генесия. Конечно, теоретически можно себе представить, что новые сведения были заимствованы из какого-то другого источника, известны Продолжателю Феофана по слухам или, наконец, попали из маргиналий какой-то утерянной ныне рукописи Генесия. Однако таким образом можно было бы, вероятно, объяснить один или несколько случаев, "новые" же детали у Продолжателя Феофана - явление настолько систематическое, что отметивший этот факт Ф. Баришич, дабы спасти свой тезис о первичности текста Генесия и вторичности Продолжателя Феофана, предлагает неловкое объяснение: Продолжатель Феофана де проверял и добавлял текст Генесия... материалом его же источников.71
      В этой ситуации казалась бы гораздо более естественной мысль о том, что "краткий" Генесий пересказывает "распространенного" Продолжателя Феофана. Однако и она не выдерживает критики. Уже давно замечено, что в ряде случаев Генесий более подробен и что даже в "сокращенных" частях систематически сообщает конкретные детали, отсутствующие у Продолжателя Феофана.
      Те же причины, которые помешали нам признать в Продолжателе Феофана компилятора истории Генесия, не позволяют нам допустить и противоположную возможность ("Жизнеописание Василия" никакого исключения в этом отношении не составляет).
      Сторонники идеи "прямого взаимодействия" между текстами Продолжателя Феофана и Генесия могут сослаться на возможность заимствования нашими авторами сведений из посторонних источников или из устной традиции. Такие случаи наверняка имели место, но не они определили главное различие между произведениями.
      Итак, воспользовавшись элементарным методом исключений, мы пришли к единственному оставшемуся и возможному объяснению: использованию нашими авторами *ОИ. Действительно, только эта гипотеза удовлетворительно интерпретирует взаимоотношение текстов обоих писателей. То, что Продолжатель Феофана и Генесий с различной степенью подробности и подчас разными деталями передают одни и те же эпизоды, оказывается вполне естественным, если представить себе (а иначе и быть не может!), что каждый автор берет из *ОИ "свое добро", причем отнюдь не обязательно то же самое, что и его коллега.
      Наглядный в этом отношении пример - рассказ об экспедиции Насара в период царствования Василия I (ThC 302.1-305.17=Gen. 82,58-85.47). Близкое родство этих эпизодов у обоих авторов помимо почти полного совпадения содержания удостоверяется относительно частыми лексическими соответствиями. На фоне этой безусловной общности лишь заметной становится отсутствие некоторых деталей. По Константину Багрянородному, например, помогать "казни" дезертиров ромейского флота должен был Иоанн Критский (ThC 303.14 сл.). Насар, сжигающий сарацинские корабли, отдает избежавшие огня суда Мефонской церкви (304.11 cл.) (ничего этого нет у Генесия). У Генесия, напротив, имеется сообщение о численности экипажей сарацинских кораблей (83.94) и угрозах царя казнить не только ромейских дезертиров, но и их супруг, детей и родителей (84.30) (этих деталей нет уже у Константина Багрянородного).
      Мы привели в качестве примера весьма близкие один другому эпизоды а обоих текстах. Однако степень сходства эпизодов бывает весьма различна, а подчас они фактически превращаются в разные версии. Характерный пример - рассказ об отношении Михаила III к конным ристаниям (ThC 197.10-199.7 = Gen. 72.47-73.55). И местонахождение эпизодов, и некоторые общие детали (Михаил занимается ристаниями во дворце вблизи храма св. Мамы, в его развлечениях участвует логофет Константин) выдают единое их происхождение. Однако все прочие детали в этих рассказах разнятся. У Генесия повествуется главным образом о том, как любитель ристаний Михаил опрокинулся на колеснице и чуть не погиб, у Продолжателя же Феофана рассказывается, как никакие самые неотложные государственные обязанности не могли отвлечь царя от любимого развлечения. Другой пример явно родственных и в то же время весьма разнящихся эпизодов - рассказ о восстановлении иконопочитания Михаилом III (ThC 150.9-151.22 = Gen. 57.81-58.26).72 Повествование *ОИ, видимо, было достаточно богато фактами, чтобы дать основание для появления генетически родственных, но столь не похожих один на другой рассказов.
      Теория общего источника неожиданно подтверждается и следующим наблюдением. Некоторые эпизоды, встречающиеся одновременно у Продолжателя Феофана и Генесия, находят определенное соответствие в пассажах из сочинений других историков и агиографов Х в. - Георгия Монаха, Продолжателя Георгия Монаха, Симеона Логофета в разных редакциях, Никиты (автора "Жития Игнатия") и др. Названные историки принадлежат к совсем иной хронографической традиции, нежели Продолжатель Феофана и Генесий.73 Тем не менее какие-то точки пересечения между этими двумя хронографическими линиями в Х в. были. Не наше дело углубляться сейчас в решение этого вопроса, ясно только, что родственность пассажей Продолжателя Феофана, Генесия и, скажем, Георгия Монаха - это следствие генетической общности пассажей Георгия Монаха и *ОИ. Графически это взаимоотношение можно представить следующим образом.



      Пунктирная линия показывает, что характер связи не установлен (речь вообще, скорее, должна идти об общности отдельных эпизодов, генезис которой неясен). Как бы то ни было (и только это для нас сейчас важно!) отдельные пассажи упомянутых авторов дают какое-то представление о соответствующих эпизодах *ОИ. Теперь приведем лишь один из этих эпизодов в редакциях Георгия Монаха, Продолжателя Феофана и Генесия, при этом курсивом выделены слова, встречающиеся у Георгия Монаха и Генесия, разрядкой - у Георгия Монаха и Продолжателя Феофана, полужирным шрифтом - у всех трех авторов:





74
      Как видно, результат рассмотрения лексики получился такой же, как и при анализе исторических деталей: некоторые слова *ОИ заимствованы обоими авторами, другие одним из них, третьи, видимо, были вовсе опущены. Без допущения существования *ОИ тут уже не обойтись вовсе.75
      Однако в чем причина того, что ряд генетически родственных эпизодов у Продолжателя Феофана и Генесия фактически превращается в разные версии? Оставим в стороне всегда существующую возможность заимствования сведений из каких-то посторонних источников, слухов, устной традиции и т.п.76 Главная причина заключается, видимо, в способе, каким наши авторы (или один из них?) воспроизводили оригинал. Осторожное предположение об этом способе было высказано выше. Писатели прочитывали (прослушивали?) большие отрывки текста и затем лишь воспроизводили их по памяти. Новым доказательством именно такого метода работы наших авторов является анализ и классификация случаев расхождения исторических и других деталей между сочинениями Продолжателя Феофана и Генесия. Не беря на себя труд полностью перечислить все расхождения наших авторов, укажем только на некоторые, возникновение которых элементарно объясняется lapsus memoriae одного (или обоих?) из писателей, пересказывающих "без опоры на текст" большие пассажи *ОИ. Согласно Продолжателю Феофана, вскоре после убийства Михаила III ушла из жизни и предварительно постригшаяся царица Феодора. Василий I велел перевести останки Феодоры и ее дочерей в монастырь ton Gastrion (ThC 174.10 сл.). У Генесия в соответствующем эпизоде в названный монастырь переведена была живая Феодора с дочерьми, где они и были пострижены (Gen. 64.84 сл.). "Верный" (т. е. соответствующий *ОИ) вариант находится по принципу избрания lectio difficillior. Виновник искажения, следовательно, - Генесий, представивший упрощенную версию и допустивший здесь, видимо, и ряд других отступлений от *ОИ.
      Количество подобных примеров можно продолжать почти бесконечно. У Генесия в рассказе о Василии I Илья Фесвит предсказывает императорскую власть младенцу Василию (Gen. 77.83 сл.). У Продолжателя Феофана Илью Фесвита мать Василия видит во сне (ThC 222.9 сл.). Опять-таки по принципу избрания lectio difficillior признаем последнюю версию лучше отражающей *ОН. Как это нередко случается, при устной передаче или при воссоздании событий по памяти происходит подмена субъекта пли объекта действия.
      Весьма распространенным расхождением у наших авторов является включение тех или иных эпизодов и деталей в разный хронологический или логический контекст. Приведем простейший и один из весьма многочисленных случаев. Завершая рассказ о деяниях Феофила, Продолжатель Феофана сообщает о многочисленных стихийных бедствиях, происходивших в его царствование (ThC 137.18-22). Заметка эта с контекстом не связана и представляет собой очень частое в хрониках указание на грозные явления природы. Именно эта заметка является у Генесия в "заключительной характеристике" Феофила, где, однако, стихийные бедствия непосредственно сопрягаются с бесчинствами императора (Gen. 52.75-53.80). Таким образом, Генесий создает логические связи, отсутствовавшие в *ОИ.
      Любопытный пример "сдвига контекста" - рассказ об арабских войнах императора Феофила. Нетрудно подсчитать, что, согласно Продолжателю Феофана, Феофил провел пять кампаний против арабов.77 Согласно Генесию, их было только две.78 Последний опускает первую, вторую и четвертую кампании. Причем, начав рассказ о борьбе Феофила с арабами и имея в виду первую кампанию, Генесий фактически рассказывает о третьей. Естественно, что события у Генесия оказываются в совершенно иной связи между собой, нежели у Продолжателя Феофана. И здесь нужно предполагать, что Продолжатель Феофана ближе к *ОИ79, ошибка же Генесия хорошо понятна, если принять во внимание тот способ, каким, как мы предполагали, перерабатывают наши авторы свой оригинал. После прочтения (прослушивания?) больших пассажей текста в памяти остаются факты и детали, а связи между ними как бы воссоздаются заново.
      Такой способ воспроизведения прототипа зафиксирован в средневековой практике.80 Об этом же свидетельствуют и наши наблюдения над методами работы Феофана Исповедника.81
      После того как мы привели соображения в пользу зависимости от *ОИ, попробуем сделать еще один шаг и попытаемся хотя бы в самых общих чертах реконструировать, что представлял собой *ОИ.
      До сих пор высказывалось два предположения: 1) *ОИ представлял собой историческую хронику; 2) *ОИ был собранием черновых материалов, отдельных заметок, выписок, подготовленных императором Константином Багрянородным или его секретарями.82
      Не предрешая сейчас ответа на этот вопрос, постараемся восстановить в самом, естественно, общем виде контуры *ОИ и при этом будем исходить из само собой разумеющейся предпосылки, что все общее, свойственное нашим писателям, так или иначе восходит к *ОИ, а все их различия - результат авторской обработки оригинала или влияния посторонних устных или письменных источников.
      Прежде всего, *ОИ не был разделен на "царствования" отдельных императоров, как сочинения Продолжателя Феофана и Генесия. В пользу такого предположения говорят два довода.
      Раздел материала между отдельными царствованиями у наших авторов не совпадает в двух случаях из четырех. "Царствования" Михаила III и Василия I у Генесия в отличие от Продолжателя Феофана объединены в одну книгу. Основанием для такого объединения является, видимо, факт совместного правления в течение года обоих императоров. Так и Пселл в "Хронографии" объединяет царствование Зои, Феодоры и Константина IX Мономаха. По-разному разделены и "царствования" Льва V и Михаила II. У Генесия история воцарения Михаила II (Gen. 19.83-20.1) отнесена к царствованию Льва V, у Продолжателя Феофана - Михаила II (ThC 40.14-47.7).
      Можно думать, что каждый автор самостоятельно делил на разделы сплошное повествование *ОИ. На эту же мысль наталкивает и другое наблюдение.
      Как у Продолжателя Феофана, так и у Генесия изложение истории каждого царствования завершается "заключительной характеристикой" императора, своеобразной модификацией известного еще с античных времен elogium'a. Любопытно, однако, что при совпадении почти всего остального материала нет ни одного случая соответствия между собой "заключительных характеристик".83 Самое вероятное объяснение: в *ОИ этих "заключительных характеристик" не было вовсе, они созданы самостоятельно каждым из наших авторов для композиционного завершения новых единиц повествования - "царствований". Их в *ОИ и не могло быть, поскольку в сплошном повествовании для них не оставалось места...
      Анализ "заключительных характеристик" наталкивает и на другой вывод, касающийся уже вопроса о том, какой из имеющихся в нашем распоряжении текстов (Продолжателя Феофана и Генесия) ближе к *ОИ. Речь прежде всего идет о том, сокращает ли "краткий" Генесий *ОИ или, напротив, расширяет его новыми данными "распространенный" Продолжатель Феофана. Если "заключительные характеристики" Продолжателя Феофана, как правило, представляют собой действительно обобщающие замечания о свойствах, нраве героя, то гораздо менее умелый Генесий чаще всего монтирует их из кратких сообщений о тех или иных поступках, видах деятельности и т.п. героя. Причем эти сообщения в подавляющем большинстве случаев содержатся в основном повествовании Продолжателя Феофана.84 Иными словами, многие данные *ОИ Генесий в процессе рассказа опускает, хотя и пользуется ими (в весьма сокращенном виде!) для построения "заключительной характеристики".
      Итак, Продолжатель Феофана гораздо более полно передает *ОИ, нежели Генесий. К аналогичному выводу приходили мы и раньше: в большинстве приведенных выше примеров "искажения" *ОИ мы вменяли в вину Генесию...
      Можно попытаться поставить вопрос и о том, который из двух авторов ближе к *ОИ в стилевом и языковом отношении. Проблема эта несомненно трудная, поскольку, как отмечалось, лексические совпадения весьма немногочисленны и кратки. Тем не менее и здесь кое-какие косвенные данные дают основания для заключений.
      Решению вопроса о том, кто ближе в стилистическом и языковом отношении к *ОИ - Продолжатель Феофана или Генесий, мог бы помочь какой-нибудь третий текст, так или иначе восходящий к *ОИ (аналогичным образом привлекали мы выше пассажи из Георгия Монаха). Такого "третьего" текста не существует, однако его роль могут сыграть кое-какие дублеты у Продолжателя Феофана, вернее, совпадения пассажей у автора первых четырех книг Продолжателя Феофана и у Константина Багрянородного в "Жизнеописании Василия".
      Повествуя о царствовании Михаила III, Продолжатель Феофана и Генесий сообщают историю назначения шутовского патриарха Грипа и рассказывают о бесчинствах его и его свиты (ThC 200.15-202.4 = Gen. 73.56-66). Генетическая близость рассказов сомнения не вызывает, их положение на идентичном месте у обоих авторов непреложно свидетельствует о том, что эпизоды восходят к *ОИ. По этот же эпизод (уже в третьей редакции, но опять-таки восходящей к *ОИ) встречается и в жизнеописании царя Василия (ThC 244.3-247.15). Логично предположить, что сходные между собой рассказы будут наиболее полно отражать версию *ОИ. Сходными же оказываются сообщения Продолжателя Феофана и Константина Багрянородного, живостью, эмоциональностью, образностью изложения и обилием деталей отличающиеся от краткого и сухого пересказа Генесия.
      Аналогичным образом сохранились три редакции и эпизода убийства Кесаря Варды в Кипах,85 и хотя в данном случае лексических совпадений у Продолжателя Феофана и Константина Багрянородного почти нет, их стиль и характер передачи сцен и здесь резко отличаются от суховатого рассказа Генесия.
      Думается, что к *ОИ можно возвести и аналогичные пассажи ThC 208.18- 21 = ThC 250.21-251.2. Конечно, основанному на трех примерах нашему выводу можно и не придавать универсального значения (не исключено, что в каких-то отрывках Генесий оказывается ближе к *ОИ, нежели Продолжатель Феофана), тем не менее и у нас была уже возможность в этом убедиться, стилистика - не единственный аспект, в котором Продолжатель Феофана теснее примыкает к своему источнику.
      Попробуем теперь ближе представить себе композицию гипотетического *ОИ. Обращает на себя внимание тенденция наших писателей и особенно Генесия приводить по две версии одного и того же эпизода. Наличие двух версий каждый раз четко отмечается писателями. Порядок расположения этих версий может быть одинаков (например, рассказы о битвах Льва V с болгарами,86 история Феофоба),87 а может и разниться (например, рассказы о Фоме Славянине).88
      "Перепутанность" версий - результат того же метода воспроизведения больших пассажей текста оригинала, о котором говорилось выше. В приведенных примерах обе версии встречаются в том и другом сочинении. Имеются, однако, случаи, когда две версии дает только Генесий, а Продолжатель Феофана контаминирует их в одну.89 При такой ситуации естественно более близким к оригиналу оказывается Генесий, а видоизменяет композицию *ОИ Продолжатель Феофана. Как бы то ни было, наличие двух версий в *ОИ сомнений не вызывает. Любопытны также случаи, когда в тексте одного из авторов обнаруживаются как бы "отдаленные отзвуки" иной версии, существование которой подтверждается другим писателем.
      Вот примеры. Когда будущий царь Василий проводил ночь у монастыря св. Диомида, "какому-то монаху, - пишет Генесий, - или, как некоторые утверждают, самому настоятелю привиделся сон..." (Gen. 77.86-87). Оборвем цитату на середине, в данном случае важно только, что Генесию известна версия, будто сон привиделся не монаху, а настоятелю монастыря. Именно такой вариант и передает в соответствующем месте Продолжатель Феофана (ThC 223.15).
      А вот противоположный случай. Продолжатель Феофана, сообщая о том как Варда заключил Игнатия в тюрьму, добавляет, что тюрьма эта располагалась при храме св. Апостолов, но не "в великом и почитаемом, а в том, где находятся гробницы..." (ThC 193.21-194.1). Но как раз о "знаменитом храме св. Апостолов" в соответствующем пассаже и идет речь у Генесия (Gen. 71.10-11).
      Создается впечатление, что *ОИ, к которому несомненно восходят эти двойные версии, содержал параллельные рассказы об одном и том же событии, выписанные, вероятно, из разных источников. То, что *ОИ в какой-то своей части состоял из выписок из различных источников, как будто подтверждается и тем фактом, что в повествовании наших авторов содержатся цельные и композиционно законченные рассказы, наиболее ярким примером которых является эпизод с Феофобом. Рассказанный Генесием целиком (Gen. 37.4-43.3), он разделен у Продолжателя Феофанана три части (ThC 110.5-112.8; 124.16-125.15; 135.16-136.23). Ясно, что в *ОИ эпизод также был рассказан целиком (обратный процесс "сборки" рассказа из деталей представить невозможно!). Более смелые предположения о характере этих содержавшихся в *ОИ выписок вряд ли уместны.
      Приведенные факты как будто наталкивают нас на уже высказанное утверждение, что *ОИ представлял собой не законченную и оформленную хронику, а подготовительные материалы, определенный набор выписок из разных источников. Но в категоричной форме такое утверждение вряд ли приемлемо. Не было бы ничего странного, если бы "набор выписок" был расположен в *ОИ в хронологическом порядке, которому бы и следовали наши авторы. Дело, однако, в том, что встречаются случаи, когда оба писателя в одном и том же месте, нарушая хронологический порядок, отступают в своем повествовании назад или забегают вперед. Эти отступления - несомненное отражение подобных же отступлений *ОИ, свидетельство определенного композиционного искусства и даже изощренности автора или авторов *ОИ. Так, приближаясь к рассказу о том, как Лев V взял в свои руки царскую власть, Продолжатель Феофана декларирует, что он возвращает повествование назад (ThC 21.5), дабы поведать о причинах, приведших к смене власти. Рассказав же о них, Продолжатель Феофана опять-таки весьма четко отмечает конец отступления ("... однако же возвратимся вновь к истории" - ThC 23.17). В соответствующем месте сочинения Генесия обнаруживается не менее отчетливо композиционно выделенное отступление (Gen. 6.2-9.94). Хотя Генесий включает в это отступление материал большего объема, нежели Продолжатель Феофана, это сейчас не суть важно, очевидно, что такое же отступление содержалось и в *ОИ.
      Из того же "царствования" Льва можно привести пример еще более изысканной организации материала, свойственной тому и другому памятнику и, следовательно, восходящей к *ОИ. Рассказав о победе Льва V над болгарами в 813 г., Продолжатель Феофана заявляет, что этот успех ужесточил нрав царя, который обрушил на подданых суровые кары (ThC 25.20). После этого следует рассказ о жестокостях Льва. Такой способ сцепления эпизодов через личность героя (события изменяют прав героя, это изменение нрава приводит к новым акциям) достаточно сложен и неожидан для Х в. Скорее, подобный поворот можно ожидать в следующем XI столетии от гениального Михаила Пселла.90 Тем интересней, однако, встретить в соответствующем месте произведения Генесия точно такое же сочленение материала (Gen. 13.83), свидетельствующее о происхождении его из *ОИ.
      Мы пришли, казалось бы, к трудно совместимым выводам: с одной стороны, *ОП представлял собой набор выписок, сырой "материал для истории", с другой стороны, *ОИ был историческим произведением, скорее всегв, хроникой с достаточно сложными композиционными ходами. Думается, однако, что эта несовместимость мнимая. Во всяком случае, в предшествующей византийской исторической литературе известно произведение, в котором упорядоченное изложение исторической хроники сочетается в ряде мест с набором выписок из разных источников (при этом нередко об одном и том же событии). Мы имеем в виду упомянутую уже "Хронографию" Георгия Синкела, учителя и наставника Феофана Исповедника, непосредственным продолжением сочинения которого являются произведения наших авторов.91



* * *

      Уже из сравнения первых пяти книг Продолжателя Феофана и "Книги царей" Генесия можно видеть, что оба сочинения, во всяком случае, по формальным признакам продолжают традицию византийской хронистики, о которой говорилось в первой части статьи. Дело не только в том, что писатели продолжают историю Феофана, в свою очередь продолжавшего "Хронографию" Георгия Синкела, и таким образом включают свой труд в цепь всемирного историописания. Сам метод их работы - пересказ сочинения предшественника (так называемого *ОИ) - типичен для средневекового хрониста.
      Тем не менее уже при сравнении с Генесием начали выявляться черты, отличающие сочинения Продолжателя Феофана от среднего уровня византийской хронистики. Об этих "отличительных чертах", которые одни только и являются показателем литературного и исторического прогресса, и пойдет речь далее.
      Определенные изменения можно отметить у Продолжателя Феофана в представлениях о двигательных силах и мотивах как исторического движения, так и поведения индивидуального человека. Конечно, писатель полностью разделяет идеи своих предшественников о Боге, "отвечающем" на "вызовы" человека и определяющем его судьбу. Эта концепция - "общее место", основа основ христианского мировоззрения и как таковая подвержена минимальным изменениям во времени и пространстве. Как и у его предшеетвенников, божественное провидение у Продолжателя Феофана полностью направляет течение исторических событий, определяет судьбы и в конечном счете поступки людей. И тем не менее отдельные нюансы достойны внимания.
      Прежде всего обратим внимание на некоторые прямые высказывания автора, вряд ли возможные для его предшественников. Собираясь приступить к рассказу о передаче власти Михаилом Рангаве Льву Армянину, писатель заявляет: "Вернем назад повествование и исследуем причину, побудившую их, будто по согласию, Михаила - вовсе отказаться от борьбы за царство, а другого - Льва, напротив, решительно и дерзко его добиваться. Ибо истинным образованием и наставлением в делах государственных я полагаю умение вскрывать причины как очевидные, так и сокрытые, без которых любая историческая книга, не знаю уж какую, может принести пользу" (с. 13).
      Причины, побудившие Михаила и Льва поступать так, а не иначе, о которых рассказывается далее, - главным образом прорицания и божественное откровение. Но суть дела от этого меняется мало: Продолжатель Феофана четко сформулировал свое credo - идею причинной взаимозависимости событий и необходимости ее раскрытия для историка. Совершенно аналогичный смысл имеет и другое высказывание Продолжателя Феофана, содержащееся уже в разделе об императоре Михаиле III: "Воистину пусто и легковесно тело истории, если она умалчивает о причинах деяний" (с. 74).
      Продолжатель Феофана не только декларирует, но в ряде случаев и действительно стремится к установлению каузальных связей, причем не обязательно всегда только в области божественной и провиденциальной. Наиболее яркий в этом отношении пример - рассказ об испанских арабах, покинувших свою родину в поисках новых мест обитания из-за скудости своей земли и ее большой перенаселенности.92 Подобные декларации и начатки исторического детерминизма вовсе немыслимы в сочинениях хронистов прежних веков.
      Ни Константин Багрянородный, ни неизвестный сочинитель первых четырех книг Продолжателя Феофана не "создавали системы" и не стремились согласовать между собой концепции провиденциализма и детерминизма. Вряд ли и современный исследователь обязан что-то додумывать за средневековых авторов и с высокомерием сына XX в. в очередной раз устанавливать мнимые противоречия в мировоззрении чего-то не додумавшего и чего-то не понявшего писателя. Обе концепции находились как бы на разных уровнях сознания, существовали "не перекрещиваясь" одна с другой.
      Хотя Продолжатель Феофана, конечно, полностью и не осознает противоположности этих концепций, тем не менее в некоторых случаях, оказываясь перед необходимостью предложить объяснение историческим событиям, сопоставляет обе возможности, пребывая в сомнениях, какой из них отдать предпочтение. Вот один из примеров. "Полководец..., - пишет аноним, - терпел поражения, то ли не хватало ему ума-разума и неопытен он был в ратном деле... а может быть, по причине, которая выше нас".
      Сами колебания автора в данном случае знаменательны. Его предшественники и современники, о которых шла речь, как правило, ни в чем не сомневались.
      Как уже отмечалось, Продолжатель Феофана вообще - "сомневающийся" писатель, часто не знающий, какой исторической версии ему отдать предпочтение, и потому приводящий их все. Это позволило исследователям говорить о зачатках исторической критики у писателя.
      Однако новые и неожиданные для византийской хронистики качества прежде всего сказываются в художественной структуре сочинения "Продолжателя Феофана", в его композиции. Об одной особенности композиции Продолжателя Феофана уже говорилось. "Сплошной" текст повествования *ОИ писатель делит на отдельные главы, посвященные разным героям-императорам. При этом Продолжатель Феофана неоднократно ссылается на предыдущие и последующие разделы (книги) своего труда, именуя их то biblos или biblion (ThC 84.16, 174.16), то syntagma (р. 40.15), то istoria (р. 83.16). Относительная завершенность разделов еще более подчеркивается наличием в конце каждого из них заключительной характеристики героя, своеобразной модификации традиционного античного elogium'a, о котором уже говорилось. Тенденция создать в каждой книге композиционно завершенное повествование не только свидетельствует о стремлении писателя поставить в центр рассказа личность императора, но и дает нам право анализировать каждый раздел как законченный и самодостаточный текст.
      Разговор об их композиции мы начнем с двух первых книг, посвященных царствованиям Льва V и Михаила II, дабы затем посмотреть, насколько универсальны и общезначимы для Продолжателя Феофана принципы их построения. Нет сомнения в субъективном стремлении историка построить свой рассказ в хронологической последовательности. Историк явно не знает времени свершения многих событий, путает их последовательность, тем не менее твердо убежден в необходимости хронологического порядка. Особенно четко это стремление проявляется, когда оно приходит в явное противоречие с другой особенностью писателя - его подчеркнутой любовью к историческому эпизоду и исторической детали. События для нашего автора - уже не материал для заполнения пустых ячеек в хронологической сетке (как для Феофана, например), а приобретают самоценное достоинство. Продолжатель Феофана в отличие от большинства хронистов и значительно чаще, чем Генесий, "с удовольствием" останавливает течение рассказа, возвращает его назад, дабы поведать об истоках того или иного события, рассказать подробно о нем самом и, наконец, сообщить о его последствиях. Как правило, не забывает Продолжатель Феофана сообщить о дальнейшей судьбе упомянутых им людей (10.19, 76.9, 72.2 и др.), четко отметить окончание эпизода (78.1, 81.1, 83.13 и др.).
      В точках пересечения этих противоположно направленных тенденций плавное течение рассказа нарушается и восстановлено может быть лишь волевым авторским вмешательством в текст. "Вернемся к истории", "но об этом расскажем позже" - такими и подобными им замечаниями пестрят разбираемые книги Продолжателя Феофана (см., например, ТЬС 21.14, 23.18, 47.15, 49.19 и др.).
      Говоря о стремлении Продолжателя Феофана к хронологическому изложению, надо помнить, что время для него в отличие от многих других хронистов - не непрерывная линия, соединяющая две временные точки - начала и конца повествования, - а, скорее, некая последовательная сумма "отрезков" (периодов правления отдельных императоров), в начале и в конце нередко накладываемых один на другой. Интересно в этом отношении еще раз сравнить способ переработки *ОИ Продолжателем Феофана, и Генесием. Если последний часто сохраняет структуру *ОИ, то наш писатель стремится превратить повествование в сумму рассказов биографического характера, ограниченных рождением (или восшествием на престол) и смертью императора. Наиболее отчетливо проявляется эта тенденция в разделе, посвященном Льву V. Как можно догадаться, гипотетический *ОИ начинался, как и положено хронике с "нормальной структурой", с воцарения Льва, а предыстория императора сообщалась в отступлении. Именно такую структуру и сохраняет Генесий. Продолжатель же Феофана биографически "выпрямляет" рассказ, начинает с происхождения родителей героя, сообщает о захвате власти и затем хронологически последовательно повествует о жизни Льва и событиях его царствования. Все сведения о происхождении и ранних годах Льва, рассеянные у Генесия (и, видимо, в *ОИ) по всему повествованию, концентрируются Продол- жателем Феофана в начале рассказа, так сказать, на своем хронологическом месте.93 Таким образом, исторический материал *ОИ подвергается переаранжировке в угоду биографическому принципу. Не исключено, что следы подобной же переаранжировки сохранились и в следующем разделе, о Михаиле II. Хотя часть эта и начинается с воцарения Михаила, однако сразу же после этого сообщения у Продолжателя Феофана рассказывается о происхождении и воспитании Михаила (ThG 42.7-44.11). У Генесия подобного рассказа нет, тем не менее его рудименты сохранились в конце раздела об этом императоре (Gen. 35.68), и можно, следовательно, думать, что рассказ этот содержался в *ОИ. У Продолжателя Феофана он опять-таки оказался на своем "хронологическом месте".
      Раздробив историю на серию разделов, посвященных отдельным императорам, Продолжатель Феофана - и это вполне закономерно - оказался в зоне притяжения другого жанра, который часто взаимодействовал с историографией, - риторики.94
      В риторике издавна, с античных времен, культивировались литературные формы, предназначенные для похвалы (энкомия), или, напротив, поношения (псогос) персонажей. Характерной чертой всех видов этих риторических биографий была строгая рубрицированность их композиции. Стабилизировавшаяся уже в поздней античности схема (например, Афтония) предписывала упорядоченное следование определенных сведений о герое, перечисление жестко фиксированных его качеств. Нетрудно заметить, что в главных своих элементах рубрики Афтония выдерживаются в двух первых книгах "Хронографии" Продолжателя Феофана. Покажем это с помощью простой схемы.95



      Одни структурные элементы риторической схемы существуют у Продолжателя Феофана в рудиментарном виде (например, pateres в разделе о Михаиле II), другие (например, anatropn) в той же книге) развиты достаточно хорошо, в целом же структурная схема энкомия - псогоса проступает в обоих случаях достаточно явственно.
      Вряд ли следует думать, что Продолжатель Феофана сознательно и целенаправленно применял риторическую схему к своему повествованию. Многократно повторяемая в панегирических речах и энкомиастических житиях, она "жила в сознании" любого образованного византийца и в любой момент "готова была" облечь формой пригодный к тому литературный материал.96
      Хронологическое следование и риторические структурные элементы - не единственные скрепы, соединяющие отдельные эпизоды в связное историческое повествование Продолжателя Феофана. Очевидное композиционное значение в разбираемых книгах имеет и идея провидения. Сама эта идея, конечно, не нова в византийской исторической литературе. Однако, кажется, впервые она начинает играть столь важную композиционную роль. Судьба Льва V и Михаила II предопределены заранее.
      Заранее предсказано их восшествие на престол, их смерть - расплата за нечестие и иконоборчество. Демонстрация этого - главная цель повествования Продолжателя Феофана. Однако карающая десница опускается на головы грешников не сразу. Между предсказанием и свершением, проступком ("вызовом") и наказанием ("ответом") проходит время, наполненное суровыми знамениями,97 и именно это создает сюжетную напряженность и определенный драматизм повествования. Внимание читателя уже не концентрируется на хронологически распределенных событиях (как при чтении, например, "Хронографии" Феофана Исповедника), а поддерживается ожиданием исполнения предсказанного или наступления неминуемой расплаты. Таким образом, появляется у Продолжателя Феофана нечто вроде сюжета, движимого, правда, не человеческими взаимоотношениями, но божественной волей. В этом "сюжете" имеются свои опорные точки или, если угодно, сквозной мотив, поддерживающий развитие действия. Роль такого сквозного мотива в разбираемых разделах играет пророчество монаха из Филомилия. Впервые мотив этот появляется в самом начале раздела о Льве V, когда знатный вельможа Никифора I Вардан, стремясь к царской власти, посещает некоего монаха из Филомилия. Последний, однако, пророчит царство не ему, а находящимся в его свите Льву и Михаилу (с. 7 сл.). Происходит, так сказать, "завязка сюжета". Пришедший к власти Лев желает отблагодарить монаха, однако тот к тому времени успел умереть, а живущий в его доме некто Симватий убеждает Льва отказаться от иконопочитания, т. е. совершить главный проступок его жизни, за который и должен он понести расплату. Таким образом, "трагическая вина" Льва тоже, хотя и косвенно, связана с образом монаха из Филомилия. Дважды еще на протяжении рассказа о Льве вспомнит Продолжатель Феофана о предсказании этого монаха (с. 19, 20), дабы не позволить читателю забыть о провиденциалистском характере всего происходящего. Интересно, что мотив монаха из Филомилия не завершается в разделе о Льве V, а переходит в следующий, посвященный Михаилу II. Последний решается на узурпацию власти, лишь вспомнив об упомянутом пророчестве (с. 24). Страшась исполнения прорицания, решается выступить против Михаила и Фома Славянин (с. 26). Таким образом, сквозной мотив прорицания монаха из Филомилия создает дополнительные композиционные связи в разбираемых книгах "Хронографии" Продолжателя Феофана.
      Итак, три основных композиционных приема удается вычленить при анализе построения двух первых книг сочинения Продолжателя Феофана: элементарную хронологическую после- довательность, риторическую рубрикацию и, наконец, сквозной мотив, определенный идеей провидения. Такого сочетания мы не встречали в предшествующей византийской историографии. Но насколько оно оригинально, не заимствовано ли такое построение из *ОИ, о котором шла речь выше, тем более что композиция этого *ОИ, видимо, отнюдь не отличалась элементарностью? (см. с. 234 сл.). Попытаться ответить на этот вопрос можно, только вновь сравнив текст Продолжателя Феофана с соответствующими разделами "Книги царей" Генесия. Не станем говорить о хронологическом следовании: стремление к нему, во всяком случае, декларативное, - общее место любых историографических сочинений. Что касается второго приема, то и следа его не удается обнаружить у Генесия. Как уже говорилось, сведения о родине (patris), роде (genos), родителях (pateres), воспитании (anatropn), составляющие непременный структурный элемент энкомия - псогоса и находящиеся у Продолжателя Феофана, где им и положено быть, в начале, разбросаны у Генесия по всему произведению. Можно думать, что Продолжатель Феофана переаранжировал этот материал и расположил его в соответствии с риторическими правилами. Идея провиденциализма и связанный с нею сквозной мотив монаха из Филомилия имеются и у Генесия, и, следовательно, были заключены и в *ОИ. Знаменательно, однако, что у Продолжателя Феофана сей монах упоминается шесть раз, в то время как у Генесия всего три. Сюжетообразующую роль провидения у Продолжателя Феофана можно было показать на ряде примеров. Ограничимся одним: у Генесия, как и у Продолжателя Феофана, за характеристикой Льва следует рассказ о свержении этого императора Михаилом (Gen. 15.44 cn. == ThC 33.12 сл.). Однако если у Генесия - простое хронологическое примыкание эпизодов, то у Продолжателя Феофана свержение Льва представляется как закономерное возмездие за ересь нечестивому Льву.
      Третья книга "Хронографии" Продолжателя Феофана композиционно весьма отлична от соответствующих разделов "Книги царей" Генесия. В ней много эпизодов, которых у Генесия нет вовсе, а те, что совпадают, нередко следуют у двух авторов в разном порядке (см. с. 227). Индивидуальное творческое начало в построении произведения, видимо, проявляется здесь весьма отчетливо. Но в чем же своеобразие композиции этого раздела?
      Оба произведения начинаются с одного эпизода, в котором только что провозглашенный император устраивает собрание знати в Магнаврском дворце, где с помощью умело задуманной провокации избавляется от потенциальных заговорщиков (ThC 85.6- 86.8 = Gen. 36.82-93). На этом следование *ОИ кончается, и Продолжатель Феофана дает серию эпизодов, за некоторым исключением не находящих аналогии у Генесия.98 Все эти эпизоды - расположенные без всякого хронологического порядка сообщения о деяниях Феофила во внутригосударственной сфере или же о его человеческих привычках и свойствах. Вот их перечень.99 1. Справедливость Феофила (85.1-94.18). 2. Строительная деятельность (94.19- 99.3). 3. Отношение к иконодулам (99.4-106.11). 4. Любовь к церковному пению (106.17-107.5). 5. Запрещение носить длинные волосы (107.6-13). 6. Забота о дочерях (107.14-109.16). По сути дела они представляют собой не что иное как "деяния" (praxeis), непременную часть риторических биографий, уже встреченную нами при анализе предшествующих книг сочинения Продолжателя Феофана. Нарочито игнорирующие всякую хронологию, подобранные по эйдологическому принципу эпизоды эти, видимо, извлечены Продолжателем Феофана из иных частей *ОИ или даже заимствованы им "со стороны" и использованы для характеристики Феофила и его внутригосударственной деятельности. Следующая часть - praxeis, в основном совпадающая с Генесием, и следовательно, перешедшая из *ОИ, уже имеет предметом внешнеполитическую историю. Прежде чем приступить к ней, приведем еще одно наблюдение. Лишив эпизоды хронологической связи, Продолжатель Феофана отнюдь не оставил их без всякого сочленения. Приведем два примера. Писатель рассказывает о строительной деятельности Феофила и между прочим сообщает, что последний, выселив из зданий блудниц, построил на освободившемся месте странноприимный дом. Так вот он обращался с блудницами, продолжает писатель, впрочем, сам был покорен чарами служанки Феодоры (следует рассказ о небольшой интрижке царственного героя). Феодора снисходительно простила увлекшегося супруга, и Феофил соорудил новый дворец для своих дочерей (с. 44). Продолжается рассказ о строительной деятельности.
      А вот другой случай, тоже касающийся Феодоры. Историк повествует о справедливости и нелицеприятности Феофила и приводит в качестве примера случай, когда царь велел сжечь корабль, принадлежавший его супруге, затем следует рассказ о самой Феодоре и ее родителях, далее повествуется о матери Феодоры Феоктисте, тайно от царственного зятя приобщавшей внучек к иконопочитанию, аналогично вела себя и сама Феодора (с. 43). Повествование вновь возвращается к теме справедливости Феофила.
      Оба приведенных случая аналогичны. Перед нами типичное ассоциативное (или, скорее, тематически-ассоциативное) сочленение, когда рассказанный эпизод вызывает в памяти писателя другой аналогичный случай дли рассказ и повествование движется вперед не по временному и не по какому иному принципу, а по подобию и сопричастности материала. Отклонившись от главного пути, повествование, переливаясь из одного эпизода в другой и описав дугу, возвращается в конце концов на основную магистраль (справедливость - во втором примере и строительная деятельность Феофила - в первом). Этот метод по сути своей противоположен следованию жесткой временной схеме (как у Феофана), его появление - свидетельство раскованности мысли или, если угодно, воображения историка, следующего в рассказе своем не строгим предписаниям извне накладываемой схемы, а комбинирующего материал в зависимости от сиюминутных, иногда случайных и, во всяком случае, достаточно свободных ассоциаций. Знаменательно, что "раскованность", "свобода" композиции оказываются характерными для той части сочинения, где Продолжатель Феофана, видимо, отходит от своего источника.
      Следующая заимствованная из *ОИ часть "деяний" (praxeis), в противоположность предыдущей, строится по хронологическому принципу. Неважно, что Продолжатель Феофана имеет весьма смутные представления о хронологии, что пересказывает свой источник, скорее всего, по памяти и к тому же не очень точно: автор явно стремится построить повествование по временной схеме. Основу рассказа составляют пять последовательных походов императора Феофила против арабов, между которыми располагаются отдельные сообщения, сочлененные с окружающим текстом с помощью частицы de или простейшей темпоральной связи (kata ton ayton katairon, tote и т.п.).
      Своеобразие раздела о Феофиле у Продолжателя Феофана опять-таки четко вырисовывается при сравнении его с рассказом о том же императоре Генесия. У последнего - хронологически выдержанный (впрочем, весьма относительно) рассказ, заключенный между сообщениями о воцарении и смерти императора. У Продолжателя Феофана - практически построенные по риторической модели "деяния", сначала касающиеся внутренних, а затем внешних дел. Для "внешних дел" использован, видимо, пересказ соответствующих частей *ОИ. "Дела внутренние", скорее всего, скомбинированы из разнородных сообщений, где временные связи заменяются свободными ассоциациями.
      Анализ четвертого раздела сочинения Продолжателя Феофана, кажется, мало что может дать для наших целей. Хронологизированный порядок следования эпизодов здесь почти совпадает с "Книгой царей" Генесия (см. с. 227). Можно подумать, что оба автора лишь повторяют композицию *ОИ. Внешнее подобие, однако, еще больше подчеркивает различие. У Генесия сообщения внутри-и внешнеполитической истории сочленены простейшим способом хронологического примыкания.100 У Продолжателя Феофана на первый план выступает уже отмеченный нами метод ассоциаций, которые здесь оказываются особенно гибкими и разветвленными. Продемонстрируем различие между двумя авторами. В сочинении Генесия один за другим следуют два никак внутренне между собой не связанных эпизода: война с болгарами (Gen. 61.89-4) и распря между кесарем Вардой и Феоктистом (Gen. 61.5-64.83). Между ними - элементарное хронологическое сочленение ("Прошло немного времени и..." - Gen, 61.5). Совершенно иначе у Продолжателя Феофана. История борьбы с болгарами "тянет" за собой рассказ о крещении болгар (с. 72). Последний эпизод есть и у Генесия, но стоит он там на своем хронологическом месте (Gen. 62.42-52). Между обоими событиями - дистанция в несколько лет, однако объединяются они именно в силу тематической близости. Если упомянутая пара эпизодов ассоциирована между собой "по этническому принципу" (в обоих случаях речь идет о болгарах), то следующий за ними эпизод присоединяется уже "по конфессиональному соответствию": историк рассказывает о попытке обращения в истинную веру павликиан (с. 73). Рассказ же о павликианах совершенно естественно переходит в повествование об их союзе с арабами и о намерении царя Михаила выступить против последних (с. 74). В этом желании укрепляет царя кесарь Варда. Упоминание Варды дает основание поведать о его распре с Феоктистом... (с. 74 сл.). На месте элементарного временного перехода в "Книге царей" Генесия ("прошло немного времени и...") у Продолжателя Феофана оказывается довольно сложное сцепление "переливающихся" один в другой эпизодов. Еще более, чем с методом Генесия, контрастирует приведенный эпизод с принципами предшествующей историографии: не объективированное время, а объединенные в сложном сцеплении вокруг личности императора события составляют композиционную структуру сочинения. Что же касается времени, то оно "вытесняется на второй план" повествования, и его течение фиксируется лишь при необходимости. В анализировавшемся выше отрывке, например, сообщается, что рвущийся в поход на арабов Михаил успел между тем выйти из детского возраста (с. 74). Пока происходили сочлененные ассоциативными связями эпизоды, текло время.
      Пятая книга "Хронографии" Продолжателя Феофана, известная обычно под наименованием "Жизнеописание Василия", занимает в произведении особое место. Она принадлежит самому императору Константину Багрянородному, была написана как самостоятельное произведение и лишь позже включена в состав "Хронографии". Вот почему книга эта обладает той композиционной законченностью, которой не может быть у других частей, входящих в труд Продолжателя Феофана. О форме своего сочинения сам Константин кое-что сообщает в предисловии. Приведем из него соответствующий отрывок. "Давно испытывал я желание и стремление всепомнящими и бессмертными устами истории вселить в умы серьезных людей опыт и знание и хотел, если бы достало сил, по порядку описать достойнейшие деяния самодержцев и их вельмож, стратигов и ипостратигов во все времена ромейской власти в Византии. Но потребны тут и время большое и труд непрерывный, и книг множество, и досуг от дел, а поскольку ничего этого нет у меня, я по необходимости избрал другой путь и расскажу пока что о деяниях и всей жизни от начала до самой смерти только одного царя" (с. 91). Искренность оправданий царственного писателя вызывает подозрения. Трудно представить, чтобы у Константина Багрянородного, скорее ученого-энциклопедиста, нежели практического деятеля, не находилось времени для исторических штудий. Еще труднее допустить, что в императорской библиотеке не хватало книг для написания исторического труда (откуда же он делал тогда выписки для своих знаменитых "эксцерптов"!). Приведенная декларация, - скорее, отговорка (может быть, перед самим собой!), нежели серьезные доводы. Желая поведать об одном императоре - своем деде, пугаясь необычности своего намерения, Константин пытается оправдаться перед читателем за отступления от привычных жанровых форм. Все новое в византийской литературе нуждается в оправданиях и извинениях.
      Собираясь писать в жанре истории, Константин старается выдержать хронологический порядок изложения, но, выбирая темой жизнеописание только одного, к тому же им безмерно почитаемого, героя, неминуемо, как это уже бывало, попадает в сферу притяжения другого жанра - риторики. Рассказ о Василии начинается с традиционного для энкомия сообщения о родине, родителях, воспитании и детских годах героя (91 сл.).
      После сообщения о провозглашении Василия единодержавным правителем начинаются, как и положено, praxeis - "деяния" царя. Для большей наглядности приведем их схематический перечень, в возможных случаях вместе с указаниями на датировку.
      См. таблицу
      Нетрудно заметить, что тенденция к хронологическому следованию, как и в предыдущих книгах, все время "вступает в соревнование" со стремлением историка непременно завершить и представить в целом эпизод-рассказ.
      Завершенные по содержанию и композиции эпизоды все время разрывают нить хронологического повествования. В самостоятельную часть выделяется рассказ о строительной деятельности Василия (п. 15), "на одном дыхании" представляет писатель историю пятнадцатилетней войны Василия с карфагенскими арабами (п. 12) и т.д. Знаменательно в этом отношении, что рассказ о борьбе Василия с павликпанами и его походах на Тефрику (п. 7), разделенный у Генесия на две части (Gen. 81.34-82.42 + 85.47-88.65), соединен у Константина Багрянородного в единое целое.101
      О том, что такой тип композиции вполне сознателен и, более того, составляет предмет размышления автора, свидетельствует и собственное его заявление. Сообщив о четырех сыновьях царя Василия, Константин присовокупляет к рассказу и сведения о судьбе его дочерей. При этом, однако, считает нужным оговориться, что эти события случились позже, но пусть они будут сообщены здесь, поскольку они "как по природе, так и по рассказу (oper tn pysei oyto kai tn dingnsei) связаны с четверкой братьев" (с. 113). Тематический принцип одерживает верх над хронологическим! Именно этот тематический принцип, вторгающийся во временную цепь, и создает в большинстве случаев хронологические "сбои", хорошо видные на приведенной схеме.
      Любопытней, однако, другое. На не слишком последовательное, но в целом хронологически выдержанное повествование накладывается иная композиционная схема. Вновь приглядимся к перечню эпизодов. В первых пяти пунктах речь идет о распоряжении Василия внутренними делами империи. В пунктах 6-12 описываются в основном внешнеполитические события его царствования. В пунктах 13-18 рассказ вновь возвращается к деяниям царя, в основном во внутренней жизни государства. При этом места переходов четко отмечены самим автором.102 Видимо, речь здесь должна идти о той же риторической рубрикации, которую встречали мы и в предыдущих книгах. Константин повествует о деяниях (praxeis) царя, разделенных на "виды": деяниях внутригосударственных, военных и тех, которые он совершил "самолично" (aytoyrgos). Риторическая рубрикация не подменяет хронологию,103 а существует параллельно с ней, представляя собой дополнительное средство организации исторического материала.104 Новая схема и в этом случае накладывается на уже существующую.

      Один из излюбленных приемов классических филологов при анализе литературной формы - поиск модели. Ученые считают свой долг выполненным, находя или воображая образец, по которому творил или с которым соревновался древний автор.105 Эта тенденция еще более утрирована специалистами по среднегреческой филологии, стремящимися (своеобразный комплекс неполноценности византинистов!) непременно найти модель в античной литературе. О попытке Александера свести структуру "Жизнеописания Василия" к схеме энкомия говорилось выше. Еще дальше пошел Р. Дженкинс.106 Исследователь, прозорливо увидевший в "Хронографии" Продолжателя Феофана многое, в чем и поныне отказывает византийской словесности большинство ученых, тем не менее полагал, что различия между книгами историка определяются просто-напросто подражанием разным античным образцам.107 Нахождению таких образцов и посвящена значительная часть упомянутой статьи американского исследователя. Стремление византийцев творить по "моделям", в том числе и античным, хорошо известно. Вряд ли, однако, идентификация "оригинала" может удовлетворительно объяснить своеобразие "копии". Тезис этот находит подтверждение и на примере "Хронографии" Продолжателя Феофана. Безусловно, на структуру труда Продолжателя Феофана, как справедливо отмечают исследователи, влияли и "Жизнеописания" Плутарха, и энкомии исократовского типа, а возможно, и "История" Полибия. Однако ни одним из этих влияний нельзя объяснить своеобразия композиции "Хронографии".
      Анализируя построение этого сочинения, мы обнаружили в пределах каждой книги не один, а несколько конкурирующих композиционных приемов. Повторим главные из них: хронологическое следование, риторическая рубрикация или биографическо- энкомиастический принцип, ассоциативно- тематическая связь, и наконец, определенный идеей провидения сквозной мотив повествования. Почти все упомянутые приемы так или иначе объединяют эпизоды вокруг личности героя. Не переставая быть историей ("Хронографией"), сочинения Продолжателя Феофана уже становятся сборником биографий.
      Любопытно отметить, как эта концентрированность повествования вокруг личности героя влияет не только на композицию всего произведения но и на синтаксис многих предложений, проникает в саму языковую структуру сочинения. Фразы "Хронографии" Продолжателя Феофана изобилуют громоздкими причастными оборотами (так называемыми ablativus absolutus), в которые подчас "упрятывается" вся прагматическая история, в то время как действия или состояния героя-царя передаются предикатами в личных формах.108
      Сочетание известных приемов порождает новое качество. Жанр, даже в консервативной византийской литературе, - величина подвижная и изменяющаяся, и первые пять книг Продолжателя Феофана представляют собой как бы фиксированный момент эволюции исторического рода среднегреческой литературы. Чтобы оценить место Продолжателя Феофана на пути этой эволюции, мы сравнивали "Хронографию" с современной ей "Книгой царей" Генесия. Оба сочинения восходят к одному источнику, но как по разному оба автора сочленяют и компонуют свой материал!
      "Книга царей" Генесия построена большей частью по традиционному для византийской историографии методу, а основывающиеся на том же историческом материале первые пять книг "Хронографии" Продолжателя Феофана - произведение по композиции новаторское (сколь ни парадоксально это понятие в применении к византийской литературе). Речь, видимо, должна идти о разнице не только творческих индивидуальностей, но и уровней исторического и художественного сознания. Вряд ли для этой эпохи следует проводить какую-то грань между тем и другим.

-------

      Итак, именно личность, ее биография в той пли иной степени выступают в сочинении Продолжателя Феофана "принципом организации действительности"109 и потому на первый план литературоведческого анализа закономерно выдвигается исторический персонаж, образ исторического героя. Мы столь подробно останавливались в начале статьи на персонажах Иоанна Малалы и других хронистов, демонстрируя подчиненную, периферийную роль исторического героя у ранних авторов именно для того, чтобы в конце концов постараться показать, какой путь в этом отношении прошла последующая византийская историография.
      Проблемы человека в византийской литературе, методов характеристики литературных героев в настоящее время едва намечены.110 Почти никаких соображений по этому поводу не оставили и сами византийцы. Само понятие "образ" (eikon, eidlon, typos, xaraktnr, весьма важное в византийской философии и теологии, соотносилось с кругом совершенно иных представлений, нежели ныне этот весьма расхожий в современном литературоведении термин.111 Лишь единожды из приведенных В. Бычковым примеров слово eikon употребляется (у Климента Александрийского) в значении, близком современному понятию образ-персонаж. Да и на деле не видели византийцы своей задачи в "обрисовке образов" персонажей, в том числе и исторических.
      Агиографы считали нужным в соответствии с существовавшими клише прославлять святость своих героев, риторы откровенно восхваляли их в похвальных речах - энкомиях или обличали в поношениях - псогосах, однако как восхваление, так и его антипод поношение - нечто принципиально иное, нежели "изображение образа". Труд этот, казалось бы, должны были взять на себя историки, но они вменяли себе в обязанность лишь изображать деяния (praxeis) исторических персонажей или, наподобие риторов, одних восхвалять в качестве образца, других предавать проклятию, и только авторы риторических этопей (ntopoiia) до какой-то степени приближались к целям "обрисовки образов" в современном смысле этого выражения. Упомянутые этопеи, однако, никогда в Византии не выходили за рамки ординарных школьных упражнений.
      Хотя "образ" существовал в Византии как бы на периферии литературного процесса, анализ методов его обрисовки представляет значительный интерес, особенно в жанре исторической биографии, где, как мы видели, он, возможно, неосознанно для автора становится формообразующим элементом, определяющим структуру произведения.
      До сих пор мы не имели случая отметить, что наша "Хронография", вернее, первые пять ее книг, выполняют определенную идеологическую задачу. Константин Багрянородный, трудами и руководством которого создано было это сочинение, имел целью не только, как он сам декларирует, воспроизвести для памяти потомства и в поучение грядущим поколениям "унесенные временем" исторические события, но и нечто гораздо более конкретное и для него злободневное: утвердить право на престол и величие македонской династии, к которой сам принадлежал. Задача эта была не из легких. Обстоятельства прихода к власти основателя династии, деда Константина Багрянородного, были более чем подозрительны. Неграмотный крестьянин, сделавший головокружительную карьеру при Михаиле III, ставший его соимператором, а потом убивший своего благодетеля и захвативший его престол, был фигурой весьма одиозной даже в глазах византийского общества с его "вертикальной мобильностью", общества, приученного к неожиданным взлетам карьеры людей с самых низов. Необычная трудность этой задачи определила и весьма решительные и смелые средства, которыми она осуществлялась. Константин Брагрянородный придумывает или, во всяком случае, разделяет фантастическую версию о мнимом царском происхождении Василия, изображает его возвышение как результат действия божественного провидения, а самого Василия - избранником божьим. В руках Константина было и другое испытанное и никогда не ржавеющее оружие для прославления своего царственного героя - унижение и попрание его предшественника. Этим оружием Константин Багрянородный и воспользовался с немалым успехом. Михаил III изображен в "Хронографии" воплощением всевозможного зла. Мы знаем, что в византийской литературе, непосредственная практическая (в данном случае политическая) цель определяла и выбор литературных средств и приемов ее воплощения. Как уже отмечалось, раздел "Жизнеописания Василия" своей структурой ничем не отличается от обычного византийского энкомия - похвального слова, задача которого возвеличить и превознести своего героя.
      Не только композиция всего произведения, но и образ самого Василия построен по строгим, установленным еще в поздней античности законам энкомия, на долю автора которого оставалось лишь заполнить "пустые ячейки схемы добродетелями и кое-какими конкретными особенностями жизни героя. Поэтому конструкция образа Василия наглядна и очевидна и не нуждается в каком-либо специальном анализе.
      Иное дело фигура Михаила III - антипода Василия. Раздел, ему посвященный, трудно назвать прямым поношением - "псогосом", распространенным в византийской риторике и являющимся своеобразным "энкомием наоборот". Анонимный автор считает своим долгом "писать историю", но методы, применяемые им для унижения Михаила III, весьма своеобразны, по-своему уникальны в византийской литературе и заслуживают специального обсуждения.
      Последнему представителю аморийской династии Михаилу III вообще очень не повезло в византийской историографической традиции. Писавшие о нем хронисты (в основном Продолжатель Феофана, Константин Багрянородный, Генесий) изображают этого царя мотом, пьяницей, страстным любителем и участником конных ристаний, ради них забывавшем о неотложнейших государственных делах, богохульником и святотатцем, окруженным компанией низкопробных шутов. Примерно такая же репутация утвердилась за Михаилом и в научной историографии XIX в. В 30-х гг. нашего столетия начался пересмотр этой позиции.112 Лишь тогда было справедливо замечено, что византийским историкам Х в. было выгодно чернить Михаила ради оправдания злодеяния его преемника Василия.113 Добавим к этому, что произведения упомянутых писателей, как это уже подчеркивалось, восходят к одному источнику, и, таким образом, все они фактически повторяют инвективы, однажды произнесенные в адрес последнего аморийца.114
      "Реабилитация" Михаила III была завершена статьей Р. Дженкинса, специально посвященной образу этого византийского императора.115 Американский ученый доказал литературное происхождение портрета Михаила; не реальные качества, а сочетания черт плутарховских Антония и Нерона составляют костяк образа византийского царя. Аргументы Р. Дженкинса основаны на убедительных лексических соответствиях и потому вполне доказательны. Можно было бы, по-видимому, считать проблему "закрытой", если бы не распространившееся в последнее время среди византинистов основательное мнение, что использование античной топики и лексики нисколько не мешает византийцам изображать современную им реальность.116 Разделяя это убеждение и не подвергая сомнению и основные выводы американского исследователя, попробуем тем не менее взглянуть на проблему с иной точки зрения.
      Уже при первом чтении бросается в глаза, что образ Михаила обладает в произведении Продолжателя Феофана своей "концепцией". Пьянство, сквернословие, приверженность к игрищам, ристаниям и мимам, богохульство - все это, используя терминологию М. М. Бахтина, - "стихия низа", доминирующая в этом образе. Создается впечатление, что Продолжатель Феофана нарочито нагнетает низменные, как сегодня сказали бы, "натуралистические" детали для максимального снижения образа. Характерный пример: в числе приближенных Михаила оказывается человек, главным достоинством которого является умение задувать свечу ветром из брюха (с. 108; ср. Ps.-Sym. 659.8 sq.). Воистину деталь, достойная Аристофана или Рабле! Обратим, однако, внимание на отдельные эпизоды.117
      Рассказав о неодолимой страсти Михаила к конным ристаниям, заставляющей его забывать все и вся, Продолжатель Феофана заявляет, что и в других отношениях царь "нарушал приличие" (exepipte toy prepontos), и приводит в качестве иллюстрации довольно необычную историю, которую здесь подробно перескажем (с. 85 сл.). Как-то раз Михаил встретил на улице женщину, крестным сына которой он был. Женщина шла из бани с кувшином в руках. Отослав во дворец находившихся при нем синклитиков, он вместе с "мерзкой и отвратительной компанией" отправился за женщиной, к которой обратился со следующими словами: "Не робей, веди меня к себе в дом, хочется мне хлеба из отрубей и молодого сыра". Не дав опомниться удивленной и не готовой к приему женщине, он расстелил вместо тонкой скатерти еще мокрое после бани полотенце, открыв запоры, вытащил еду из скудных запасов хозяйки и стал угощаться вместе с нею и "был сам всем: царем, столоустроителем, поваром, пирующим (basileys trapezoypoios, mageiros, daitymon - 200.3) и в этом "подражал он Христу и Богу нашему". Всю эту историю автор рассматривает как проявление тщеславия и "нахальной дерзости" императора (так мы за неимением лучшего варианта передаем греческое alazoneia).118
      Не подлежит сомнению, что описанная сцена разыгрывается в компании мимов (mimoi kai geloioi), в ее окружении царь находится постоянно (с. 104 и др.). Порождение языческой античности, мим, несмотря на гонения и проклятия со стороны христианской церкви, существовал во все века истории Византии, а возможно, ее и пережил.119 В нашем распоряжении имеются довольно авторитетные свидетельства о распространении мима и его роли в царствование отца Михаила, императора Феофила.120
      Однако что за сцену разыгрывает император перед изумленной своей кумой? Можно думать, что Михаил дает некое представление в стиле мимической игры. К сожалению, нам почти ничего не известно о содержании мимических спектаклей того времени, тем не менее отдельные намеки, содержащиеся в тексте самого Продолжателя Феофана, наводят именно на это предположение. Мы уже цитировали слова Продолжателя Феофана, что царь в разыгранной им ситуации исполняет роль столоустроителя (trapezopoios), повара (mageiros) и пирующего (daitymon). Лучший же наш источник о мимических представлениях - Хорикий в речи в защиту мимов (VI в.) перечисляет следующие мимические персонажи: despotnn, oiketas, kapnloys, allantopolas, opopoioys, estiatora, daitymonas, symbolas, grapontas, paidarion, pellizomenon, neaniskon eronta, tymoymenon eteron, alloy to tymoymeno prayonta tnn orgnn121 (господа, рабы, торговцы (кабатчики?), колбасники, повара, устроитель пиров, пирующие, подписывающие долговые контракты, лепечущий ребенок, влюбленный юноша, другой - в гневе, третий - унимающий гневающегося). Нет сомнения: упомянутые персонажи - устойчивые типы мимических представлений. Из тринадцати упомянутых типов четыре так или иначе встречаются в приведенном нами отрывке Продолжателя Феофана. "Пирующий" (daitymon) находит полное лексическое соответствие у Хорикия. "Повар" (mageiros у Продолжателя Феофана) назван у Хорикия opopoios, однако полная синонимия двух слов засвидетельствована тем же Хорикием. 122 Trapezopoios ("столоустроитель") у Продолжателя Феофана синонимичен estiatos Хорикия.123 И наконец, как можно понять из дальнейшего текста Продолжателя Феофана, женщина, встреченная царем Михаилом, - не кто иная как торговка (или "кабатчица" - kapnlis). Слово же это встречается (в мужском роде) на третьем месте в списке Хорикия. Нет сомнения, что стабильные мимические типы, авторитетно засвидетельствованные для VI в., продолжали существовать и в IX в, при этом знаменательно, что в списке Хорикия они встречаются "кучно", как будто заимствованы из одного сюжета. Итак, император не просто "дурачится", а делает это по какому-то мимическому сценарию.
      В действиях царя Продолжатель Феофана видит также и определенный богохульный смысл (он "подражал Христу и Богу нашему"). Издевательства мимов над Христом и христианскими догмами, обычные в первые века нашей эры, еще долго продолжались после утверждения христианства в качестве господствующей религии.124 Факт столь поздних насмешек мимов над христианством уникален, однако сведения наши для этого периода столь скудны, что сие обстоятельство не должно вызывать удивления; надо считаться, однако, и с тем, что Продолжатель Феофана мог усмотреть насмешку там, где ее на самом деле не было.125
      Возможно, имеют значение, не до конца нам пока ясное, и другие детали из приведенного эпизода. Вероятно, не случайно, что встретившаяся царю женщина возвращается из бани, да к тому же с кувшином и мокрым полотенцем. Баня как учреждение в Восточно-римской империи - наследнице античности выполняла вполне почтенные функции, однако нам знакома ситуация лишь "верхнего культурного слоя"; не исключено, что в "низовом мире" бане была уготована прямо противоположная роль, тем более что отдельные намеки на это можно встретить и в византийской литературе,126 а у славян баня определенно принадлежит "смеховому, кромешному миру".127
      Перескажем близко к тексту следующий эпизод, на котором нам предстоит остановиться.128 Пообещав рассказать, "как измывался Михаил над божественным, как выбрал патриарха из числа своих мерзких муже-баб, из них назначил одиннадцать митрополитов, как бы дополнив собой это число до двенадцати", Константин Багрянородный сообщает следующее. Михаил провозгласил патриархом некоего Грила129, которого украсил богатыми священническими одеждами. Одиннадцать человек он возвел в ранг митрополитов, а себя назначил архиепископом Колонии. Играя на кифарах, они совершали пародийные священнослужения. В драгоценные священные сосуды они помещали горчицу и перец и "с громким хохотом, срамными словами и отвратительным мерзким кривлянием передавали себе подобным".130 Однажды вся эта компания вместе с восседавшим на осле Грилом повстречала на загородной дороге процессию, двигавшуюся с молитвословиями во главе с истинным патриархом Игнатием. Приблизившись, этот "сатиров хор" принялся под священную мелодию выкрикивать похабные слова и песни и "в гаме и сраме" дразнить патриарха, который со слезами на глазах молил прекратить поношение святынь и таинств. В другой раз царь пригласил мать сподобиться благословения от патриарха. На самом же деле Михаил усадил на трон все того же Грила, которому велел прикрыть голову. Не заметившая подлога императрица припала к ногам "патриарха", а тот "обратился к ней спиной и испускал из своего мерзкого нутра ослиные звуки".
      Императорские забавы в этом случае гораздо менее невинны, чем в предыдущем эпизоде: Михаил не только пародирует литургию и христианскую обрядность (в частности, обряд святого причастия), но и само священное писание - двенадцать избранных митрополитов, конечно же, имитируют двенадцать апостолов.
      "Столетия после утверждения христианства в качестве государственной религии, - пишет Г. Рейх, - и после того, как язычество было забыто, церковные соборы должны были запрещать мимам издеваться над обрядами христианской религии".131 Как видим, издевательства эти продолжались и в IX в.
      Наиболее интересная деталь из приведенного выше эпизода - назначение шутовского патриарха Грила (само имя Грил выбрано не случайно, оно обозначает в переводе с греческого "свинья"). По какому "стандарту" действует в данном случае император? Фигуры лжеепископов появлялись в византийских мимических представлениях и раньше. В частности, постоянно пародировавшийся обряд крещения требовал фигуры псевдосвященнослужителя. Такой псевдоепископ (peydepiskopos) - герой мима упоминается и в "Менологии царя Василия" (PG 117, 114).
      Однако карнавальный характер приведенного эпизода указывает на иной, хотя и близкий по характеру, источник: на ту область широко распространенной обрядовой игры, которая связана с "перевернутыми отношениями" и, возможно, восходит к греческим Крониям и римским Сатурналиям132. Традиции Сатурналий продолжались в средневековой Европе главным образом в знаменитом "празднике дураков" (festum fatuerum, festum stultorum), разыгрывавшемся в рождественскую неделю в церквах Франции, Германии, Нидерландов и других стран133. Различные сословия праздновали его в разные дни после рождества. В ряде случаев церемония сопровождалась выбором лжеепископа, которого в процессии с пением препровождали в церковь, где он, облаченный в священнические одежды, служил пародийную мессу, сопровождаемую непристойными речами и песнями. Иногда клирики появлялись в церкви в масках животных, женщин, сводников, шутов и т.п. Вместо фимиама курили кровяную колбасу или старую кожу, вместо просфоры ели жирные колбасы...
      Традиции античных сатурналий имели продолжение и на территории средневековой Восточно-римской империи.134 По сообщению Вальсамона (XII в.), на Рождество и Крещение клирики св. Софии надевали маски и, изображая из себя солдат, монахов, зверей, устраивали процессии в церкви. Другие клирики переодевались в возниц и забавляли зрителей135.
      В сообщении Вальсамона не говорится о выборе псевдоепископа. Такие случаи в Византии не засвидетельствованы, хотя нечто подобное происходило и там. В "Житии Стефана Нового" (PG 100, col. 1148 С) рассказывается, как Константин V обласкал втершегося к нему в доверие монаха-расстригу, сделав его участником "гнусных процессий" и присвоил ему наименование "папы веселия" (tns xaras papan).136 Во втором случае речь идет о лжеэпархе. Во время игрищ, устроенных императором Алексеем III Ангелом во Влахернах по поводу свадьбы его дочери Анны с Феодором Ласкарисом, некий евнух изображал из себя эпарха Константинополя.137
      Поскольку, как мы полагаем, действия императора и его шутовской компании так или иначе связаны с ритуалами "перевернутых отношений", заслуживает внимания еще один эпизод, рассказанный Продолжателем Феофана, Константином Багрянородным и повторенный Продолжателем Георгия и Симеоном Логофетом.
      Всеми силами злоумышляя против своего соправителя Василия, царь выбрал "одного из их гнусной компании (имеются в виду опять-таки мимы. - Я. Л.), ничтожного скопца и забулдыгу", гребца царской триеры Василикина,138 облачил его в царские одежды и вывел к синклиту, вопрошая, не следует ли ему сделать этого Василикина царем. Эта выходка царя эпатировала собравшихся, которые "остолбенели, пораженные затмением и безумным безрассудством царя". Царица же Евдокия горько посетовала на унижение Михаилом достоинства царской власти. Перед нами опять-таки эпизод из области "перевернутых отношений": возведение на престол шута. Естественная параллель в данном случае: выборы шутовского короля на рождественских увеселениях в средневековой Европе ("бобовый король"). Типологически сходные обычаи зафиксированы почти во всех регионах мира.139
      Каким похожим бы ни казалось поведение Михаила и его шутовской компании на ситуации ритуальных и полуритуальных празднеств, какими разительными ни представлялись бы этнографические параллели, они могут объяснить лишь форму действий византийского царя. Пытаясь хоть как-то проникнуть в их суть, мы вновь обратимся к аналогиям, на этот раз из русской истории.
      Хорошо известно, что на Руси существовали так называемые "царские скоморохи", генетическая связь которых с византийскими мимами вполне вероятна.140 Лучшим их временем было время Ивана Грозного, который любил тешиться вместе с ними, вызывая нападки и раздражение современников. Однако увлечение скоморошьими забавами - не единственное основание для аналогии с этим русским царем. Как известно, удалившись с опричниками в Александровскую слободу, царь Иван организовал своеобразный шутовской опричный монастырь, в котором три сотни опричников составили братию, а сам царь принял звание игумена, сочинил общежительный устав, лазил на колокольню звонить к заутрене, пел на клиросе, а потом председательствовал на пьяном застолье "чернецов".141
      Еще больше совпадающих деталей с проделками компании лжепатриарха Грила в образе действия знаменитого всешутейшего собора Петра I. Приведем описание этого "собора", сокращая рассказ В. О. Ключевского (выбор "источника" достаточно произволен). Собор "состоял под председательством набольшего шута, носившего титул князя-папы или всешумнейшего и всешутейшего патриарха московского, кокуйского и всея Яузы. При нем был конклав двенадцати кардиналов, отъявленных пьяниц и обжор с огромным штатом таких же епископов, архимандритов и других духовных чинов... Петр носил в этом соборе сан протодьякона и сам сочинил для него устав... Первейшей заповедью ордена было напиваться каждодневно и не ложиться спать трезвыми. У собора, целью которого было славить Бахуса питием непомерным, был свой порядок пьянодействия... свои облачения, молитвословия и песнопения, были даже всешутейшие матери-архиерейши и игуменьи. Как в древней Церкви спрашивали крещаемого "веруешь ли?", новопринимаемому члену задавали вопрос "пиеши ли?"... Бывало на святках компании человек в двести в Москве или Петербурге на нескольких десятках саней на всю ночь до утра пустятся по городу "славить"; во главе процессии шутовской патриарх в своем облачении, с жезлом и в жестяной митре; за ним сломя голову скачут сани, битком набитые его сослужителями, с песнями и свистом. Или, бывало, на первой неделе Великого поста его всешутейство со своим собором устроит покаянную процессию: в назидание верующим выедут на ослах и волах или в санях, запряженных свиньями, медведями и козлами, в вывороченных полушубках. Раз на масленице 1699 г. после одного пышного придворного обеда царь устроил служение Бахусу; патриарх, князь-папа Никита Зотов... пил и благословлял преклонявших перед ним колени гостей".142 Сходство в описании компаний Грила и Никиты Зотова настолько велико, что, кажется, лишь отдельные элементы географического и этнографического характера (сани зимой, вывернутые полушубки и т.п.) отличают одно от другого. Впрочем, не дадим себя увлечь тождеству деталей, иногда оно возникает и случайно, гораздо важней попытаться понять суть подобного рода действа. Но прежде обратим внимание на другое "совпадение". Как уже говорилось, Михаил III как бы имитировал избрание нового царя Василикина. Точно такие же представления устраивали и Иван Грозный и Петр I. Первый из них назначил лжецарем Симеона Бекбулатовича, "правившего" в течение двух лет, подписывавшего правительственные указы и принимавшего знаки почтения от самого царя Ивана. Второй определил на такую же роль князя Ф. Ю. Ромодановского, которого именовал "Вашим пресветлым царским величеством", а себя называл Петрушкой Алексеевым.
      Об однотипности поведения (в том числе и шутовского) и сопоставимости фигур Ивана Грозного и Петра I в недавнее время писали А. М. Панченко и Б. А. Успенский143. (Не случайно, должно быть, своего героя-диктатора создатели знаменитого фильма "Покаяние" также представили зловещим фигляром). Видимо, в этот ряд можно поставить и византийского царя Михаила III. "Поставить в ряд", однако, вовсе не означает объяснить. Не претендуя на какие-либо категорические обобщения, укажем на "типологическое" сходство основных биографических фактов и нрава трех царей, которое, возможно, и определяет столь похожие их действия и реакции. Все трое остались сиротами или полусиротами и еще детьми получили царское достоинство, все трое испытали деспотизм и оказались игрушками в руках соперничавших между собой придворных партий, были свидетелями кровавых и драматических событий, вокруг них разыгрывавшихся. Все трое рано повзрослели и рано получили единодержавную власть. Все трое предавались пороку пьянства, отличались жестокостью и переменчивостью, всем троим, наконец, в высшей степени была свойственна эксцентричность поведения.
      Стремление царей к эпатажу, к эксцентричности, низменному комизму вряд ли имеет одну причину, в нем соединялись и элементарная пьяная удаль, и издевательство над привычными институтами (именно так воспринимали это "ортодоксальные" критики самодержцев), и утверждение неограниченного своего величия (вплоть до отказа от этого величия) и, наконец, поиски коррелята к высокому, своеобразная компенсация сверхсерьезного и сверхвысокого комическим и низменным. Не станем конкретизировать эти положения. Любое уточнение привело бы нас в очень мало изученную и почти нам незнакомую область психологии власти.
      Рассуждая о Михаиле III, мы сознательно "забывали" о том, что речь, в сущности шла не о реальном императоре, а о литературном его изображении. По прошествии одиннадцати веков не так-то легко отличить действительные черты исторического героя от их художественной интерпретации. Хотя можно, основываясь на свидетельствах паралелльных источников, предположить, что "низменность" поведения до некоторой степени. действительно была свойственна этому императору, однако подчеркивание и концентрация "стихии низа" в его образе относится уже к области; литературной.
      Какими бы ни были приемы изображения Василия I и его антипода-Михаила III, образы их обрисованы в пределах принципа Schwarz-weis-malerei ("черно-белого изображения"), свойственного "классической" византийской литературе. Однако у Продолжателя Феофана можно обнаружить признаки и иных методов подхода к историческому герою, гораздо более необычных для византийских писателей.
      В первой книге, посвященной Льву V, дважды появляется эпизодический герой Иоанн Эксавулий, и оба раза этот персонаж наделяете" одной аналогичной характеристикой: Эксавулий - "муж искусный в познании природы и нрава людского" (с. 11). Это свойство, дважды подчеркиваемое и, вероятно, весьма ценимое писателем, неотъемлемо и от его художественного метода.
      "Познание природы и нрава", несомненно новое свойство византийской литературы, как это часто бывает, заметно проявляется в деталях и небольших эпизодах. В отличие от своих предшественников анонимный автор нередко фиксирует у своих героев, даже эпизодических, частное, моментальное, "акцидентное". Он замечает, например, как изменился в лице при дурном известии Вардан (с. 8), какую странную позу принял представший перед Феофилом придворный шут Дендрис (с. 43) и так далее. Нередко эти наблюдения касаются душевных движений и состояний персонажа. Мятежник Фома Славянин при дурном известии сначала взволновался и обеспокоился, но потом пришел в себя. Кесарь Варда обуреваем был жаждой царской власти, смирить которую разумом был не в состоянии. Узнав о мятеже, Михаил Рангаве "был потрясен душой, но умом не поколеблен". Не станем продолжать ссылки. Для воспитанного на античной, а тем более на новой литературе читателя они, по-видимому, не говорят ни о чем. Стоит, однако, вспомнить, что в предшествующей хронистике с ее крайне обобщенными и скудными эпитетами персонажей, искусственно прилагаемыми к ним соматопсихограммами, с однозначностью отношений качество-действие ("полюбил, как красивую"!), ничего подобного не существовало. Удобней, однако, показать этот новый стиль изображения персонажей не на эпизодических героях, а на главных, оставшихся пока вне поля нашего зрения: Льве V, Михаиле II и Феофиле.
      Все три героя проходят у Продолжателя Феофана с безусловным знаком минус. Все трое - иконоборцы, враги истинной ортодоксии и потому по всем канонам византийского мышления должны быть заклеймлены, опозорены, прокляты. Все полагающиеся проклятия по их адресу произнесены. Однако структура этих образов едва ли сводится к простому поношению.
      Ради логики изложения начнем с Михаила II. Михаил II Аморийский - наиболее "черный" из упомянутых персонажей. Уже в предыдущем разделе, посвященном Льву V, в котором появляется эпизодическая фигура Михаила, он попутно охарактеризован как "болтливый, с дерзким языком" (с. 19) и далее уже в начале второй книги "бесстрашным и кровожадным" (с. 22). Но более или менее развернутая характеристика Михаила Аморийского начинается дальше (с. 23 сл.). Воспитанный в ложном вероучении иудеев и афинган, он был предан своей ереси и, войдя в зрелый возраст, не мог избавиться от "невежества и грубости" (amatia kai agroikia). К словесным наукам он питал совершеннейшее отвращение и, находясь на царском троне, отличался знанием и любовью к вещам, достойным разве что простого крестьянина. Два качества: невежество и грубость - с одной стороны, еретические заблуждения и проистекающее отсюда нечестие (asebeia) - с другой, ставятся между собой во взаимосвязь, становятся лейтмотивом образа и определяют все поведение героя. Михаил жестоко преследует всех оставшихся верными иконопочитанию, чудовищно надругается над верой, вместе с тем презирает эллинскую науку, а "божественной" пренебрегает настолько, что даже запрещает ей обучать из-за страха, что кто-нибудь "с быстрым взором и искусной речью" посрамит его в его невежестве, ведь Михаил "настолько был слаб в складывании письменных знаков и чтении слогов, что скорее можно было прочесть целую книгу, чем он медлительным умом разберет буквы собственного имени" (с. 25). Будучи свойственны ему изначально невежество и нечестие только возрастают со временем и постепенно достигают своего апогея. Декларировавший в начале правления веротерпимость Михаил решения своего в жизнь не провел, обрушил жестокие репрессии на христиан, заслужив от автора традиционное для императоров-еретиков определение: "зверь дикий" (tnn agrios). В это время доходит Михаил до предела нечестия.
      Еще один штрих в образе Михаила заслуживает внимания - неоднократно отмечаемая автором шепелявость речи царя (именно за это качество и получил Михаил прозвище "Травл" - шепелявый). Признак этот служит своего рода внешней маркировкой персонажа, любопытно, однако, что в одном случае этот физический недостаток прямо связывается с внутренней ущербностью героя. "Михаила, - пишет аноним, - все ненавидели и потому, что был он причастен ереси афинган, и потому, что отличался робостью, и потому, что речь у него хромала, а более всего потому, что не менее речи хромала у него душа" (с. 26).
      При всей традиционности предъявленных Михаилу обвинений его образ обладает (пусть в едва намеченном виде) определенной внутренней структурой. Свойства персонажа - не накладываемые извне (вспомним соматопсихограммы Малалы!), а находящиеся в определенной системе качества, определяющие к тому же действия и поступки героя.144
      Более сложную структуру представляют образы Льва V и Феофила. Уже первые характеристики Льва, тогда еще не успевшего занять царский престол, удивляют своей неоднозначностью. Лев воинствен, кровожаден, обрел славу храбреца, он устрашающ видом, огромен ростом и в то же время изыскан речью (с. 7). Вознесясь из низменного состояния до знатного положения, он проявил неблагодарность к своему благодетелю, впрочем, как отмечает автор, выказал мужество в борьбе с арабами (с. 9). В дальнейшем, однако, в войне нового царя Михаила Рангаве с болгарами Лев, "не умеющий мыслить честно и здраво" и обуреваемый властью, предает царя и в результате захватывает власть, хотя существует и другая версия, которая, как указывает писатель, представляет Льва в гораздо лучшем свете (с. 11). Как видно, фигура Льва, представленная еще до получения власти, как бы балансирует между плюсом и минусом, ее свойства поочередно попадают в сферу притяжения положительного и отрицательного полюсов. Та же неоднозначность сохраняется, а контрасты между одобрением и осуждением постепенно еще усиливаются в рассказе о Льве после воцарения. Описывая преступный акт узурпации, власти, Продолжатель Феофана, несмотря на явное осуждение, тем не менее сообщает о колебаниях Льва, раздумывающего захватывать ему или не захватывать царский престол. Впрочем, автор остается в сомнениях: то ли новый император ломал комедию, то ли вправду задумался над последствиями своих действий (с. 11). Эта неуверенность в мотивах поведения Льва здесь, как и в других случаях, еще более подчеркивает двойственность оценки героя. Толчком для полного раскрытия низменных свойств натуры Льва служит причина внешнего порядка: Лев одолевает в войне болгар и "эта победа прибавила ему дерзости и наглости и возбудила свойственную ему жестокость". Он без разбору карает виновных и невиновных и по заслугам вызывает к себе всеобщую ненависть (с. 15).
      Второй толчок для "ухудшения" Льва - тоже внешнего свойства: это лжепрорицание монаха Симватия, требующего от царя уничтожения иконопочитания. Наш автор уже не стесняется здесь в употреблении эпитетов, первый иконоборческий император представляется теперь "воистину образом демонским, рабом невежества, тени безгласнее" (с. 16) (инвектива развивается crescendo, и автор как бы "забывает", что сам же отмечал у своего героя в числе прочих такое свойство, как изысканность речи). Такое "противоречие" не должно нас удивлять: законы византийской инвективы позволяют применять любые средства, приписывать объекту нападок любые пороки, нисколько не соотнося их с реальностью. Оказывается даже, что нечестие Льва было предопределено с самого начала. Когда впервые патриарх возлагал корону на голову нового патриарха, он ощутил рукой не мягкие волосы, а тернии и колючки.
      Любопытно, однако, что, дойдя до своего пика, инвектива явно теряет прежний накал и повествование переходит в другую тональность. Приведем с сокращениями пассаж, касающийся государственной деятельности Льва: "Как никто другой болея честолюбием, принялся Лев за государственные дела: словно оса, никогда не расстающаяся со своим жалом, он сам упражнял свое воинство, во многих местах Фракии и Македонии собственными стараниями возвел от основания города и объезжал земли, дабы вселить ужас и страх во врагов. Потому-то, как рассказывают, и сказал после его кончины святой Никифор, что не только злодея, но и радетеля общего блага потерял город в его лице... Сам он был выше сребролюбия и потому из всех предпочитал людей неподкупных и отличал всех по доблести, а не богатству. Он хотел прослыть любителем правосудия, однако на деле им не был, впрочем, не был ему чужд, и сам восседал в Лавсиаке, и многие судебные дела рассматривал самолично... Однако всем этим хотел подольститься к народу и как бы покупал его расположение".
      Вся характеристика построена на "диалектических" переходах. Да и появляется она вслед за более чем жестким и безусловным осуждением Льва. Не случайно в ней приведены слова патриарха Никифора, называющего Льва "не только злодеем, но и радетелем". Маятник оценок действительно колеблется в ней между "злодеем" и "радетелем", причем каждая последующая фраза ограничивает, уточняет, а то и отрицает значение предыдущей. Неожидан и ее вывод: все старания Льва вообще не что иное, как простое желание подольститься к народу, своеобразное лицемерие. Такая характеристика персонажа необычна в литературе Х в., но она явно предвещает великолепные, построенные на тончайших диалектических переливах описания персонажей замечательного писателя следующего века Михаила Пселла.
      "Уравновешенная" характеристика, конечно, не спасает Льва от дальнейших суровых обвинений в нечестии и жестокости. Автор-иконодул не мог иначе обойтись с иконоборческим императором. Интересно, однако, что заключительный elogium, подводящий итог всему рассказу, вновь "диалектически уравновешен": "Лев отличался жестокостью и как ни один из его предшественников - нечестием. И этим опозорил свойственную ему заботу о государственном благе, силу рук и храбрость".
      Уже из этой заключительной характеристики нетрудно увидеть, что главные "организующие" черты образа Льва - жестокость и нечестие - не отличаются от характеристик другого иконоборца Михаила II, однако структура образа Льва много сложней и многогранней. Отмечая разнородность характеристики Льва, исследователи предполагали даже, что в распоряжении автора были различные источники, в том числе вполне благожелательные ко Льву и, возможно, исходящие из иконоборческих кругов (последние, естественно, до нас не дошли, как не дошло до нас ни одно произведение писателя-иконоборца). Определенное подтверждение этому предположению имеется и в самом тексте Продолжателя Феофана. Вспомним, рассказывая о сражении византийцев с болгарами, в котором трагическую роль сыграло предательство Льва, анонимный писатель замечает: "...но есть и такие (авторы. - Я. Л.), которые приписывают спасение войска и мужество в бою Льву, в то время как замыслили зло и покинули боевые порядки якобы не воины Льва, а царские отряды".
      Но даже если это и так, даже если наш писатель пользовался разноречивыми источниками, вряд ли "противоречия" фигуры Льва следует непременно объяснять как следствие метода "ножниц и клея" в его работе, продукт механического соединения взаимоисключающих данных. Непомерная подозрительность современных ученых, их стремление (отнюдь не во всех случаях безосновательное!) видеть в византийских писателях лишь бездушных компиляторов уже не раз заставляло исследователей проходить мимо значительных художественных явлений византийской словесности. То, что сочетание в образе противоречивых черт - не результат механического склеивания, а новая для византийской литературы структура, подтверждается и анализом другого персонажа "Хронографии" - императора Феофила.
      Как ни в каком другом, в разделе о Феофиле исторический материал сконцентрирован вокруг героя. Исторические эпизоды и сообщения группируются вокруг фигуры главного персонажа и своеобразным образом "подбираются" для создания его характеристики.145
      Уже первые описания Феофила создают впечатление некоторой авторской неуверенности и двойственности в отношении к герою. "Феофил пожелал прослыть страстным приверженцем правосудия и неусыпным стражем гражданских законов. На самом же деле он только притворялся, стремясь уберечь себя от заговорщиков...". Демонстрировать это утверждение должен первый эпизод, рассказанный Продолжателем Феофана. Собрав во дворце всех способствовавших в свое время приходу к власти его отца Михаила и низвержению императора Льва V, он, "словно сокрыв в потемках звериный облик своей души, спокойным и ласковым голосом" обратился к собравшимся с речью, целью которой было выявить бывших заговорщиков. Поверившие обманным речам Феофила, они выступили вперед, и царь предал их власти закона. "Феофил, - продолжает автор, - возможно, заслуживает похвалы за соблюдение законов, но уж вряд ли кто припишет ему кротость и мягкость души".
      Итак, оценив строгое исполнение законов лицемерным императором, Продолжатель Феофана тут же осуждает его за жестокость, однако (и это интересно) считает нужным для смягчения впечатления сообщить, что к этому поступку Феофил "добавил нечто достохвальное и хорошее": изгнал мачеху Евфросинью и заставил ее вернуться в монастырь, поскольку счел ее брак с Михаилом "противозаконным".
      Далее, продолжая характеристику в благожелательном духе и как бы "забыв", что справедливость Феофила - не более как лицемерие, Продолжатель Феофана прибавляет: "В дальнейшем он пристрастился к делам правосудия и всем дурным людям был страшен, а хорошим - удивителен. Вторым - потому что ненавидел зло и отличался справедливостью, первым - из-за своей суровости и непреклонности". Однако выдерживать характеристику в том же духе автор отказывается, меняет тональность и вновь к меду прибавляет деготь: "Но и сам Феофил не остался незапятнан злом... держался полученной от отца мерзкой ереси иконоборцев. Ею морочил он свой благочестивый и святой народ, обрек его всевозможной порче... Из-за этого не удалось ему совершить соответствующих подвигов во время войн, но он постоянно терпел поражения..." (там же).
      После этого замечания Продолжатель Феофана переходит к серии эпизодов, долженствующих рассказать о справедливости Феофила и его заботах о благоустроении государственных дел. Длинный перечень его благородных деяний кончается восторженной оценкой на самой высокой ноте: "В подобных делах являл себя Феофил великолепным и удивительным". Уже успевший привыкнуть к методу изображения Феофила читатель не спешит радоваться благостным оценкам, ожидает нового резкого перехода к другой тональности, и этот переход действительно не заставляет себя ждать уже в той же фразе: "...что же касается нас, благоверных почитателей святых божественных икон, какое там! Словно жестокий варвар старался он перещеголять всех, в этом деле отличившихся". Новая серия эпизодов призвана проиллюстрировать ересь и "зверство и безумие тирана" - "жестокого из жесточайших" и "мерзейшего из мерзких" царя Феофила.
      Впрочем, вновь дойдя до высочайшей ноты, Продолжатель Феофана (уже в какой раз!) вновь меняет тональность и повествует и о необыкновенной любви Феофила к церковному пению, и о его воинской доблести, а предсмертная речь царя, отличающаяся сдержанными благородством и изяществом, вызывает слезы умиления у присутствующих и вполне сопоставима с аналогичными речами героев античной историографии (с. 62).
      Как видно, непрерывно раскачивающийся маятник оценок Феофила имеет еще большую амплитуду колебаний, чем в случае со Львом V. Противоречивость характеристик иногда находится на грани несовместимости разных черт персонажа, будто даже разрушая цельность образа. Вряд ли, однако, следует вообще подходить к персонажу средневековой хроники с критериями, выработанными современным литературоведением для позднейшей литературы. Не исключено, что и здесь Продолжатель Феофана, а вернее, автор *ОИ, пользовался разными, в том числе и иконоборческими источниками с диаметрально противоположным освещением фигуры императора. Сути дела это не меняет. Рисуя образ Феофила, автор создает непростую и внутренне противоречивую структуру - противостоящую примитивным схемам предшествующей хронистики.
      Мы закончили краткое рассмотрение ранней византийской хронистики, охарактеризовав "Хронографию" Продолжателя Феофана. Настало время попытаться ответить на вопрос, поставленный в заголовке статьи. К. Крумбахер, весьма склонный распределять литературные произведения по формальным признакам, уверенно относит Продолжателя Феофана к числу хронистов. Уже в наши дни автор византийского раздела в уже цитированном выше солидном "Лексиконе средних веков" П. Шрайнер исключает "Хронографию" из поля своего внимания, молчаливо относя ее к "полноценным историям". П. Александер и Р. Дженкинз говорят о первых четырех книгах этого сочинения как о биографиях плутарховского типа, пятую же называют энкомиастическим жизне- описанием.146
      Вопрос о том, к какому жанру отнести "Хронографию" Продолжателя Феофана, обречен на полную зависимость от субъективных оценок, если мы останемся в кругу традиционных представлений и магии устойчивых терминов.
      "Хроники" и "истории", утверждали мы, развивались в качестве параллельных, самостоятельных и редко смешиваемых жанров лишь до начала VII в. После этого "истории" исчезли вовсе и возродились лишь в Х в., хроники же продолжали свое существование до конца Византийской империи и даже писались позже.
      Ученые обычно склонны объяснять новое появление "историй", в том числе и историй "биографического типа", в Х в. оживлением заглохшей было античной традиции. Упомянутая только что статья Р. Дженкинза так и называется "Классическая основа писателей после Феофана". Для доказательства своего тезиса ученый обращается к испытанному приему - розыскам и конечному обнаружению конкретных образцов, на которые ориентировались и которым подражали авторы. Для того чтобы проиллюстрировать, насколько распространен этот прием в классической и византийской филологии, напомню, что поколения ученых разыскивали образцы для самого Плутарха, биографии которого, по мнению Р. Дженкинза, послужили основой для жизнеописаний Продолжателя Феофана. Бесполезность этих занятий прекрасно показал С. С. Аверинцев.147 Нет таких образцов и у Продолжателя Феофана, хотя, без сомнения, и он подвергался значительному античному влиянию.
      То, что происходит в сочинении Продолжателя Феофана (главным образом в первых четырех его книгах), - это зарождение новых художественных структур в традиционном жанре византийской хронистики, прежде всего в композиционной структуре и структуре образов. По сути дела это рождение "истории", так сказать, из чрева "хронистики".
      Рождение одного жанра в недрах другого - явление хорошо известное в истории литературы, в историографии в частности. Напомним в этой связи замечательно меткое определение А. С. Пушкиным Н. М. Карамзина, которого поэт назвал "первым нашим историком и последним летописцем". Этот же процесс происходил и в античности, где классическая историография родилась из древней логографии и анналистики.148
      Историческое повествование Продолжателя Феофана, говорили мы, - не просто история, а своеобразная ""история" на пути к "биографии"". Процесс развития в историографии биографического принципа также вполне закономерен. В той же античности развитие шло от логографии и анналистики к монументальной, концептуальной истории, а от нее к исторической биографии, классиками которой стали Плутарх, Светоний и "Scriptores Historiae Augustae". Обращаясь и к вовсе близким нам примерам, вспомним, какой путь прошла послереволюционная историческая наука (во всяком случае, ее весьма значимая ветвь) от системосозидающих и "безгеройных" трудов ученых школы Покровского до пристального внимания и настойчивых попыток реконструировать личность исторических персонажей у историков наших дней. Не случайно мы переживаем сейчас расцвет жанра исторических биографий.
      Чтобы по-настоящему оценить какой-либо процесс, в том числе и литературный, необходимо не только определить его истоки и проследить ход, но и взглянуть на него "с вершины", с точки зрения конечных результатов. В данном случае такой вершиной оказывается "Хронография" великого византийца XI в. Михаила Пселла, сочинение, в котором исторический материал уже фактически растворяется в биографиях и удивительной художественной силы характеристиках исторических персонажей, все повествование которого по сути дела не что иное, как усложненная характеристика героя.149
      У Михаила Пселла находят максимальное выражение тенденции, отмеченные нами у Продолжателя Феофана.
      Похожа ли византийская литература, во всяком случае, византийская историография, на продукт затянувшегося декаданса" на литературу без внутреннего движения и развития, с писателями, отличающимися друг от друга лишь мерой своей образованности?..
      Я благодарю А. И. Зайцева, обсудившего со мной ряд спорных мест греческого текста, И. Шевченко (США), предоставившего в мое распоряжение подготовленный им к изданию текст оригинала и английский перевод "Жизнеописания Василия", П. Шрайнера (ФРГ), приславшего мне фотокопию рукописи шестой книги, и К. К. Акентьева, просмотревшего пассажи, касающиеся истории византийского искусства и литературы, Примечания к разделу о строительной деятельности Василия I (с. 306 и след.) написаны нами в соавторстве с безвременно ушедшей из жизни В. Д. Лихачевой.
      Сочинение Продолжателя Феофана - весьма важный исторический источник. Безусловно, его сообщения - не свидетельства очевидца и даже не рассказы "из вторых рук". Сейчас даже предположить невозможно, какой путь прошли первоначальные заметки участников или свидетелей событий, пока не получили окончательной литературной фиксации у Продолжателя Феофана. Тем не менее историк обязан обходиться тем, что есть, а для очень многих событий IX - середины Х в. данные Продолжателя Феофана - единственные сохранившиеся до наших дней свидетельства. Создать полноценный исторический комментарий к издаваемому произведению - почти то же самое, что написать подробную политическую и культурную историю Византии за полтора столетия. Наша задача несравненно скромнее: объяснить современному читателю непонятное и специфичное для Византии, установить хронологию событий, сравнить данные Продолжателя Феофана со свидетельствами параллельных источников, привести самую основную литературу вопроса.
      Уже после того, как рукопись была сдана в печать, появились две книги, использовать которые было бы необходимо в настоящем комментарии: Константин Багрянородный. Об управлении империей: текст, перевод, коммент.; под ред. Г. Г. Литаврина и А. П. Новосельцева. М., 1989; Treadgold W. The Byzantine Survival, 1989.




Примечания

* Текст приводится по изданию:
     Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей. - М.: Наука, 1992.
     Текст Я. Н. Любарский


1 В серии "Литературные памятники" несколько византийских житий святых были опубликованы в кн.: Византийские легенды / Изд. подгот. С. Полякова. Л., 1972.

2 См., например, с. 177 настоящего издания. Автор ссылается на жизнеописание Иоанна Куркуаса в восьми книгах, принадлежавшее некоему Мануилу. Следы использования "биографий" у "Продолжателя Феофана" гипотетически устанавливаются и современными исследователями (см., например; Karlin-Hayter P. Etudes sur les deux histories du regne de Michel III // Byz. 1971. Vol. 41. P. 452 suiv.).

3 Оба эти произведения переведены и изданы нами на русском языке. Анна Комнина. Алексиада / Вступит, ст., пер., коммент. Я. Любарского. М., 1965; Михаил Пселл. Хронография / Пер., ст. и примеч. Я. Любарского. М., 1978. См.: Alexander P. Secular Biography at Byzantium // Speculum. 1940. Vol. 15. N 2. P. 194 ff.

4 Мы имеем в виду такие классические труды, как: Krumbacher К. Geschichte der byzantinischen Litteratur von Justinian bis zum Ende des ostroеmischen Reiches (527- 1453). 2. Aufl. Muenchen, 1897; Beck H.-G. Kirche und thcologische Literatur im Byzantinischon Reich. Muenchen, 1959; Hunger G. Die hochspraechliche profane Literatur der Byzantiner. Muenchen, 1978. Bd. 1-2.

5 Beck H. G. Das literarisohe Schaffen der Bvzantiner. Wege zu seinemVerstaendnis // Oesterreichische Akademie der Wissenschaften, Phil.-hist. Klasse. Stzb. 1974. Bd. 294, Abh. 4.

6 Mango С. Byzantine Literature as a Distorting Mirror // Mango C. Byzantine and its Image. London, 1984.

7 Наиболее подробно позиция С. С. Аверинцова выражена в его статье: Аверинцев С. Школьная норма литературного творчества в составе византийской культуры // Проблемы литературной теории в Византии и Латинском средневековье. М., 1986. С. 19 и след.

8 См. перечисление таких примеров в кн.: Mango С. Byzantium. The Empire of New Rome. London, 1980. P. 240.

9 К примеру, "Роман об Александре" Псевдо-Каллисфена датируется разными учеными от I в. до н. э. до III в. н. э.!

10 Krumbacher К. Geschichte... S. 219 ff.

11 Beck H.-G. Die byzantinischo "Monchschronik" // Beck H.-G. Ideen imd Realitaten in Byzanz; Gesammelte Aufsatze. VR. London, 1972. N 16.

12 Hunger D. Die hochsprachliche profane Literatur. Bd. 1. S. 243 ff.

13 Так полагает, например Х.-Г. Бек в упомянутой статье "Das literarische Schaffen".

14 На основании имени, означающем по-сирийски "ритор", делается вывод о сирийском происхождении и профессии писателя. То обстоятельство, что Малала уделяет большое внимание антиохийским событиям, заставляло предполагать в нем жителя Антиохии. То, что в последних разделах труда Малалы на передний план выступают эпизоды, связанные с Константинополем, позволяло думать, что автор "Хронографии" в какой-то период переселился в византийскую столицу.

15 Примером может служить неоднократно выдвигавшееся утверждение о "монофизитстве" Иоанна Малалы. Ближайшее рассмотрение показало, что эти утверждения базируются, скорее, на факте сирийского происхождения автора, чем на данных его сочинения.

16 Более подробно о композиции "Хронографии" Иоанна Малалы говорится в наших статьях: 1) Хронография Иоанна Малалы (проблемы композиции) Festschrift fur Fairy von Lilienfeld. Eriangen, 1982. S. 411 ff.; 2) Замечания о структуре "Хронографии" Иоанна Малалы // Общество и культура на Балканах в средние века. Калинин, 1985.

17 Sporl J. Das mittelalterliche Geschichtsdenken als Forschungsaufgabe // Geschichtsdenken und Geschichstbild im Mittelalter // hsgb. W. Lammers. Darmstadt, 1961. S. 23 ff.

18 См.: Bruns I. Die Personlichkeit in der Geschichtsschreibung der Alten. Berlin, 1898.

19 Подробно о персонажах Иоанна Малалы см. в нашей статье "Исторический герой в "Хронографии" Иоанна Малалы" // Кавказ и Византия. Ереван, 1987. Т. 6.

20 По мнению Е. Патцига, первоначально портреты сопутствовали появлению всех персонажей "Хронографии", их исчезновение в ряде случаев - результат переработки первоначального текста (Patzis Е. Реп. на кн.: Furst J. Untersuchungen //BZ. 1904. Bd. 13. S. 178).

21 См.: Schissel v. Fleischenberg O. Die psychoetische Charakteristik in den Portrats der Chronographie des Joannes Malalas // Studien zur vergleichenden Literaturgeschichte. 1909. Bd. 9. S. 428 ff. Статья целиком посвящена "психоэтическим" эпитетам у Малалы.

22 Rohde Е. Dergriechische Roman und seine Vorlaufer. Leipzig,1876. S. 151. Anm. 1.

23 Е. Патпиг в категоричной форме отвергает все попытки определить источники "портретов" Малалы. "Я вижу портретиста в самом Малале", - заявляет ученый (Patzig Е. Рец. на кн.: Barier P. H. Ober die Quellen der ersten vierzehn Bucher des Ma-nalas//BZ. 1901. Bd. 10. S. 608 ff.).

24 Krumbacher К. Geschichte... S. 326.

25 "Если искусство IV-V вв. можно расценивать как деградацию классического стиля, то для оценки искусства юстиниановской эпохи эти мерки уже не применимы. Где-то около 500 г. происходит перелом в эстетике" (Mango С. Byzantium... Р. 261).

26 О сочинениях древних логографов и анналистов мы, как известно, можем судить главным образом из позднейших свидетельств. Приведем лишь один пассаж из трактата Цицерона "Об ораторе" (11, 12, 53-54): Подобного способа письма (имеются в виду anuales maximi. - Я. Л.) держались многие; они оставили только лишенные всяких украшений памятки о датах, людях, местах и событиях. Каковы у греков были Ферекид, Гелланик, Акусилай и очень многие другие, таковы наши Катон, Пиктор, Пизон; они не знают, чем украшается речь (эти украшения явились у нас лишь недавно), они хотят лишь быть понятными и единственным достоинством речи считают краткость" (перевод Ф. А. Петровского. Цит. по: Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве. М., 1972. С. 140).

27 Малала несомненно опирается на большую и разветвленную традицию позднеантичной языческой и христианской литературы, к сожалению, до нас почти вовсе не дошедшей. Наиболее подробно об этом см: Croke В. The Oricrins of the Christian World Chronicle // History and Historians in Late Antiquity / ed. by B. Croke, A. Emmett. Sidney, 1983.

28 опытно отметить, что сам Малала почти каждое утверждение сопровождает ссылками на источник, из которого он заимствует сведения. Эти источники нам неизвестны, в правдивости ссылок есть основания сомневаться, интересна, однако, сама тенденция Малалы "опереться на традицию".

29 И. Ирмшер справедливо характеризует этот аспект "Хронографии", называя произведение Малалы "народной книгой по содержанию и языку" (Irmscher J. Die Monarchie im Geschichtsbild der byzantinischen Chronographie // Prace Historiczne. 1980. Т. 63. S. 144).


30 Подробно см.: Beaucamp J. e. a. Temps et Histoire. 1. Le prologue de la Chronique pascale // TM. 1979. Vol. 7. P. 223 suiv.

31 Усиленное внимание к хронологии - характерная черта всей европейской хронистики этого времени. Это дало возможность некоторым исследователям утверждать, что хроники этого периода подчас вообще оказываются "текстовым приложением к теоретическим трактатам по хронологии" (см.: Lexikon des Mittelalters. 1983. Bd. 2. S. v. Chronistik).

32 Если старые исследователи видели в Георгии Синкеле скорее "холодного компилятора", то современные ученые больше доверяют словам ученика Георгия Феофана, восхищавшегося ученостью и талантом своего учителя (см.: Huxley G. On the Erudition of George the Syncellus // Proceedings of the R. Irish Academy. 1981. Vol. 81, N 6; Adier W. Time Immemorial. Archaic history and its Sources in Christian Chronography from Julius Africanus to George Syncellus. Washington, 1990).

33 Подробно см.: Любарский Я. Феофан Исповедник и источники его "Хронографии" (К вопросу о методах их освоения) //ВВ. 1984. Т. 45.

34 В этой связи кажется очень странной гипотеза С. Манго, предположившего, что истинным автором "Хронографии" Феофана был Георгий Синкел. Ср. возражения И. Чичурова: Чичуров И. Феофан Исповедник - публикатор, редактор, автор? (в связи со статьей К. Мэнго) // ВВ. 1981. Т. 42. С. 78 и след.

35 Чичуров И. С. Место "Хронографии" Феофана в ранневизантийской историографической традиции (IV в. - начало IX в.) // Древнейшие государства на территории СССР: Материалы и исследования, 1981 г. М., 1983. С. 39.

36 Там же. С. 137.

37 О роли "свободной воли" человека у византийских теологов см.: Beck P.-H Vorsehung und Vorherbestimmung in der theologischen Literatur der Byzantiner. Roma, 1937. S. 21 ff.

38 См.: Kazhdan A., Constanble G. People and Power in Byzantium, an Introduction to Modem Byzantine Studies. Washington, 1982. P. 140 ff.

39 Мы основываемся в данном случае на двух работах, авторы которых сравнивали обе рукописи: De Boor С. Berichtuber eine Studienreise nach Italien, Spanien und England zum Zwecke handschriftlicher Studien liber byzantinischen Chronisten. Preuss. Akad. d. Wissensch. zu Berlin, Philoshist, Cl. Stzb. Bd. 51. S. 922 ff.; Nickles N.G. The Continuatio Theophanis // Transactions and Proceedings of the American Philological Association. 1937. Vol. 68. P. 221 ff. Впрочем, выборочное сличение фотокопий рукописей Vat. gr. 167 с текстом Боннского издания не показало каких-либо разночтении, влияющих на смысл изложения.

40 Приведена нами в комментарии, с. 266.

41 См. с. 91.

42 Нам не показались убедительными аргументы X. Сигнеса, приписывающего авторство первых четырех книг также Константину Багрянородному (см.: Signes J. Algunas consideraciones sobre la autoria del Thcophanes Continuatus. Erytheia. 1989. Vol. 10. P. 17.

43 Этот весьма сильный аргумент приведен А. П. Кажданом в его статье "Из истории византийской хронографии" (ВВ. 1961. Т. 19).

44 Scyl. 60.

45 Приведем здесь лишь некоторые из работ, в которых обсуждается вопрос о роли Феодора Дафнопата в написании и составлении свода: Сюзюмов М. Я. Об историческом труде Феодора Дафнопата // Византийское обозрение 2. Юрьев, 1916; Шестиков С. К вопросу об авторе продолжения Феофана // Deuxieme Congres International cles Etudes Byzantines, Belgrade, 1927. Comprerendu. Belgrade, 1929; Jenkins R. J. H. The Classical Background of the Scriptores post Theophanem // DOP. 1954. Vol. 8. P. 13 ff. Подробный анализ всех воззрении на эту проблему см. в статье A. Markopoulos (Markopoulos A. Theodore Daphnopates et la Continutiation de Theophane // JOB. 1985. N 35). По мнению А. Маркопулоса, всякие связи Феодора Дафнопата с Продолжателем Феофана весьма проблематичны.

46 Hunger G. Die hochsprachliche profane Literatur... S. 343.

47 Это утверждение нуждается в определенном ограничении. Между шестой книгой Продолжателя Феофана и, скажем, "Хронографией" Малалы немалая разница. Однако путь, пройденный византийской историографией от Малалы до Продолжателя Феофана, гораздо наглядней при сравнении предыдущей хронистики с первыми пятью книгами нашего автора. Различие здесь носит уже принципиальный характер.

48 См.: Treadgold W. The Macedonian Renaissance // Renaissances before the Renaissance (Cultural Revivals of Late Antiquity and the Middle Age:) / ed. W. Tread-gold. Stanford, 1984.

49 Нам известно, например, что в доме Фотия существовало нечто вроде "домашней академии" - тесного круга (xoros) его учеников (см.: Lemerle P. Le Premier humanisme byzantin. Paris, 1971. P.197).

50 См. с. 292 и прим. на с. 69.

51 Lemerle P. Le premier humanisme...

52 Большинство этих фактов содержится в шестой книге сочинения. Наиболее подробное исследование о Константине VII и его времени см. в книге А. Тойнби: Toynbee A. Constantine Porphyrogenitus and his World. London, 1973. Ученый собрал большой материал, однако его оценки героя книги нередко весьма наивны.

53 Scyl. 237.

54 Ostrogorsky G. Geschichte des byzantinischen Staates. Muenchen, 1963. S. 232.

55 Excerpta historica iussu imp. Constantini Porphyrogeniti confecta / ed. U. Ph. Boissevain, C. de Boor, Th. Buttner-Wobst. 1903-1910. Т. 1-4.

56 Consiantino Porfirogenito. De thematibus. Introduzione, testo critico, commento a cura di A. Pertusi. Citte del Vaticano, 1952.

57 Constantine Porphyrogenitus. De administrando imperil / ed. Gg. Moravcsik. Washington, 1967. Греческий текст с русским переводом и обширным комментарием см.: Константин Багрянородный. Об управлении империей // Пер., текст, коммент., под ред. Г. Г. Литаврина, А. П. Новосельцева. М., 1989.

58 Constantinis Porphyrogeniti. De Ceremoniis Aulae Byzantinae // ed. I. Beiske. Bonn, 1829.

59 В отличие от Продолжателя Феофана, отводящего себе скромную роль "руки" Константина, Генесий в эпиграмме, предшествующей тексту его книги, сообщает об окончании "с великими усердием и трудами" книги, написанной по приказу императора (Gen. 3.3-4). В проэмии к "Книге царей" Генесий сообщает, что "предпринял сей письменный труд, наслышанный (о давних событиях. - Я. Л.) от людей, тогда живших и так или иначе сведущих, и от распространенной молвы (Gen. 3.10-12).

60 Hirsch F. Byzantinische Studien. Leipzig, 1876. S. 116 if.

61 См.: Bury J. The Ceremonial Book of Constantine Porphyrogenitus. The English. Historical Review 86. 1907.

62 Gregoire H. Manuel et Theophobe // Byz. 1934. Vol. 9, N 1. P. 183, п. 1.

63 См.: Barisic F. 1) Genesios et le Continuateur de Theophane // Byz. 1958. Vol. 28; 2) Les sources de Genesios et du Continuateur de Theophane pour l'histoire du regne de Michel II (820-829) //Byz. 1961. Vol. 31. N 2.

64 Lemerle P. Thomas Ie Slave // TM. 1965. Vol. 1. P. 264, n. 28.

65 Хотя позиция А. Грегуара не оставалась неизменной, он в ряде случаев определенно говорит о наличии общего источника (см.: Byz. 1929/30. Vol. 5. N 1. P. 346; Byz. 1932. Vol. 7. N 1. P. 289 suiv.; Byz. 1934. Vol. 9. N 1. P. 185, n. 1).

66 Каждан А. Я. Из истории византийской хронографии Х в. 3. "Книга царей" и "Жизнеописание Василия" //ВВ. 1962. Т. 21. Точку зрения А. Каждана полностью разделяют издатели Генесия: losephi Genesii regum libri quattuor / Bes. A. Lesmueller Werner et I. Thurn. Berlin, 1978. P. XII.

67 Karlin-Hauter P. Etudes...

68 Каждан А. Я. Из истории... С. 116.

69 Каждан А. Я. Рец. на ст.: Lemerle P. Thomas le Slave // ВВ. 1969. Т. 30. С. 279 и след.

70 Цифры с буквенными обозначениями (4а, 23б и т.д.) использованы не для целых эпизодов, а для их частей, так называемых "подэпизодов". Например, какая-либо война фигурирует в качестве "эпизода", а та или иная военная операция в период этой войны - в качестве "подэпизода". В скобках указаны страницы (до точки) и строки (после точки) сочинения Генесия, прямо не соответствующие каким-либо эпизодам у Продолжателя Феофана. Из экономии места не указываем содержание эпизода и не даем ссылок на произведения и просим читателя положиться на добросовестность автора.

71 Barisic F. Genesios et Ie Continuateur de Theophane. P. 122.

72 Родство этих эпизодов подтверждается крохотным, но знаменательным лексическим совпадением: saprosn (ThC 151.19 = Gen. 58.16).

73 Попытку восстановить обе линии хронографии Х в. делает Карлин-Хайтер (Karlin-Hayter P. Etudes...).

74 Другие примеры см. в нашей статье: Ljubarskij Ja. Theophanes Coulinuatus und Genesios. Das Problem einer gomeinsamen Quelle // Bsl. 1987. 48.1. S. 18.

75 По утверждению Ф. Хирша (Hirsch F. Byzantinische Studien. S. 172). Генесий пользуется сочинениями Георгия Монаха, житиями Никифора и Игнатия. На самом деле в какой-то связи с названными сочинениями находился *ОИ, связи же с ними Генесия (и Продолжателя Феофана) имеют уже вторичный характер.

76 Чаще всего привлекает "посторонние" сведения и таким образом фактически отходит от *ОИ сам Константин Багрянородный во второй части "Жизнеописания Василия" (начиная с ThC 235.7). Хотя многие эпизоды явно соответствуют (в том числе и лексически) аналогичным сценам у Генесия, *ОИ уже нельзя считать главным источником "Жизнеописания Василия". Вернее было бы назвать его одним из основных источников рассказа Константина Багрянородного (это хорошо видно на схеме на с. 225). Вспомним, что в лемме "Жизнеописания Василия" говорится, что произведение это Константин "собрал из разных рассказов" (xpo diaporon atroisas dingnmaton // ThC - 211.16-17).

77 Первая кампания - ThC 112.22 сл.; вторая ("на следующий год") - ThC 114.17 сл.; третья ("следующий весной" - 116.9 сл.); четвертая ("на следующий год") - ThC 122.16 сл.; пятая - ThC 124.6.

78 Gen. 43.4 сл.; 44.42 сл.

79 Нас и в данном случае весьма мало интересует вопрос, как все происходило в действительности. Гораздо важнее для наших целей установить, что содержалось в *ОИ. Интересно, однако, отметить, что, согласно арабским источникам, Феофил шесть раз ходил походом на арабов (Васильев А. А. Византия и арабы. СПб. 1900. Т. 1. С. 87 и след.). Очевидно, Продолжатель Феофана (и тем более *ОИ) гораздо ближе к истине, нежели Генесий.

80 Лихачев Д. С. Текстология. 2-е изд. Л., 1983. С. 73.

81 Любарский Я. Н. Феофан Исповедник и источники его "Хронографии" // ВВ. 1984. Т. 45. С. 72 и след.

82 Последнее предположение высказано было в качестве возможности лишь А. П. Кажданом (Из истории... С. 116).

83 Gen.20.2-21.46 =/= ThC 40.6-9 (Лев V); Gen. 38.68-77 =/= ThC 83.16-84.9 Михаил II); Gen. 52.69-53.9 =/= ThC 139.6-18 (Фиофил); Gen. 88.66-90.27 =/= ThC 352.8-14 (Василий I).

84 Ссылки на соответствующие места Продолжателя Феофана содержатся в подстрочных комментариях издания Генесия.

85 См.: Gen. 75.23-76.60 - ThC 204.22-206.22 = ThC235.17-238.10. Все три рассказа восходят к *ОИ, ибо фактические и лексические совпадения встречаются здесь как бы "парами", т. е. одни - в текстах Продолжателя Феофана и Константина Багрянородного, другие - в текстах Константина Багрянородного и Генесия, третьи - в текстах Генесия и Продолжателя Феофана.

86 1 версия: Gen. 3.23-4.27 = ThC 15.5-17; 2 версия: Gen 4.38-30 = ThC 15.18-21.

87 1 версия: Gen 37.16-38.45 = ThC 110.5-111.9; 2 версия: Gen. 38.62-40.14 = ThC 111.10-112.21.

88 1 версия: Gen. 25.50-26.83 = ThC 50.18-52.7; 2 версия: Gen. 23.80-24.37 = ThC 52.8-55.11. О двух версиях рассказа о Фоме см.: Barisic F. Две версиjе у изворима о устанику Томи // ЗРВИ. 1960.6.

89 Например, две версии рассказа о смерти Феофоба, сообщенные Генесием (Gen. 42.59- 70 + Gen. 42.71-43.3), трансформируются у Продолжателя Феофана в одну (ThC 135.16-136.23), соединяющую детали обеих версий.

90 См.: Любарский Я. И. Михаил Пселл. Личность и творчество. М., 1978. С. 193 и след.

91 См. с. 214.

92 С. 35 и след. Ср. по этому поводу замечания А. П. Каждана: Каледин А. Т. Из истории... С. 80 и след.

93 Сообщение о происхождении Льва (ThC 6.4-8) находит соответствие в заключительной характеристике императора у Генесия (Gen. 21.39-43). История Льва до воцарения (ThC 6.9-11.3) изложена у Генесия в виде отступления (Gen. 6.2-8.58)"

94 Византийцы постоянно смешивали эти жанры, хотя очень любили рассуждать об их принципиальных различиях (см.: Любарский Я. Н. Михаил Пселл. С. 140).

95 Схема "идеального" энкомия вычленена в книге Барджеса (Burgess Th. Epideictic Literature. Chicago, 1902. P. 289 ff). Здесь она значительно упрощена. Опущен, например, пролог (prooimion), которого не может быть в связном историческом повествовании Продолжателя Феофана. Не подразделяются очень близкие разделы anatropi и paideia, не учтен специфически риторический prosponnsis и т.д. Тем не менее сохранены основные "формообразующие" рубрики Афтония.

96 Кажущиеся застывшими и неподвижными византийские литературные жанры на самом деле очень динамичны. Даже в пределах одного произведения византийский писатель может свободно переходить от одного жанра к другому в зависимости от изменения содержания и авторских целей. Жанр, таким образом, прикреплен к определенному содержанию. Вот почему изменившееся содержание или авторские цели приводят литературное произведение в "сферу притяжения" иного жанра. Именно поэтому некоторые литературные произведения оказываются столь многожанровыми: жанр "меняется" в пределах одного сочинения. Аналогичные наблюдения над древнерусской литературой сделаны Д. С. Лихачевым (Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1967. С. 44).

97 "Бог же, чей нрав не суров, а великодушен, лишь сверкал мечом, но не разил им" (с. 18).

98 Только два отдельных сообщения из этой части раздела о Феофиле мелькают у Генесия в "заключительной характеристике" Феофила. Это рассказы о сожжении корабля императрицы (ThC 88.4-89.14 = Gen. 53.90-99) и о сооружении стен (ThC 94.19 = Gen. 53.85-87).

99 Под первыми тремя рубриками скрываются не один, а несколько эпизодов, объединенных одной темой.

100 Иногда это хронологическое примыкание никак не выражено, иногда имеются соединительные фразы типа "вскоре", "через некоторое время" и т.п. (см.: Gen. 60.84; 61.89; 61.5; 64.84 и др.).

101 Можно предположить, что в *ОИ рассказ этот, как и у Продолжателя Феофана, составлял единое целое. Об этом свидетельствует крайне искуственный характер соединения у Генесия второй части эпизода с предыдущим рассказом о победе над карфагенскими арабами (см.; Gen. 85.47). Более склонный к хронологическому построению повествования Генесий и здесь постарался расположить факты во временной последовательности.

102 В первом случае (ТhС 265.3) говорится, что Василий, хорошо устроив внутренние дела (ta oikoi), начал военные походы. Во втором случае (313.21 сл.) сам автор упоминает о необходимости оставить рассказ о военных делах и вернуться к повествованию о том, какие деяния (praxeis) совершил Василии самолично.

103 Только однажды в "Жизнеописании Василия" происходит серьезный хронологический "сбой" (после пункта 12 нашей схемы). Во всяком случае, внутри раздела praxeis Василия примерная временная последовательность выдерживается.

104 П. Александер посвятил целую богатую мыслями и наблюдениями статью доказательству того тезиса, что "Жизнеописание Василия" - это "царское слово" ((basilikos logos), написанное по всем правилам античного энкомия. (Alexander P. Secular Biography at Byzantium // Speculum. 1940. Vol. 15). Вряд ли можно согласиться с категоричностью такого утверждения.

105 Наиболее выразительным примером в этом отношении является книга Ф. Лео. оказавшая большое влияние на дальнейшее изучение биографического жанра (Leo F. Die griechisch-roemische Biographie nach ihrer litterarischen Form. Leipzig, 1901). Столь же выразительную критику концепций немецкого ученого дал С. С. Аверинцев (Аверинцев С. С. Плутарх и античная биография. М., 1973. С. 119 и след.).

106 Jenkins R. J. H. The Classical Background of the Scriptores post Theophanem // UOP. 1954. Vol. 8.

107 Ср.: Scott R. The Classical Tradition in Byzantine Historiography // Byzantium and the Classical Tradition. Thirteenth Spring Symposium of Byzantine Studies 1979. Birmingham, 1981.

108 Сошлемся только на один, но весьма характерный пример (ThC 11.17-12.14). Из причастных оборотов, заключенных в этом одном предложении (структуру фразы в русском переводе сохранить невозможно), мы узнаем: 1) император Никифор ходил походом на "скифов"; 2) император Никифор умер от раны, полученной в сражении; 3) Ставракий был тоже ранен в сражении, но пережил отца на два месяца и восемь дней; 4) Ставракий царствовал вместе с отцом восемь лет и семь месяцев; 5) куропалат Михаил, зять Никифора, после смерти Ставракия захватил власть в октябре пятого индикта. Субъект же этого предложения - герой повествования Лев V, о действиях которого сообщается в глаголах в личной форме.

109 См.: Гинзбург Л. Я. Литература в поисках реальности. Л., 1987. С. 84.

110 См.: Kazhdan A., Constable G. People and Power. P. 96 ff.

111 Mathew C. Byzantine Aesthetics. New-York, 1963. P. 94 ff. Бычков В. Византийская эстетика. Теоретические проблемы. М., 1978. С. 108 и след.

112 Наиболее активным "защитником" Михаила был А. Грегуар (см.: Gregoire H. Йtudes sur Ie neuvieme siecle // Byz. 1933. Vol. 8. N 2. P. 531 suiv. Ср.: Vasiliev A. The Russian Attack on Constantinople. Cambridge, 1946. P. 152 ff.).

113 Подробно об этом см.: Kislinger E. Der junge Basileios I und die Bulgaren // JOB. 1981. S. 138. Anm. 7.

114 Помимо этих сочинений о Михаиле III рассказывается также в хрониках "семьи Симеона Логофета", ряд свидетельств которых совпадает с данными упомянутых произведений. Кое-какие сходные данные о Михаиле III содержатся также в "Житии патриарха Игнатия". О причинах этих совпадений, а также возможных общих источниках для "двух групп" византийских хроник см.: Karlin-Hayter P. Etudes... Р. 452 suiv.

115 Jenkins R. Constantine VII's Portrait of Michael III //Jenkins R. Studies on Byzantine History of the 9-th and 10-th Centuries. VR. London, 1970.

116 Характерна в этом смысле статья Г. Хунгера: Hunger H. Thukidides bei Johanaes Kantakuzenos. Beobachtungen zur Mimesis // JOB. 1976. 25. S. 181 ff.

117 Многие эпизоды, связанные с Михаилом, в четвертой и пятой книгах дублируются. Исходя из того, что все они восходят к *ОИ, мы, как правило, пересказываем их по тому тексту, в котором они изложены наиболее подробно.

118 У Генесия этой истории нет, довольно точно пересказывает ее Псевдо-Симеон (Ps-Sym. 660.17 sq.).

119 См.: Reich H. Der Mimus. Ein Litterarentwicklungsgechichtlicher Versuch. Berlin, 1903. Bd. 1-2; Tinnefeld F. Zum profanen Mimos in Byzanz nach dem Verdikt des Trullanums (691) // Byzantina. 1979. Т. 6. S. 329 ff.

120 См.: PG 122, col. 1237. Анонимный автор рассказывает о том, как мимам во время представления в цирке удалось благодаря сочиненной ими и разыгранной сценке подвигнуть императора к восстановлению справедливости и наказанию виновного чиновника (см.: Cottas V. Le Theatre a Byzance. Paris, 1931. P. 44. suiv.; Tinnefeld F. Zum profanen Mimos. S. 329 ff.).

121 Choricii Gazaei opera / Rec. R. Foerster Lips, 1929. P. 369.

122 На протяжении трех строк Хорикий называет повара один раз opopois другой - mageiros (Choricii Garael opera. P. 364).

123 См. в словаре Гесихия: Trapezopoios -...o tns pasns peri ta symptosia paraskeyns epimeloymenos. Именно таково значение слова estiator в византийскую эпоху (Hesychii Alexandrini Lexicon / ed. M. Schmidt. Jenae, 1867, s. v. trapezoios),

124 См.: Mueller А. Das Blihnenwesen in der Zeit von Konstantin d. Gr. bis Justinian N. Jbb. Klass. Altertum. 1909. Bd 23. S. 41 ff.; Tinnenfeld F. Zum profanen Mimos... S. 329. Anm. 31.

125 Невозможное с нашей точки зрения предположение высказывает Р. Скотт, полагающий, что упомянутое "подражание Христу и Богу нашему" здесь не что иное как рудимент первоначальной, "положительной", версии этого эпизода, служившего прославлению Михаила (mimnsis Teoy - непременная деталь официального образа византийского императора) (см.: Scott R. D. Malalas. The Secret History and lustinians Propaganda // DOP. 1985. 39. P. 100). Весь контекст рассказа и характер изображения Михаила III у Продолжателя Феофана исключают такое предположение.

126 О бане как обиталище демонов см.: Berger A. Das Bad in der byzantinischen Zeit. Muenchen, 1982: S. 132 ff. Ср. также: Lumpe A. Zur Kulturgeschichte des Bades in der byzantinischen Aera // Byzantinische Forschungen. 1979. Bd. 6. He случайно многие церковные деятели ополчались против бани и особенно против купания в них женщин (Berger A. Das Bad in der byzantinischen Zeit. S. 34 ff.).

127 См.: Лихачев Д. С., Панченко А. M., Понырко Н. В. Смех в Древней Руси. Л., 1984. С. 45; Успенский Б. А. Филологические розыскания в области славянских древностей. M., 1984. С. 154.

128 Эпизод содержится у Псевдо-Симеона (Ps.-Sym. 66.2 sq.), Генесия (Gen. 73),. в Четвертой книге Продолжателя Феофана (ThC 200.15 sq.) и у Константина Багрянородного (ThC 243.3 sq.). Этому последнему мы и следуем в пересказе. Ср. описание в "Житии Игнатия" (PG 105 col. 528), а также 16-й канон постановления Восьмого вселенского собора 869/870 гг. (Mansi. Conciliorum nova et amplissima collectio XVI. Beproduction, in Facsimile. Paris; Leipzig, 1902). Эпизод также передан у Скилицы, Зонары, Глики. Их сообщения, однако, носят "вторичный" характер и не представляют интереса для наших целей (см.: Тоуnbее A. Constantine Porphyrogenitus. P. 4).

129 В "Житии Игнатия" в этом контексте говорится о протоспафарии Феофиле. Любопытно, что Никита Пафлагонец характеризует этого Феофила "шутом и мимом" (PG 105.528).

130 У Продолжателя Феофана в этом случае говорится, что, наполнив священные сосуды перцем и горчицей, они передавали их "желающим вкусить" (с. 87). Деталь эта важна, поскольку прямо содержит намек на таинство святого причастия.

131 Reich. Der Mimus... S. 107.

132 Из всей огромной литературы по этой проблеме укажем лишь на ставшую классической книгу М. М. Бахтина (Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле. М., 1965. С. 3 и след.).

133 См., например, описание праздника дураков: Herzog J., Hauck A. Realencyklopaedie fuer Protestantische Theologie und Kirche. Leipzig, 1903. Bd. 13. S. v. Narrenfest.

134 См. об этой проблеме: Grawford J. A. De Bruma et Brumalibus festis // BZ. 1920. Bd. 23, h. 3-4. S. 365 ff.

135 См.: Tinnefeld F. Zum profanen Mimos. S. 339.

136 См.: Василъевский В. Труды. СПб., 1912. Т. 2, ч. 2. С. 340.

137 Nicetae Choniatae Historia / Rec. I. A. van Dieten. Berlin, 1975. S. 508, 90-91.

138 В некоторых хрониках "семьи Симеона Логофета" он носит имя Василискиана.

139 Классический труд, где рассматривается эта проблема: г razer J(не разобрал). The Golden Bough. A Study in Magic and Religion. VI. The Scapegoat. 1914. P. 312 ff. В России также зафиксированы случаи избрания шутовского царя (см.: Полосин И. Игра в царя (отголоски смуты в московском быту XVII в.) // Известия Тверского педагогического института. 1926. Вып. 1.

140 См.: Беляев И. О скоморохах // Временник Императорского московского общества истории и древностей российских. 1954. Кн. 20. С. 69 и след.

141 См.: Лихачев Д. С., Панченко А. М., Донырко Н. В. Смех в Древней Руси. С. 25 и след.

142 См.: Ключевский В. Курс русской истории. Пг., 1918. Ч. 4. С. 48 и след.

143 Панченко А. М., Успенский Б. А. Иван Грозный и Петр Великий: концепция первого монарха, // ТОДРЛ. 1983. Т. 37.

144 Наличие определенной "структуры" ярко проступает при сравнении некоторых образов Продолжателя Феофана с героями житийной литературы. Персонажи житий святых, как правило, отличаются одним качеством - святостью, которая иллюстрируется рядом примеров - эпизодов. Число их можно произвольно увеличить или уменьшить, ничего не меняя в самом образе.

145 Ярче всего это видно при сравнении с соответствующим рассказом Генесия.

146 Alexander P. Secular Biography...; Jenkins P. The Classical Background.

147 Аверинцев С. С. Плутарх и античная биография. М., 1973.

148 Не исключено, что это явление не ограничивается рамками европейского региона. О сходном в исламской историографии писал Б. Шпулер (Spuler В. Islamische und abendlaendische Geschichtsschreibung // Saeculum. 1955. Bd. 6. N 2. S. 130 it.).

149 См.: Любарский Я. Историограф Михаил Пселл /Михаил Пселл. Хронография. С. 250 и след.


ВВЕДЕНИЕ1

      И это, разумеется, о мудрейший царь, твое - в числе прочих великих - достоинство, что восстанавливаешь и возвращаешь к новой жизни увлеченное и унесенное в небытие потоком времени, радеешь о благе истории и не небрежешь теми, кто прежде владел царской властью. Не станем говорить о страждавших страстью, к коей бесстрастны добрые люди, они ни в чем не стремились выделиться из многих, ибо не учености они питомцы, а невежества забава. Зачем самодержцу заниматься тем, что... не приносит пользы разумным людям, если нужно печься о мужах и всего более о словесной науке (от них происходит сила царской власти!), дабы не сгинули, словно бессловесные твари, люди и не предано было молчанию то, чем мы отличны от всех. Мудрые люди, кроткий царь, увидят, как радел ты, не говоря о..., о науке и о мужах, ибо и ты - ты прежде всего! - и они - мудрые. Ты сам повествуешь, лишь взяв в помощники мою руку, о том, чем жили до тебя люди, хотя немало было у них и дурного и бесславного (ведь и это не следует оставлять без внимания пользу блюдущим). И вот любому делу и любому досугу предпочел ты занятия словом (как ничто другое возбуждает оно рвение и добродетель в подданных, любящих науки и историю), кое-что взял из устных рассказов и пожелал представить всем некое общее поучение, при этом сочтя наилучшим началом сей истории то, что послужило концом блаженному Феофану, которому близок по родству и приходишься внуком.2 Ты достаточно возвеличил его своими достоинствами и сам в свою очередь получил от него толику славы.
      Феофан завершил повествование царствованием куропалата Михаила и понесенным им из-за предательства поражением от болгар и только упомянул о поражении Льва, не поведав читателю, ни откуда он был родом, ни как воспитывался. Мы же, как бы добавляя к голове прочие члены, представляем свою историю не полузаконченной, но полной и передаем ее для потомков и следующих поколений, для тех, кто отверг легкомысленную жизнь, и пусть она будет им не в ущерб, а в прибыль (если, конечно, хорошо и согласно с безопасностью узнавать о жизни как добрых, так и дурных).



Книга I

ЛЕВ V

      1. Отечеством же упомянутого Льва была Армения, а вот род свой он вел с одной стороны от ассирийцев, а с другой - от армян, тех, что в преступном и нечестивом замысле пролили кровь своих родителей, были осуждены на изгнание и, живя беглецами в нищете, выродили этого зверя.3 Только Лев достиг юношеского возраста, как сменил отечество на селение Пидру, расположенное в феме Анатолик. Там он возмужал и был сопричислен к самым воинственным и кровожадным и обрел славу храбреца. Бразды и правления держал тогда Никифор (тот, кто доставил трофей болгарам),4 он-то и отправил единовластным стратигом Вардана по прозвищу Турок и ввиду его воинской храбрости и прочих выдающихся достоинств доверил ему заботу и попечение над пятью восточными фемами.5 Вардан же, стремясь одолеть врагов и каждодневно мечтая о царской власти, включил в число слуг того самого Льва, о котором говорится, ибо он и видом был устрашающ, и ростом огромен, а речью казался изыскан. То ли незадолго до этого, то ли немного позже он сделал то же самое с Михаилом Травлом и Фомой с озера Газура, людьми низкими и скромными, только что ставшими известными воинским начальникам.6
      2. Они оба были преданы Вардану и возлагали на него все свои земные надежды. А тот, мечтая о царской власти, поведал о своем намерении и желании одному мужу, монашествующему и проживающему в Филомилии, и просил возносить Богу просительные молитвы, дабы направил его шаги и даровал царскую власть.7 Но выслушав такое, монах сразу же: "Не замахивайся на такое дело, Вардан, ничего из него не выйдет, кроме загубленного имущества, вырванных глаз и всякого несчастия, и если хочешь слушаться совета, отступись как можно скорее и, раз так обстоят дела, не помышляй о власти". При этих словах Вардан исполнился печалью и мраком и покинул хижину, полный горячи отчаяния. Но увидев, как упомянутые выше мужи - Лев, Михаил и Фома подводят своему хозяину коня, монах велел стратигу вернуться, и тот в мгновение ока вернулся рассчитывая услышать нечто новое и неожиданное. Но монах вновь попросил Вардана оставить опасные планы и не менять на беды в будущем благополучие в настоящем. А про тех людей вещей речью утверждал и свидетельствовал, что первый и второй, а не ты, овладеют столь желанной тебе царской властью, а третий сподобится лишь провозглашений и словословий, а больше не преуспеет и только погубит свою душу.8 Слова монаха уязвили Вардана в самую душу, краска хлынула ему в лицо, и он, ругая и понося монаха, направился домой, а тем людям передал касающиеся их пророчества, причем сопроводил свой рассказ громким хохотом.
      3. Вардан не обратил никакого внимания на речи монаха, собрал против царя Никифора большой отряд, подчинил своему приказу четыре фемы (за исключением Армениака, который ему не повиновался) и 19 июля одиннадцатого индикта начал восстание.9 Обремененные тяжестью налогов подданные ненавидели тогда Никифора, и это стало поводом и основанием для восстания.10 Но была тому и другая причина. Когда в жестокой войне с агарянами11 была взята большая добыча, Вардан справедливо разделил ее и сделал это не по чинам и личностям, а в зависимости от боевых заслуг, потому-то воины и сочли его достойным царской власти. Провозглашенный царем гласом народным, удостоенный народом многих других почестей и наград (например, в его честь построили и возвели храм), Вардан отправился к Никомидии. Но не малое и не слабое войско вывел против него царь Никифор, толпой своих воинов он заставил мятежника отчаяться в успехе и принудил первым просить о снисхождении. А дело, кроме того, и в том, что и Лев и Михаил еще раньше перебежали к царю (первый получил в награду должность начальника федератов, царский дом Зинона и Дагисфей, другой - должность комискорта и дворец Кариан),12 чем вселили в Вардана сомнения в своих силах. Поэтому он попросил у царя снисхождения себе и своему войску и повернул в Малагину.13 Там он получил ручательства неприкосновенности и золотой крестик, который носил Никифор и который был послан ему в знак безопасности и доверия, и ночью в сопровождении одного только Фомы бежал в монастырь Ираклия, где и выразил желание снять красу головы своей.14 Но предстоятель монастыря этого не допустил, и тогда Вардан мечом, которым был опоясан, сам обрезал себе волосы и, облачившись в нищенское платье, отправился в путь к острову Проту, где находилось его богатое имение. Этот остров царь и определил ему местом изгнания. Переправившись туда и сотворив полагающиеся молитвы, Вардан облачился в божественные монашеские одеяния и, нареченный Саввой, принялся за великие подвижнические труды. Вскоре некие ликаонийцы напали на Вардана, с ведома и согласия императора лишили его глаз, а потом искали убежища в великом и святом божьем храме.15 Так исполнилось пророчество монаха, обитавшего в Филимилии. Вардан же, помолившись за них, будто за своих благодетелей, еще больше предался суровой жизни, совсем не употреблял вина, рыбы и масла, никогда, даже в жестокую зиму, не покрывал головы и не обувался. Еще он обходился только одним хитоном: летом одевал хитон из шкур, а зимой набрасывал власяной. Жив был он не пшеничным хлебом, а изготовленным из ячменной муки. Так он проводил свою жизнь, дотянув до времени, пока царской властью не овладел Лев. Он заставил постричься в своем доме нареченную Афанасией супругу Домнику вместе с дочерью и сыновьями, а все богатство, разумеется, разделил между бедными. Вот так все случилось с Варданом.
      4. Лев любил славу, а вознесясь из скромного и униженного состояния до знатного положения и получив должность начальника федератов, возгордился. Но неблагодарным он остался по-прежнему, проявил неблагодарность и к своему благодетелю. Тем не менее он любил славу16 и, завязывая сражение за сражением, мужественно воевал с исмаилитами, ибо благодаря своей природе и упражнениям приобрел в этом деле великую силу. Однажды владевший троном Никифор поручил ему раздать солдатское жалование, однако нимало не заботясь о выполнении царских поручений, Лев ничего не делал, но в праздности и легкомыслии проводил время в городке Евхаите и откладывал со дня на день выдачу войску причитающихся денег. Не выказал он никакой заботы об охране ни казенных денег, ни собственной персоны, ни своих подопечных, и вот когда напали на нас агаряне и стали грабить ромейскую землю, не кто иной, как Лев, по своей беспечности доставил им добычу, но врагу предал он не самого себя (ему удалось спастись в стремительном бегстве), а солдатские деньги, которые разве что только сам не вручил в руки противнику. По этой причине, хотя и не в полной мере, держал он ответ перед доверившимся ему Никифором, был бит по спине и груди и наказан пожизненной ссылкой. Но пал во время скифского похода в сражении 26 июля четвертого индикта израненный Никифор, скончался Ставракий, получивший в бою смертельную рану и проживший еще два месяца и восемь дней17 (он процарствовал вместе с отцом восемь лет и семь месяцев), и когда в октябре пятого индикта,18 после смерти Ставракия второго октября, царскую власть получил куропалат Михаил - зять Никифора,19 из рода Рангаве, обосновавшийся в Манганах,20 Льва по благородному обычаю ромейских царей21 освободили от ссылки, вернули из изгнания и записали в число служащих во дворце равдухов самого Михаила, а вскоре почтили также честью патрикия и назначили стратигом Анатолика. Тогда же царь, обновляя свою дружбу с товарищем детства, сделал Михаила (того, кто предательством Вардана заслужил себе должность комискорта) поверенным своих тайн и приобрел в нем надежнейшего человека в делах внутренних и весьма деятельного во внешних. Но этот нечестивец, в свирепости взращенный, в жестокости вскормленный, готов был уже опять запятнать себя грехом неблагодарности и новыми преступлениями затмить старые.
      5. Болгарский царь Крум, делая вид, будто стремится к согласию и дружбе, искал с нами мирного договора при том, однако, условии, что ежегодная дань, как и решено было предками, будет доставляться ему в уплату подати; к тому же он предложил, чтобы как болгарские, так и ромейские перебежчики были возвращены на родину. Требование о перебежчиках показалось синклиту неуместным, хотя царь Михаил, боясь утратить мир, был совершенно согласен с болгарским предводителем. Однако сенат, чье мнение защищал и поддерживал магистр Феоктист, взял верх,22 и от пустых слов снова перешли к ратным делам.23 И это безусловно правильно, ибо кто, если он только человеколюбив и сострадателен, согласится выдать свирепости ничем от диких зверей не отличающихся скифов24 человека, который из-за превратностей жизни отказался от родины (а как говорят, ничего нет ее слаще),25 от супруги и детей и бежал в Ромейскую державу, будто к неприкосновенному алтарю. Многие не могли вынести скифскую жестокость и дикость и бежали к нашей кротости и порядку, по этой причине и боялись их князья, как бы не обезлюдело и мало-помалу не перебежало к нам их племя, и потому неоднократно вплоть до нашего времени вели с нами долгие переговоры. Но напрасны, согласно пословице, были их песни:26 они натолкнулись на твердых людей.
      6. И вот вскоре обе стороны снарядились одна против другой. Михаил велел своему ипостратигу Льву вместе с войском быстро вернуться с Востока и переправиться, но, рассчитывая на его помощь, он лишь приобрел непримиримого врага. Осыпая ромеев градом хвастливых речей и угроз, грозил Крум людей гибелью, земли разорением, деревьев вырубанием, домов сожжением; словно весенний поток устремился он на нас и хвастался, что всех подчинит своей власти. Но царь выступил против него и сразу пресек эти непомерные угрозы и только что не вынудил оставаться в собственных пределах, не переходить границ и не грабить нашей земли. Не раз из рядов своих вызывал противника Михаил, но тот, зная о своем бессилии, не осмеливался и не решался поднять меч на царя. И доволен был царь, что и без боя (никогда не ясен его исход!) удалось ему дать отпор натиску Крума и смирить дерзость его воинов. "Поскольку, - сказал царь, - мы не можем из наших рядов вызвать врага на битву, но он уклоняется от боя и остается на месте, что надо нам делать?" И пожелал царь тихо, спокойно вернуться в свое царство, однако Льву показалось недостойным для ромейского царя обращать спину врагу: так он расценил прекрасное царское решение потому, что не умел мыслить честно и здраво, а только дурно и коварно, а еще потому, что сам замыслил взять всю власть над Ромейской державой. "Двинем на врагов, царь, - сказал Лев, - и еще сегодня увидишь ты, как я их одолею и завоюю победу, ибо твоей молитвой и твоим упованием обрету мужество и пойду в бой". Взволнованный и увлеченный такими речами Михаил распорядился развязать сражение. Но не успела начаться битва, как Лев, постоянно мечтающий о царской власти, повернул назад и устремился в бегство. Какое-то время ни враги, ни сам Михаил не могли ничего понять, ведь еще не случилось ничего такого, что обычно происходит в сражениях, ни с той, ни с другой стороны не успел отличиться ни один воин, битва только начиналась и даже было неясно, сошлись ряды или нет. Вот почему и болгары и вообще все решили, что это - хитрость и что ромеи хотят увлечь их за собой, а потом повернуть ряды и напасть на них. Когда же до тех и других дошло, что бегство это настоящее, а не из хитрости, враги напали на бегущих и победно учинили великую резню.27 Михаил же с немногочисленными своими воинами пытался лишь спасти самого себя и даже не помышлял сопротивляться врагу. Именно так изображают это сражение некоторые авторы, но есть и такие, которые приписывают спасение войска и мужество в бою Льву, в то время как замыслили зло и покинули боевые порядки якобы не воины Льва, а царские отряды.28 Как бы то ни было болгары неожиданно взяли верх, ромеи же, удрученные страшным и тяжким поражением, отослали прочь царя, тревожившегося за свою душу. И вот он направился к царским покоям, а Льва, как некий оплот, оставил следить за врагами, чтобы не учинили они большого разбоя. А тот, воспользовавшись удобным случаем, принялся подстрекать солдатский сброд и понуждал его поносить царя. "Не пристало, - говорил он, - начальствовать над львами оленю (это по басне),29 который ныне пустился в бегство и бежит к жене под юбку, а нас, свое войско, оставил на растерзание врагу". Не успел он закончить перед сообщниками такие речи, как подхваченные толпой болтливых льстецов, стали они претворяться в дело. И вот немедленное провозглашение, и в один день, в какие-то мгновения превратился Лев из частного лица в императора.30
      7. Не успело войско провозгласить Льва, как обуяли мятежника ужасы и страхи. То ли он ломал комедию, чтобы иметь оправдания на будущее, то ли вправду задумался над последствием своих действий (перед самым деянием нередко слабеет воля у посягающих на чужое), а, главное, не знал, как он, стоя лагерем вдали и под открытым небом, сможет проникнуть во дворец. Однако предстояло Льву занять царские покои, и потому мерзкий дух обуял Михаила Травла и грозил смертельно ранить Льва, если только тот не примет благосклонно провозглашения, а все трудности и как проникнуть во дворец - это де его забота. Так все и случилось.
      8. Некий муж по имени Иоанн Эксавулий, которому были доверены забота и попечение о стенах, узнав после возвращения императора, что для охраны оставили Льва, сказал (а был он наделен даром издалека распознавать природу людей): "Не приведет к добру его начальство над войском". Так подал он царю совет поразмыслить и под благовидным предлогом сместить мужа. Впрочем, надо было обнаружить волка под овечьей шкурой31 и, как золото в тигле, испытать божьих избранников. Подобному соизволено время от времени случаться, и, думаю, происходит это по демонской просьбе (как это было с Иовом),32 дабы познать и различить благочестивых, изгнать и удалить дурных.
      9. Еще не кончил говорить Эксавулий, как упреждающая молва уже возвестила о провозглашении узурпатора. Когда это случилось, город от такого известия разве что ума не лишился и пришел в неистовство в страхе перед междуусобной войной, от которой нередко гибли целые города со всеми своими жителями. Самодержец был потрясен душой, но умом не поколеблен; едва узнав о неблагодарности Льва, спокойно шепотом сказал, что де покоряться божественной воле - благо, и, освободив город от волнений и ужаса, приказал всем встречать узурпатора, дабы сохранить в целости свой город, не запятнать и не замарать его кровью сограждан. Нашлись, правда, и такие, кто побуждал, не боясь грядущих бед, с оружием в руках выступить на битву, при этом обещали блюсти верность кроткому и честному царю. И хотя согласны были с ними супруга царя Прокопия и некто Мануил из амаликитян,33 в то время протостратор, сказал царь, что не хочет видеть царства, истекающего братской кровью. На это, говорят, его супруга в неистовстве и гневе34 воскликнула, что будет страшно, если корону себе на голову водрузит Барка (так называла она жену Льва).35 Царь сурово ее выбранил и, всего себя посвятив Богу, стал ожидать будущего. А как только разнеслась весть, что узурпатор входит в город через Золотые ворота,36 весь синклит собрался встретить его у божьего храма Предтечи (того, что воздвиг от основания Студий),37 приветствовал его запрокинутыми ладонями, пошел вослед и принялся превозносить до небес.38 Приблизившись же ко дворцу, узурпатор решил остановиться у так называемой Халки39 и вознести молитвы перед ликом божественной иконы вочеловечившегося ради нас божественного Слова; одет он был в пурпурный плащ, который по воинскому обычаю носил без пояса (знатоки в этом деле именуют его "орлом" или "морем"),40 но сразу его снял, а Михаил (тот самый, который отмечен пороком речи, в то время - блюститель коней Льва) взял плащ и немедленно в него облачился. И многие сочли это за знак того, что он станет царствовать после Льва. Когда же процессия оказалась в Скиле41 (так называется место около дворцового входа), быстро шедший вслед за узурпатором Михаил неосторожно наступил ногой на край его плаща, тогда уже и сам Лев понял, что от Михаила можно ждать любой дерзости. Так и случилось в будущем.
      10. А когда Лев вступил в город, Михаил обрезал вместе с женой и детьми волосы и отправился в божье святилище, именуемое Фаросом42 (по сути и имени подобно оно александрийскому и названо так потому, что для всех зажигает свой свет и указует путь в безопасное убежище), чтобы вымолить благосклонность нового царя.
      А тот решил, что не гоже отрывать от бога и лишать жизни Михаила и потому отправил его изгнанником на остров Плат, велел жить там незаметно и положил ежегодные денежные выдачи. Рассказывают, что там он принял монашество, получил имя Афанасия и прожил еще тридцать два года. При нем находились его сын Евстратий, по приказу Льва постриженный и оскопленный двадцати лет от роду,43 и Никита, который прежде еще мальчиком командовал иканатами (он стремился дружить с воинами и теми, кто проводил жизнь под открытым небом и опытен был во многих делах), а тогда тоже постригся, был прозван Игнатием, проводил свои дни с отцом и пристрастился к иноческой жизни. А вот супругу его Лев отнял, отделил и переселил в монастырь Прокопии,44 хотя Михаил горячо просил этого не делать. Михаил ушел из жизни одиннадцатого января 6032 года, оставил свой прах на том же острове и был похоронен на правой половине церкви. Евстратий же после смерти отца прожил еще пять лет, усоп пятнадцатого января 6037 года и упокоен на левой стороне церкви.45 Игнатий же, прежде именовавшийся Никитой, сподобившись сана константинопольского епископа,46 много позже предал погребению его святое тело в монастыре Сатира, который сам незадолго до того возвел от основания. Монастырь этот именуется также небесным и названия свои получил следующим образом. Сатировым именуется он потому, что невдалеке от него расположен древний Сатир, где находилось сооруженное эллинами святилище Сатиру. Из-за этой близости тем же именем был наречен и упомянутый монастырь. Из этого святилища брал материал на строительство Врийского дворца и император Феофил.47 Восточным же назван он по такой причине. Некогда царь Никифор охотился в тех краях, где ныне расположен монастырь (местность там лесистая, труднопроходимая, пригодная для охоты). Вдруг перед ним появился огромный олень, все пустились его преследовать и поймали как раз в том месте, где ныне возведен монастырский алтарь. И найден был там древний стол на колонне с такой надписью: "Это алтарь небесного архистратига Михаила, воздвиг же его апостол Андрей".48
      Случилось же это не тогда, а по прошествии немалого времени.
      11. Вернем, однако, назад повествование и исследуем причину, побудившую их, будто по согласию, одного - Михаила - вовсе отказаться от борьбы за царство (ведь по пословице, есть и в муравье желчь), а другого - Льва, напротив, решительно и дерзко его добиваться. Ибо истинным образованием и наставлением в делах государственных я полагаю умение вскрывать причины как очевидные, так и сокрытые, без которых любая историческая книга, не знаю уж, какую может принести пользу. Так вот жила неподалеку от Михаила одна служанка, которая время от времени под влиянием вина и возбуждения прорицала и пророчествовала и, приходя к берегу Вуколеона,49 громогласно кричала, обращая свои слова императору: "Спускайся, спускайся, Михаил, уйди от чужих". Так делала она постоянно, и не укрылось это даже от тех, кто хотел бы прикинуться глухим и жить в веселии. Но дошло это, хотя и поздно, до императорских ушей, возбуждая ропот и недобрые разговоры. Царь же (каждый любит делиться своими горестями с друзьями) сообщил об этих речах своему родственнику Феодоту Мелиссину по прозвищу Каситера и посоветовал осуществить один безопасный и сулящий успех замысел. А заключался он в том, чтобы, когда пророческое вдохновение сойдет на девчушку, всяческим образом уговорить ее сказать, из какого дома будущий царь, какое имя носит и каков его образ. Он согласился, и обуянная пифоновым духом,50 ничего не тая, она сказала: "Когда будешь на акрополе, в определенное время туда придут два человека. Того, кто будет ехать на муле, зовут Лев, другого - иначе. Первый и сподобится царства". Но ото всего этого сей богопротивный муж в разговоре с царем отказался и ни о чем из случившегося ему не рассказал, а ее слова назвал вздором, не заслуживающим никакого внимания. Впрочем, для него самого не были они ни вздором, ни блевотиной, ибо сразу пошел он и застал, как и услышал, мужа в святилище божественного Павла - пристанище сирот, вступил в беседу, завоевал и внушил ему доверие и велел мужаться и радоваться, ибо, - сказал он, - втайне открыл мне будущее глас божий, ясно возвестивший, что тебе быть царем.51
      Эти нашептывания, будто второй слой краски, придающий в живописи образ первоначальным контурам (так я называю первые прорицания монаха из Филомилия),52 заставили Льва увидеть грядущее царство не расплывчато и в тумане, а четким, ясным и уже как бы наступившим. Это разожгло угасающее и иссякающее пламя надежд Льва, а Михаила погрузило в пучину отчаяния, и вознеслась твердыня души одного, поколебалась - другого. Причина тут не только в этой бабенке, но и в Каситерец ему доверились, а он обманул. Однако вернемся снова к истории.
      12. Взявший самодержавную власть и всенародно провозглашенный в июле шестого индикта53 Лев произвел в сан патрикия шепелявого Михаила, у которого прежде принял из божьей купели его первенца. Фому же, своего сверстника и товарища детских игр, назначил турмархом. Что же до Мануила, протостратора Михаила, то он сопричислил его к патрикиям, возвел в ранг стратига Армении и сказал: "Не к лицу тебе воевать со мной, а царю и Прокопии подавать советы". На что тот без всякого стеснения ответил: "А тебе не к лицу поднимать руку на своего благодетеля и кума".54 И замолчал тогда Лев, устыдившись добродетели мужа.
      13. Узнав же, что болгарский предводитель,55 возгордившись своей прошлой победой, вновь опустошает соседние земли, истребляет и разоряет поля, уводит с собой много людей и много скота, Лев прежде всего решил посольством напомнить ему о мире, а когда успеха не возымел, собственными стараниями восстановил пришедшие в негодность участки стен и быстро выступил с войском на помощь, а явившись в Месемврию, воспользовался такой хитростью. Когда стало ему известно, что окрестные болгары, поднявшие на него оружие, испытывают большие лишения во всем необходимом, он ночью в сопровождении большого числа закаленных в боях и трудах воинов оставил то место, где стоял лагерем (при этом о своем плане поставил в известность только одного человека), и засел в засаду на одном из холмов, сообщив о знаке и времени начала сражения. Вскоре рассвело, стратиг остался без царя, и все кругом, ничего не зная о случившемся, решили, что он, то есть царь, бежал. Поэтому враги подняли голову, уже не могли оставаться в лагере, воодушевились и сочли, что наше войско уже у них в руках. С наступлением ночи Лев из засады напал на не подозревающих об опасности, расслабленных сном и ободренных мнимым бегством царя и учинил такую резню и сечу (по сигналу ромеи бросились на них со всех сторон), что погубил все войско, и, по пословице, даже огненосец не спасся. В набегах и нападениях он увел в полон всех взрослых, насмерть расшиб о скалы и землю их детей и быстро вернулся на родину. И холм с тех пор носит имя Льва, болгары же, проезжая мимо, всегда качают головой, показывают пальцем и не могут забыть о случившейся там беде.56
      14. Эта победа прибавила ему дерзости и наглости и возбудила свойственную ему жестокость. И не делал он уже различия между проступками малыми и большими, но для всех, кто бы в чем ни был уличен, существовал у него один приговор: усечение самых главных членов, кои вывешивались потом на всеобщее обозрение. Такое он проделывал со всеми людьми и вселил к себе ненависть и огромное отвращение. Ибо тот кто, безо всякого удержу выказывает свойственное ему зверство, кое ни обуздать, ни смягчить невозможно, и безжалостно терзает родственную природу, не дружбу получил в награду, а вражду.
      15. Так он действовал, и вот, припомнив монаха из Филомилия, решили возблагодарить его за прорицания, послать ему благодарственные приношения и испросить побед для своей власти. Однако монах уже успел покинуть сей мир, а в доме старца под видом благочестия водворился некий; мерзкий и завистливый демон, ибо остерегусь назвать человеком того, кто всюду сеет замешательство и смуту и, подобно той древней змее,57 вливает яд в ухо несчастного Льва, человека ума недалекого. А звали же этого: человека Симватий, он выбранил царского вестника, осыпал поношениями царя (не про себя, а прямо в лицо) и к тому же просил, ничего не тая, передать, что-де недолго тебе царствовать в идолопочитании - о его мерзкий язык! - и в уповании на образы, коим поклоняются эта тигрица и вакханка, а также Тараксий (так в связи с божественными иконами именовал распущенным своим языком царственную Ирину и святого Тарасия).58 Льву же, воистину образу демонскому, рабу невежества, тени безгласное, надо бы было этим пренебречь, а если уж нет, то сообщить и описать все державшему бразды церковного правления, собрать к тому же синод59 и всерьез рассмотреть серьезное дело, а не доверяться людям без здравого смысла (о дружба, на хитрости замешанная!), которые не о царских, а о своих собственных делах пекутся и заботятся. Он же делится со своим любимым Каситером и докладывает ему обо всем, что ему передали. Но тот не лечит, а лишь возбуждает зло злом, ярость яростью и знакомит царя с другим человеком, костенеющим в том же заблуждении о божественных иконах и обосновавшимся в портике Мавриана,60 безмерной болтовней возносит его до небес и утверждает, что он выше ангелов. "В этих делах, царь, пользуйся его наставлениями и не ошибешься, если поступишь по его слову".
      16. Дав этот совет, он сразу решил отправиться к монаху, наболтал ему всякое, а потом сказал, что следующей ночью приведу я тебе сюда самого царя, облаченного в простое платье, который будет с тобой советоваться о вере и других непустяшных вещах. Ты ему обещай, что будет он управлять царством семьдесят два года, назови тринадцатым апостолом и уверь, что увидит он на троне детей от детей своих, если только последует в вере примеру Льва Исавра.61 А если откажется он пообещать, поклянись, что грозят ему от бога погибель и гибель, стремнины и пропасти. Такие дал он ему наставления в своем преступном и мерзком замысле и в установленное время привел к нему царя. И когда вошли они вместе с Феодотом и приступили к заветному, монах сказал: "Негоже тебе, царь, менять пурпурное платье на простую одежду и морочить умы людей". Царь был восхищен и поражен этой речью, счел ее божественным прозрением, словно тень от статуи, не мог отстать от монаха и, будто глиняный сосуд за ушко, был привязан к речам монаха. Но об этом писали и до нас в стихотворном произведении.62
      17. Тотчас провозглашает он уничтожение святых икон63 и требует от патриарха (это был Никифор)64 скрепить указ собственноручной подписью, если только он не хочет отправиться в изгнание. А тот, и по другим признакам заключивший об отвращении царя к божественному, счел лучше отправиться в ссылку, а не оставаться с царем, и остался верен осужденному учению.65 И вот в дни божественной пасхи получил Феодот Каситера66 в награду патриарший престол. Не обойдем молчанием и следующего доказательства. Никифор - первый в священстве просил у Льва посредством священного свидетельства подтвердить свое согласие с божьей верой. А тот сразу его представить отказывался и откладывал до времени, когда окончательно будет провозглашен императором, и объяснял отсрочку тем, что от рождения привержен еретическому безумию.67
      18. Но есть и другое доказательство, куда более ясное. Когда впервые он был провозглашен императором и на его проклятую голову нужно было возложить корону (а должен был это сделать патриарх), тот подошел, но прикоснувшись, ощутил не мягкие волосы, как должно было, но тернии и колючки; он уколол руку, словно о жало, и был пронзен болью.68 Это, однако, случилось раньше. А тогда, подчинившись вынесенному приговору, отправился в путь изгнанный патриарх и, как рассказывают, отплыв на грузовом судне далеко от берега, увидел в одном месте издали блаженного Феофана, воскурениями и светильниками почитаемого, торжественным шествием в благой своей вере шествующего. Как и должно, вознеся ему хвалы, в молитвах препоручив его Богу, он как бы воздел ввысь руки и обнял его, издали посылая прощальный поцелуй. А когда кто-то из спутников спросил, кому он его предназначает с такой горячностью и пылом, сказал пророческим голосом: "Исповеднику Феофану, настоятелю монастыря Агра".69 Так все вскоре и случилось. Сам он его больше не увидел, Феофан же надел венец исповедничества. Это о патриархе.
      19. Лев заложил столь успешное начало своего царствования, таким образом распорядился церковью, как никто другой болея честолюбием, принялся за государственные дела: словно оса, никогда не расстающаяся со своим жалом, он сам упражнял свое воинство, во многих местах Фракии и Македонии собственными стараниями возвел от основания города и объезжал земли, дабы вселить страх и ужас во врагов. Потому-то, как рассказывают, и сказал после его кончины святой Никифор, что не только злодея, но и радетеля общего блага потерял город в его лице. Весьма волновался он о чинах и должностях, причем не только о гражданских, но и воинских. Сам он был выше сребролюбия и потому из всех предпочитал людей неподкупных и отличал всех по доблести, а не богатству. Он хотел прослыть любителем правосудия, однако на деле им не был, впрочем, не был ему чужд, сам восседал в Лавсиаке70 и многие судебные дела рассматривал самолично.
      Как-то раз подал ему жалобу один человек по поводу похищения его жены, будто похитил знатный муж его жену и что сколько не докучал я эпарху, ответа не удостоился. И вот он повелел тотчас представить ему эпарха и, когда удостоверился, что так все и было, осудил его, сместил с должности, излил на него немало гнева, а прелюбодея велел предать закону. Однако всем этим он хотел подольститься к народу и как бы покупал его расположение.
      20. А вот против веры безумствовал он ужасно, так что почитал дурным даже поминать имя божие. Так, клятвенно скрепляя тридцатилетний мир с гуннами, именуемыми болгарами, и заключая мирные соглашения,71 когда должен был их подтвердить и упрочить, ни одной из наших клятв он не воспользовался, не призвал в ручатели и свидетели дел и слов ни Бога, ни силы небесные, ни Матерь христову и божию во плоти, но, словно варварская душа, не знающая богопочитания, призвал в свидетели собак и тех, кому приносят жертвы не ведающие закона племена, и даже отрезал и не побрезговал взять в рот в подтверждение договора то, чем они нажираются.72 И доверил он им христианскую веру, в которую предстояло им, как и положено, перейти с нашей помощью.73 И за то, что, по словам Господа, метал он бисер веры перед свиньями74 и влагал его им в уста, заслуживает отвращения сей нечестивец. А за то, что властитель ромейского царства и государства во всенародном театре75 при стечении множества верных и неверных позволял посвящать себя в их обряды и таинства, достоин он вечного червя и адского пламени. И где только ни находил он людей, блюдущих истинное учение, истязал их жестоко и страшно. Кроме того, он сколачивал и собирал отряды и полки единоверцев, держал их при себе и осыпал милостями. Был в их числе и Иоанн Грамматик, человек ничему доброму не обученный. Этим-то людям и велел Лев написать сочинение, провозглашавшее дерзкую и мерзкую веру, а потом двинулся в поход на божественные иконы. Вдохновлял же, раздувал его пыл и как бы возносил ввысь (легок был умом царь и ни в чем разумом не руководствовался) начальник святого воинства и дворцового клира. Издавна подстерегал он Льва, словно из засады, как Протея мечтал поймать его, и когда как-то в церкви во всеуслышание провозглашали божественные слова: "Итак, кому уподобите вы Бога? И какое подобие найдете ему? Идола отливает художник, а золотильщик покрывает его золотом",76 - он потихоньку подошел и, выступив вперед, сказал: "Разумей, царь, что говорит святое речение, да не раскаешься ты в начинаниях своих. Выбрось прочь образы, лишь по видимости святые, держись веры тех, кто их не почитает". Речи эти неразумные, как я уже говорил, разгорячили царя, возгорелся он своей несчастной душой и на благочестивых обрушил все свое безумие, а нечестивых обрек на справедливый гнев божий. Он вызвал указами из других стран всех архиереев, соблазнял их, дабы сделать послушными своей воле, не допустил до патриарха и многим уготовил прекрасное мученичество, из-за того что не повиновались ему.77
      21. Бог же, чей нрав не суров, а великодушен, лишь сверкал мечом, но не разил им. И постигали их то мор, то засуха, то солнечный жар, то землетрясение, то извержение, то сверкание пламени в небе, то гражданские войны - из бед самая страшнейшая.
      Но нельзя было сдержать душу, словно вепрь с кручи летящую. И потому поздно, но направил Бог смертоносный меч, дабы клином вышибить клин и злом исцелить зло. А мечом этим стал Михаил, пребывавший тогда в должности начальника федератов, тот самый, что обвинен был в оскорблении царского величества,78 но великими трудами и стараниями сумел себя обелить. Но, словно жертва после заклания,79 в скором времени обнаружил он то, что всегда держал за зубами. Болтлив и дерзок был язык Михаила, и без устали трубил он о зверском нраве Льва, поскольку и вырос вместе с ним, и собственной храбростью наслаждался. А Лев (даже одному глупцу не может царь позволить взять верх, если, конечно, умеет держать. в узде не только мужей, но и собственный гнев) посадил своих людей в засаду, чтобы подслушали и через посредника передали ему слова Михаила. Ведь он опасался грядущего и не стерлись в его душе слова филомилийского прорицания, возвестившего, что после Льва провозглашен будет Михаил. Был среди этих соглядатаев и Эксавулий, муж искусный в познании людского нрава. Но не иссякала со временем ни болтовня, ни злопыхательство Михаила, напротив, как река в половодье выносит на берег ил и грязь, так и он грозил Льву страшной гибелью и всем, что порождали его злоба и мерзость. Об этом донесли царю, и схвачен был Михаил в тот же день. В конце концов обвинители привели доказательства, и он был уличен как покушающийся на захват власти. Случилось же это накануне дня сошествия в мир и воплощения Христа, слова и Бога нашего.80 Вина его полностью подтвердилась (сам царь вел расследование в Асикритии),81 бежать преступники не смогли, и приговаривается он к смертной казни, причем не к простой, а такой, где зрителем и исполнителем был бы сам царь; то ли осилило Льва чувство гнева, то ли радостью наполняла жестокость, но должны были бросить Михаила в печь царской бани на съедение жестокому пламени. Так было постановлено, и отправился царь посмотреть на сие действо. Однако его супруга (Феодосия, дочь Арсавира) прибежала неприбранная, в чем была, словно распаленная вакховым неистовством, отговорила мужа, остановила его, обозвала злодеем и богопротивным, который не стыдится даже дня, когда причащается тела господня. Робея перед злом, опасаясь божия гнева, пошел Лев на попятный, даровал Михаилу спасение, при этом поручил сторожить его папию, но ключи от ножных кандалов счел нужным хранить при себе. Однако жене своей он пригрозил: "Сегодня ты освободила меня от греха. Но и ты, жена, и вы, дети, семени моего порождение, вскоре увидете, что из этого выйдет". Этими словами он предвосхитил и предсказал будущее.
      22. Жил в его душе страх из-за одного прорицания, будто рухнет все его счастье и царство в день воплощения Христа и Бога нашего. Прорицание же это было сивиллино82 и содержалось в одной книге, хранившейся в царской библиотеке, и находились в этой книге не одни оракулы, но и изображения и фигуры грядущих царей. Был изображен там и лев и начертана буква хи, от хребта до брюха его. А позади - некий муж, с налету наносящий смертельный удар зверю через хи. Многим показывал Лев книгу и просил разъяснений, но один лишь исполнявший тогда квесторскую должность растолковал прорицание, что де царь по имени Лев будет предан губительной смерти в день рождества христова.83
      23. Наполняло Льва страхом и видение его матери. Сначала он не придал ее рассказу никакого значения, а теперь он грыз его душу. А виделось ей, что когда является она в божий Влахернский храм,84 то встречает ее дева, окруженная людьми в белоснежных одеждах, а храм полон крови. И велит дева одному из рядом стоящих наполнить кровью горшок и дать выпить ее матери Льва. Но та ссылается на многолетнее свое вдовство, из-за которого в рот не берет ни мяса, ни живности, отказывается принять горшок. "Как же, - гневно ответствовала дева, - твой сын непрерывно наполняет меня кровью и гневит этим моего сына и Бога". И не раз с тех пор молила она сына отступиться от иконоборческой ереси и повествовала о трагическом этом видении.
      24. Но не меньше устрашало его и другое ночное видение. Слышалось ему, будто давно почивший славный патриарх Тарасий побуждает некоего человека, именем Михаила, напасть, смертельно ударить и сбросить его в бездонную пропасть. А к этому еще и слова монаха из Филомилия и одежды быстрая перемена.85 Все это вместе заставляло его трепетать от страха, волноваться душой, а о ночном сне он и думать забыл. Вот почему в середине ночи, рассудив скорее по-мудрому, нежели по-царски, он высадил дверь, ведущую в покои папия (велика была сила его рук!), и поспешил в его комнату. Когда же он туда явился, предстало перед ним зрелище, немало его поразившее. Осужденного он увидел удобно расположившимся на кровати папия, а папия застал лежащим на полу. Царь приложил руки к голове Михаила, желая узнать, спит тот сном беззаботным и сладким (который сопутствует счастливым людям) или же беспокойным и пугливым. Когда же он обнаружил, что сон его спокоен и нетревожен (даже касанием своим не разбудил его царь!), Лев пришел в еще больший гнев от такого неожиданного зрелища и ушел, грозя всякими страхами не только Михаилу, но и папию. Не укрылось это от людей папия, но один из стражников Михаила узнал царя по красным сапожкам86 и точно обо всем рассказал. Прийдя в ужас, охваченные необоримым страхом, принялись они раздумывать, как спастись.
      25. С рассветом сделал вид Михаил, будто хочет через Феоктиста (которого позже произвел в чин каниклия) поведать одному боголюбивому мужу о грязи души своей. И получил на это разрешение и соизволение императора. И говорит он Феоктисту: "Передай нашим сообщникам, что де грозит он все раскрыть царю, если только не выкажете вы доблести и не избавите его от смерти и тюрьмы". Заговорщики же, выслушав такое, составили следующий план. Было тогда у святого клира в обычае оставаться на ночь не как нынче в царском дворце (с того случая это и повелось), а в своих домах, в начале же третьей стражи87 собираться у Слоновых ворот, чтобы воздать утренние славословия господу Богу нашему.88 С ними-то и смешались заговорщики, держа под мышками кинжалы, которые им в потемках удалось скрыть под священническими одеждами. Они спокойно прошли вместе с клиром и затаились в ожидании сигнала в одном темном месте. Закончился гимн, царь стоял вблизи певчих, ибо часто сам начинал свое любимое "Отрешили страстью всевышнего" (был он по природе сладкоголос и в исполнении псалмов искусней всех современников),89 вот тогда-то сообща и бросились заговорщики, однако с первого раза ошиблись, напав на главу клира, обманутые то ли телесным сходством, то ли похожими уборами головы. Ведь дело происходило в суровое зимнее время, и прикрывали оба себя одинаковыми одеждами, а на голове носили острые войлочные шляпы. Предводитель клира отвел от себя угрозу (сразу обнажив голову, он обеспечил себе спасение лысиной), а вот Лев, скрывшись в алтаре, спастись не смог, но сопротивляться все-таки попытался. Он схватил цепь от кадильницы (другие утверждают - божий крест) и решил защищаться от нападающих. Однако тех было много, они бросились на него скопом и ранили, ведь царь оборонялся и материей креста отражал их удары. Но, словно зверь, постепенно слабел он под сыпавшимися отовсюду ударами, отчаялся, а увидев, как замахнулся на него человек огромного, гигантского роста, без обиняков запросил пощады и взмолился, заклиная милостью, обитающей в храме. Был же этот человек родом из крамвонитов. И сказал он: "Ныне время не заклинаний, а убийств", - и, поклявшись божьей милостью, ударил царя по руке с такой силой и мощью, что не только выскочила из ключицы сама рука, но и далеко отлетела отсеченная верхушка креста. Кто-то отрубил ему голову, оставив тело валяться, словно булыжник.
      26. Такой смертью умер Лев в декабре месяце90 (был десятый час ночи), процарствовал же он семь лет и пять месяцев. Он отличался жестокостью и, как ни один из предшественников, - нечестием. И этим опозорил он свойственные ему заботу о государственном благе, силу рук и храбрость. Говорят, будто в тот же час раздался с неба голос, возвещающий всем о его смерти. Его слышали моряки, которые заметили время ночи, а после выяснили, что случилось это в ту самую ночь.




Книга II

МИХАИЛ II

      1. Как об этом рассказывалось в предыдущем разделе, люди Михаила убили Льва, а его труп без всякого сожаления и жалости через Скилу вытащили на ипподром91 и сделали это без тени страха, поскольку дворец кишел заговорщиками и злоумышленниками. Вослед вывели они его супругу и четырех их сыновей: Симватия, после коронации переименованного в Константина,92 Василия, Григория и Феодосия, посадили их на корабль и отправили на остров Прот. Юношей подвергли там оскоплению, причем Феодосию это стоило жизни (его похоронили в одной могиле с отцом).
      2. Михаила освободили из-под стражи папия и, не сняв с ног кандалы (не могли найти ключей, которые для безопасности Лев хранил при себе), усадили на царский трон, и все находившиеся во дворце преклонили колена и провозгласили его самодержцем. В середине дня, когда молва о случившемся уже распространилась повсюду и едва удалось разбить молотом кандалы, царь, не омыв рук, не обретя в душе страха божия и вообще не успев сделать ничего необходимого, отправился в великий храм божий,93 дабы получить венец от руки патриарха и сподобиться всенародного провозглашения; опорой же и защитой были у него лишь те, кто злоумышлял вместе с ним и участвовал в убийстве. Да и кто стал бы удивляться зломыслию их обоих: Льва ли, у которого не нашлось ни одного помощника из бывших льстецов и хвалителей (как змеи попрятались они по своим норам), Михаила ли с его бесстрашием и кровожадностью, который не как палач (а случилось это по воле всем повелевающего провидения), а будто увенчанный победой атлет, шествовал по улицам, хотя надо бы сидеть тихо и скорбеть, не из-за того что он по справедливости пролил достойную того кровь (в этом тоже нет ничего похвального), а потому, что недостойно сделал это в месте божественном и чистом, где ежедневно льется кровь господня - искупление грехов наших.
      3. Но пусть обратится история к его родине и, повествуя о делах его, расскажет и о нем самом. На свет его произвел город нижней Фригии по названию Аморий, в котором издавна проживало множество иудеев94 и неких афинган.95 Из-за постоянного общения и тесного с ними соседства возросла там ересь нового вида и нового учения, к которой, наставленный в ней с детства, был причастен и он. Эта ересь позволяла, совершая обряд, приобщаться спасительной божьей купели, которую они признавали, остальное же блюла по Моисееву закону, кроме обрезания. Каждый, в нее посвященный, получал в свой дом учителем и как бы наставником еврея или еврейку,96 которому поверял не только душевные, но и домашние заботы и отдавал в управление свое хозяйство. Приверженный к ней с детства и преданный душой, не сохранил он в чистоте и этих убеждений, но - вот уж смешение всяческого безверия! - вскоре и ее исказил, при этом и христианское учение извратил, и иудейское замарал. Этого учения он придерживался и, войдя в зрелый возраст, будто виноградная лоза от усов, не мог избавиться от невежества и грубости. Взращенный в них и воспитанный, изучал он и соответствующие науки, которыми, достигнув царской власти, гордился и тщеславился, видимо, более нежели короной. Что же до словесных наук, то он их презирал и ловко отводил от своей души, ибо они опровергали его доводы, могли переубедить и отвратить от еретической веры. Умудрялся он и свою веру почитать и нашу не отвергать, ибо не мог состязаться с таким сонмом блистательных мудрецов, и возрастом и числом превосходящих.
      4. И тем не менее чтил он свое. А было это предсказывать, какие из новорожденных поросят вырастут упитанными и размерами не будут обижены, или наоборот, стоять рядом с лягающимся конем, ловко погонять лягающихся ослов, наилучшим образом судить о мулах, какие из них пригодны под грузы, а какие хороши для седоков и не пугливы. А кроме того, с одного взгляда определять коней, какие из них сильны и быстры в беге, а какие выносливы в бою. Определять также плодовитость овец и коров, какие из них от природы обильны молоком, и более того, различать, какой детеныш от какой матки родился, если даже животные с детенышами не издают ни звука. Вот что он знал и чем гордился в первые (а можно сказать и последние) свои годы.
      5. Михаил терпел и переживал нищету, а когда возмужал, всеми способами попытался от нее отделаться, и вот явился он как-то к своему стратигу, чтобы себя показать и шепелявым языком привлечь внимание. В это время один афинган (знакомый и доверенный стратига) объявил, что Михаил вместе с еще одним человеком вскоре прославятся и даже сподобятся царской власти. Такие речи разгорячили душу стратига, он уже как бы пожинал будущие плоды и решил из-за собственной медлительности не упускать случая, вернуть который нелегко и непросто. И вот уже и стол накрыт, и стратиг, махнув рукой на всех прочих, зовет на пир этих мужей. В разгар попойки стратиг вывел к ним своих дочерей и объявил их женихами и невестами.97 Изумленные столь неожиданным оборотом дела, они сначала лишились от удивления дара речи, а потом согласились и решили единодушно, что стратиг скорее Богу подобен, нежели человеку.
      6. Не хочу один спорить со многими и не стану отрицать, что искусство прорицаний включает в себя многие вещи: полет птиц, сновидения, лицезрение рассеченных тел всевозможных животных. Однако ни я, ни, как полагаю, никто из благомысленных людей не станет также и утверждать, что это искусство чисто и обходится без помощи демонов, силящихся оторвать человека от Бога, ведь мы слышали, что хорошим его знанием отличаются люди образа жизни не непорочного и чистого, а скорее низменного и жалкого.98 Но зачем задаюсь я сейчас таким вопросом ? А затем, чтобы не решил кто-нибудь, будто люди, этим занимающиеся, вещают по божьему вдохновению, и не приписал Богу ответственность за их зломыслие или-что то же самое - за их власть, и не подумал, что благомысленны те, кто этим людям доверяется (ежедневно множество их терпит неудачу и сами становятся причиной собственной гибели). Пусть лучше обвинит он первопричину зла - змею, ту, что, обходя вселенную и найдя подходящие органы, бросает семена вожделения к царской власти не в одного или двух, а во многих, подзадоривает и подстрекает их к покушению, убеждает их возмущать народы и учинять гражданские распри по образу и подобию того слепца, что непрерывно мечет камни: бросив много камней, он, и не видя, рано или поздно попадет в того, кого хочет.99 Я уклоняюсь сейчас от темы повествования, чтобы никто не возвел к божеству ни эти события, ни царствования еще более мерзкие, и при этом опираюсь на известное изречение, гласящее: "Поставляли царей сами, без меня".100
      7. Словно божий глас выслушал он слова афинганского прорицателя, а потом точно так же, как я уже рассказывал, филомилийского; с тем большей наглостью совершил он убийство Льва, а после того, как исполнил свой замысел, быстрее должного вошел в божий храм. Он дурно поступил с первым своим благодетелем - тем самым Варданом, но еще хуже со вторым - Львом, сына которого воспринял из божьей купели. Впрочем, из отобранного добра он выделил долю, которую отдал в пользование детям, матери и супруге Льва, подарил им для услужения и некоторых из юных своих прислужников, хотя и не всех. Матери и супруге распорядился проживать в безопасности и с сохранением всех прав в так называемом Господском монастыре,101 а сыновьям, как рассказывают, - на острове Прот, там, где Константин, переименованный в Василия,102 потерявший дар речи после того, как отсекли ему детородный член, молил Бога разрешить его от немоты и вернуть сладкозвучный голос, молил он и Григория,103 воссиявшего в богословии, образ которого был там водружен. Снизошел святой и на праздник крещения услышал его молитву. И вот слышит он, как говорит ему поутру сей божественный образ такие слова: "Возьми табличку и читай". И уверовав, подошел он и прочел чистым и звонким голосом: "Вновь мой Иисус". С тех пор не покидало его отвращение к этому наследованному от отцов безумию и вражде к иконам и, не переставая, прижимал он к сердцу изображения святых. Но случилось это позже, спустя много времени.
      8. Уже когда взял Михаил в свои руки самодержавную власть и распоряжался ею по воле своей, направил ему письмо блаженный Никифор, прося возродить веру и восстановить почитание божественных икон. И ответил ему Михаил: "Не вводить новшества в догматы веры пришел я и не разрушать и уничтожать завещанное и установленное. Пусть каждый поступает по своей воле и желанию и да не познает горя и не вкусит страдания".104 Но не соблюл своего решения до конца тот, кто и с самого начала не был истинным христианином. Чем дольше владел он царской властью, тем с большей жестокостью и природной злобой раздувал Михаил пламя войны против христиан и соплеменников и то в презрении к монахам подвергал их всевозможным ужасам и все время выискивал для них новые наказания, то заключал в тюрьмы и отправлял в ссылку прочих преданных вере. Потому-то и изгнал он из города Мефодия, вскоре потом занявшего патриарший престол, а также Евфимия - в то время сардского митрополита, так как оба отказались подчиняться его воле и не отрешились от почитания икон. Божественного Мефодия105 он заключил в тюрьму на острове апостола Андрея (вблизи Акрита106), а блаженного Евфимия,107 которого засекли бичами, предал смерти руками своего сына Феофила. Христову паству он притеснял и истреблял, словно зверь дикий, а вот иудеев освобождал от налогов и податей, и потому любили они его и почитали больше всех на свете. Живописцы воспроизводят прекраснейших из живых существ, а этот за прообраз и образец взял для себя жизнь Копронима,108 которой и старался изо всех сил подражать. Он дошел до вершин нечестия: приказал поститься в субботу и отточил свой язык против божьих пророков, не верил в грядущее воскресенье и блага, от него проистекающие. Он утверждал, что не существует дьявола, ибо о нем ничего не говорится у Моисея,109 одобрял блуд, постановил во всех случаях клясться одним только Богом, бесстыжим своим языком причислял Иуду к спасшимся, говорил с издевкой, будто праздник спасительной пасхи чтится дурно и не вовремя, эллинскую же науку презирал, а нашей и божественной пренебрегал так, что даже запрещал наставлять в ней юношей.110 Не хотел он, чтобы кто-нибудь с быстрым взором и искусной речью противостоял его невежеству, посрамил его и своей ученостью взял над ним верх. Ведь Михаил настолько был слаб в складывании письменных знаков и чтении слогов, что скорее можно было прочесть целую книгу, чем он своим медлительным умом разберет буквы собственного имени. Однако хватит об этом: божественные люди достаточно осмеяли его в свое время, и немало есть книг, выставляющих на позор его деяния. А мы продолжим нашу историю и взглянем на результат его безбожных поступков.
      9. В это время начавшаяся на востоке гражданская война наполнила вселенную всевозможными бедами111 и из многих людей оставила в живых только немногих: отцы вооружили свои десницы на сыновей, братья - на детей родного чрева, друзья, наконец, - на самых своих близких. А зачинщиком всего этого был Фома, о котором рассказывают по-разному. Я всего лишь человек и из-за утекшего времени сообщаю о событиях не как очевидец, а понаслышке, и потому надо мне, чтобы во всем сохранить истину, передать рассказы, трактующие о событиях не только так, но и иначе, ведь сомнения и отклонения никак не вредят моему повествованию, которое лишь станет надежней от постоянного сопоставления: случилось что-нибудь так или по-другому. Было бы прекрасно, если бы истина как бы не являлась нам обнаженной и без завесы, а мы, люди, обладали всезнанием. Но поскольку быстротекущее время, словно накинутый на глаза покров, ослабляет наше знание, следует довериться молве и слухам и хоть как-то вывести на свет события прошлого и не дать им погрузиться в реку забвения.112
      10. Согласно одному - первому - рассказу (которому верю и я, имея подтверждение в письменных сочинениях), Фома происходил от незнатных и бедных родителей, к тому же славян,113 кои нередко разветвляются на востоке. Живя в бедности и решив попытать счастья, он покинул родину и явился в нашу столицу. Тут он пристроился в слуги и помощники к одному синкдитику,114 но поспешил по своей распущенности оскорбить и опозорить его супружеское ложе. Фома был уличен и, поскольку не мог вынести великого позора и полагающихся в таких случаях ударов, бежал к агарянам и сумел внушить им большое доверие своими многолетними делами (ему уже тогда было 25 лет), а также отречением от Христа н Бога нашего. Поставленный во главе войскового отряда, он ополчился против христиан и обещал могучей дланью подчинить Ромейское царство.115 А чтобы никто из ромеев не встал ему поперек пути, но все пошли за ним и готовы были за него в огонь и в воду, объявил Фома и провозгласил, что он-де не кто иной, как Константин, сын Ирины, которого уже давно лишили царства и глаз собственное его безумие и свирепый нрав (тогда же он и расстался с жизнью).116 Поскольку грандиозность замысла и питающие Фому надежды требовали сообщника (иначе - и он это понимал - не одержать было победы ни на море, ни на суше), он взял себе приемного сына, сама внешность которого свидетельствовала о безумии души. Фома дал ему большое войско, переименовал в Констанция117 и приказал опустошать и разорять ромейскую землю с одной стороны, сам же напал на нее с другой. В то время последние свои годы держал бразды правления государством Лев Армянин, он сколотил не слишком значительное войско и сам привел его к поражению (оно обратилось в бегство при первой стычке), возбудив в Фоме дерзость и чрезмерное самомнение. Таково было начало этого движения и мятежа, согласно первому известному рассказу.
      11. Согласно второму, это был тот самый Фома (в имени нет никакого различия), который издавна состоял при Вардане и был отличен воцарившимся Львом.118 Исполняя должность начальника федератов и находясь в Анатолике, он услышал, что Михаил убил Льва, решил отомстить за убийство и вместе с тем утолить свой гнев (они издавна, с юных лет не ладили с Михаилом). Хотя он боялся исполнения касающегося его прорицания филомилийского монаха, тем не менее двинул на Михаила войско, притом войско не малое и не слабое, а, напротив, мощное, мужественное и сильное, из людей разного возраста, хорошо владеющих оружием. Впрочем, Михаила все ненавидели и потому, что был он, как говорилось, причастен ереси афинган, и потому, что отличался робостью, и потому, что речь у него хромала, а более всего потому, что не менее речи хромала у него душа. Им тяготились и его презирали многие. Фома же, хоть и с увечным бедром и родом варвар, внушал уважение сединой и тем более вызывал любовь, поскольку столь ценимые воинами качества, как доступность и ласковое обхождение, были свойственны ему еще с детства, а силой в роде бы он тоже никому не уступал. Он привлек на свою сторону сборщиков податей, щедрыми дарами постарался подчинить своей воле многих людей и стал из малого большим, из ничтожной доли - великим. Одних (в ком сидела страсть к переменам и обогащению) он привлек убеждением и дружбой, других (кто уже вкусил зла гражданских возмущений) - силой и принуждением. Потому и разразились гражданские битвы и, словно новые нильские водопады, напоили землю не водой, но кровью. И вот занес смертоносную руку раб над господином, воин над начальником, лохаг над полководцем, и, залитая кровью, застонала вся Азия. Целые города со всеми своими жителями, охваченные страхом, сдались Фоме, некоторые, однако, сопротивлялись, храня верность императору, но и они в конце концов покорились, понеся большие потери и убитыми и пленными. И вся Азия перешла к нему, кроме Катакила-стратига Опсикия119 и Ольвиана-стратига Армениака. Среди такого количества полководцев только они двое сохранили верность Михаилу. В награду за то, что его не предали, царь сократил так называемый капникон - подать в царскую казну - на один милиарисий.120 Издавна они, как и все, платили два милиарисия, а с тех пор в благодарность за верность один милиарисий был снят.
      12. Агаряне узнали обо всем, и было им это в радость и в удовольствие. Пользуясь случаем, они без страха нападали на земли и острова, и нигде не встречали никакого сопротивления. Узнал об этом Фома и задумался, покинули его и не возмутились его люди, если бросит он на произвол судьбы жителей родных и других восточных земель, позволит убивать и пленять их жен и детей, и потому решил своим появлением сдержать натиск агарян, устрашить многочисленным войском и хитрыми уловками склонить к миру. Так все и случилось. Он повернул назад, напал на сарацин в их стране, показал свою силу, вступил с варварами в переговоры, заключил мир, вошел с ними в военный союз, посулив и пообещав то, о чем говорилось прежде: отдать им Ромейскую державу и подчинить ее их власти.121 В своих чаяниях он не промахнулся, сподобился венца и был провозглашен самодержцем Иаковом - в то время властителем антиохийского престола.122 Он собрал, а вернее, взял в подкрепление множество воинов: не только агарян, граничащих и соседствующих с нами, но и живущих подальше египтян, индов, персов, ассирийцев, армян, халдов, ивиров, зихов, кавиров и всех следующих учению и наставлению Мани.123 Окружив и оборонив себя ими, Фома и счел нужным вместе с нравом сменить и имя, а также приобрести приемного сына (об этом уже говорилось).
      13. И вот Фома двинул свое войско, истребляя весь Восток и всякого, не пожелавшего к нему присоединиться. Царю донесли об этом, но он решил, что разговоров больше, чем дела, и отправил против Фомы войско небольшое и небоеспособное, столкнувшись с которым тот одних, будто кружку воды жаждущий, изничтожил одним махом, других обратил в бегство и этим весьма укрепил свое положение. Он снарядил диеры,124 дал им в сопровождение грузовые суда с продовольствием и лошадьми, потом овладел фемным флотом125 и приказал всем морским силам собираться у Лесбоса. Возомнив себя уже непобедимым, Фома принялся опустошать всю Азию.126 Командуя восьмьюдесятью тысячами послушных единому его слову воинов, он отправился к Авидосу, намереваясь там совершить переправу. На какие бы земли Фома ни нападал, все их - скудные и обильные - обращал он в прах и пыль. И осталась лишь одна, избежавшая разорения цветущая область, на которую он велел напасть с войском своему приемному сыну. А тот, вдохновленный демонским чародейством, воспарив душой из-за прорицания, во всеуслышание разглагольствовал перед своими людьми, объявляя, что в такой-то день вступит в царственный город. Но попал этот несчастный в тяжкую беду. Полагая, что местность противником оставлена, он ехал на коне вне строя и попал в засаду Ольвиана, ему отрубили голову, которую послали царю Михаилу. А тот переправил голову отцу (тот между тем не замедлил движения и не отступил перед трудностями и тяготами пути). Получив голову, Фома улучил время, когда луна из-за схождения становится невидимой, и без промедления сразу в нескольких местах переправился из прибрежного селения Оркосия во Фракию. Еще до этой переправы не спокоен был Михаил и потому, объезжая Фракию, призвал ее жителей выступить против мятежника, не щадить крови, выполнить свой долг и не посрамить ни верности царю, ни собственной доблести и мужества. Но не слишком воинственным показался фракийцам вид Михаила и потому, когда царь вернулся в столицу, а перед ними самолично предстал Фома, все без слова возражения перекинулись на его сторону и вместе с предводителем двинулись на царственный город.
      14. Эта весть мгновенно дошла до царя, и он, видя опасность, грозившую царству, сколотил отряд из остатков воинов из Азии, а также собрал кое-какие силы стараниями Катакила и Ольвиана. Не пренебрег он и морским войском, и очень быстро приготовился встретить врагов и с моря и с суши. Положение было столь трудным и грозным, что царь протянул цепь от акрополя до селения на противоположном берегу, чтобы изнутри преградить путь врагу.127 Жил тогда в изгнании на одном из Кикладских островов некий муж, неоднократно занимавший должность стратига, уже успевший вызвать к себе неприязнь в душе Михаила. Звали его Григорий Птерот, он приходился племянником Льву, а после его убийства был изгнан за то, что явился на поклон к Михаилу не с замкнутыми устами, а с кипящим сердцем и любовью ко Льву, осыпал нового царя бранью и уличил в убийстве. И сказал ему тогда Михаил: "Вижу море твоего отчаяния и глубину горя", - и посоветовал терпеливо сносить несчастие. Однако уже па третий день он сослал Григория на один из Кикладских островов. Вот его-то и привлек себе Фома и назначил стратигом примерно десятитысячного сухопутного войска. Снарядил он и морской флот, дал ему другого стратига и словно некий головной отряд отправил его вперед, решив штурмовать город как с суши, так и с моря. Так все и было сделано, морские и сухопутные силы одновременно подошли к Влахернской бухте128 (нисколько не помешала им протянутая железная цепь!). Их присутствию, однако, не придали почти никакого значения, и потому не совершили они ничего достойного упоминания. Впрочем, Фома с помощью каких-то механиков изготовил бараны, черепахи и гелеполы,129 коими думал сокрушить стены, кроме того, усыновил и привлек к восстанию некоего Анастасия, черного телом, черного душой (он только что оставил монашество и предался мирской и суетной жизни), и во главе многочисленного войска приблизился к царственному городу. Он полагал, что стоит ему появиться перед стенами, как горожане из одной ненависти к Михаилу сразу распахнут перед ним ворота. Но поскольку его надежды не оправдались и, более того, защитники осыпали его градом поношений и оскорблений, Фома разбил палатку полководца и лагерь у дома Павлина в том месте, где наподобие некого дворца сооружен храм святым Бессеребренникам.130 Своим войском он прочесал всю местность до Евксинского Понта, Иерона и еще дальше, желая убедиться, не затаился ли за его спиной какой-нибудь враг.131
      14.132 Похоже такое было у него на уме, но вот, когда, дав себе на подготовку несколько дней, Фома высмотрел с некоего наблюдательного пункта, что укрепил Михаил на кровле храма Богоматери133 боевое знамя, что оттуда испрашивает он и вымаливает силу против врага, что сын его Феофил обходит вместе со священным сословием по окружности весь город, неся животворное древо креста и платье всесвятейшей матери Христа и Бога нашего,134 потерял всякую надежду, преобразился, словно хамелеон, и стал думать, как бы не пришлось ему сражаться с силами не только зримыми, но и незримыми. Он не знал, что делать, но, продолжая надеяться на свое огромное войско, решил положить конец сомнениям боевой схваткой. На рассвете следующего дня он подал сигнал к сражению, вывел своих мужей, сыну поручил вести бой по окружности сухопутных стен, а сам с множеством воинов и орудий, коими хотел испытать крепость городских стен, принялся штурмовать влахернские башни. Он приставил лестницы нужной высоты, придвинул с одной стороны черепахи, с другой - бараны, отовсюду осыпал стены стрелами и камнями и решил, нападая со всех сторон, всеми способами вселить ужас в горожан и взять город. Не оставил он в покое и морские стены, но, окружив их со всех сторон флотом, приказал пускать в дело без разбору (а это то же самое, что я без смысла!) стрелы, огонь и четырехногие гелеполы. Потому-то и пропала впустую вся мощь стольких собравшихся там мужей. Что же до флота, то внезапно поднялся встречный ветер, погнал его и рассеял в разные стороны - буря была ужаснейшая! А на суше защитники мужественно сражались и густым дождем стрел, пускаемых с башен, мешали врагу пользоваться лестницами, а его машины или вовсе не достигали стен (а это вовсе меняло дело и говорило об отсутствии у врага военного опыта), если же и доходили, то оказывались весьма слабы, для настоящего боя негодны и не могли ни стен сокрушить, ни даже воинов согнать с башни. Когда же выяснилось, что события развиваются не так, как возвестила я разнесла прежде молва, но все оказалось менее страшным и словно направлялось и исполнялось умом весьма недалеким, осажденный город сразу воспрял духом, пустил в дело далеко разящие стрелы, чем и заставил врага отойти подальше от стен, бросить множество машин и задуматься над собственным спасением. Так как осада развивалась вопреки планам Фомы и сопротивление оказалось упорнее, чем он ожидал, а, с другой стороны, и время года уже давало о себе знать жестокой непогодой (наступила зима,135 а Фракия среди других областей - холодная), Фома отвел войска и расположился на зиму.
      15. Когда первая улыбка весны побудила его воинство покинуть свои укрытия и логовища, решил Фома снова напасть на Константинополь с моря и с суши. Но уже застал он Михаила не в прежнем виде: царь успел собрать войско на суше и флот на море. С тем же снаряжением явился Фома на прежнее место - Влахернскую бухту. На рассвете он подал сигнал к бою и собрался сокрушить влахернскую стену, однако Михаил с высоты стены вступил в разговор с некоторыми из его воинов, предложил им свободу от наказаний, пообещал много благ, если только перейдут на его сторону и не пожелают марать себя кровью единоплеменников и братьев. Однако, произнося такие речи, он будто воду лил в дырявую бочку (это по пословице) и только прибавил дерзости врагу (это к нему-то обращаются с увещеваниями!) или, иными словами, и врага избавил от страха, и в себя вселил бодрость и силу. Затем неожиданно защитники высыпали из многих ворот, там, где их совсем и не ждали, вступили в бой, учинили великую резню и одержали блестящую победу. А на море одержана была победа еще большая, чем на суше. Когда царские триеры136 вышли в море и только еще собирались вступить в схватку, а мятежный флот лишь завязывал битву и метал камни, не знаю, что вдруг случилось и какие страхи и волнения обуяли вдруг врага, только повернул он назад и поспешил к берегу. Одни из моряков переметнулись и перебежали к самодержцу, другие направились к своему сухопутному войску, во всяком случае оставаться и сражаться на море отказались решительно все. Вот так без труда был рассеян и обращен в ничто флот, который так и не совершил ничего, что было соразмерно огромному числу его кораблей в плывших на нем воинов.
      16. Видел упомянутый уже Григорий,137 сколь жалок мятежник и во что превратится со временем из-за своего пристрастия к попойкам и отсутствия разума, который больше, чем что другое, может принести победу, и потому взял часть своего отряда (предварительно снесся он с царем с помощью посланного царем студийского монаха), решил отделиться от остального войска и стал действовать в тылу у мятежника. Он угрожал и не давал покоя Фоме и этим зарабатывал прощение грехов себе, а также снисхождение к супруге и детям, которых держали в тюрьме после его перехода к мятежнику. Но не дошла весть об этом до императора, настолько отрезан он был от всех остальных, будь то кто-нибудь из близких или дальних, кто взял бы его сторону. Ну а Фома, который боялся, как бы вдруг не усилился Григорий, и в то же время хотел вселить страх в своих воинов, преследуя прежнюю цель, осаду с города не снял, но решил предупредить нападение с тыла, взял небольшое число воинов, способных, как он думал, сразиться с Григорием, победил его, настиг бегущего и убил. Он быстро возвращается к осаждающему город войску и рассылает повсюду письма с известием о победе (которой не было!), а также приказывает быстро доставить ему флот от берегов Эллады, дабы вновь уже с большими силами напасть на наш берег. И вот триста пятьдесят кораблей, включая диеры и грузовые суда, отплыли с попутным ветром и причалили в гавани Вириды во Фракии. А в это время незаметно приблизился и напал на них царский огненосный флот,138 многие корабли были захвачены вместе с командой, иные сожжены могучей рукой, а те немногие, кто остался невредимым, мечтали только о том, как бы добраться до Влахернской бухты и соединиться с сухопутным войском. Так все и вышло. Вот таким образом развивались события на море. Ну а на суше перестрелки чередовались со стычками, и то Михаил, то его сын Феофил вместе с Ольвианом и Катакилом выходили на врага, нанося и получая смертоносные удары. Но нельзя было решить дела доблестью и силой в регулярном строю и честном бою, ведь был Михаил много слабее и не в состоянии противостоять конному и хорошо снаряженному войску противника.
      17. В разгар этих событий139 болгарский царь Мортагон140 (уже успела распространиться по вселенной молва, возвещающая, что сидит в осаде ромейский царь) тайно отправил к царю послов, по собственной воле обещал прислать ему союзное войско и предложил большую помощь. Однако Михаил то ли по правде постыдился и пожалел соплеменников, то ли поскупился на деньги (а по сравнению с другими царями он щедростью не отличался) и решение его похвалил, но от содействия отказался и ответил, что не примет его помощи, чего бы не сделал мятежник. Несмотря на это, Мортагон, который любил войны и радовался добыче, которую они приносят, стремясь укрепить и упрочить тридцатилетний мир, заключенный предшествующим императором Львом,141 снарядился против войска узурпатора, нагло вторгся в ромейские пределы и встал лагерем в местечке под названием Кидукт.142 Слухи об этом разнеслись и не могли не дойти до мятежника. Сначала он, как и должно, взволновался, обеспокоился, но потом пришел в себя и снарядил войско против болгарина. Фома, однако, понимал, что, разделив свое войско на две части, окажется слаб и легко уязвим (не малого войска, а большого и сильного требовала осада царственного города, ведь Михаилу удалось собрать значительную армию, крепко встать на ноги и не раз наносить поражение врагу, с другой стороны, и болгарской силе следовало противопоставить не маленькое воинство и не тощий строй, а полки многочисленные и сильные) - и вот, дабы, располовинив силы, не уподобиться растекшемуся потоку, не предстать перед врагом слабее прежнего и не подставить себя под удар, он полностью снимает осаду с города и, полагая, что достанет сил бороться с болгарином, выстраивает свое войско в упомянутом месте.
      18. Схватились между собой противники, и узурпатор был наголову разбит. Не он гибель посеял, а сам ее претерпел от врага. И не могли его воины найти себе иного спасения, кроме как в бегстве, а рассеявшись по труднопроходимой местности, задумались о том, как вновь соединиться вместе. Болгарский же предводитель тотчас собрал всех захваченных пленных, взял богатую добычу и отправился на родину, гордясь и радуясь одержанной победе. Ну а команды кораблей (те, что осаждали город), узнав о случившемся, явились к царю и перешли на его сторону. Тем временем обуянный своими союзниками-демонами мятежник дошел до такой дерзости, что, хотя теснили и били его со всех сторон и войско его таяло, а сам он ни одной настоящей победы не одержал ни в открытом бою, ни когда изо дня в день шли движимые множеством рук на приступ городских стен его машины, тем не менее вновь собрал свое войско за несколько стадий от города на равнине Диавасис, удобной для лагеря благодаря обильной растительности и проточной воде. Оттуда он совершал набеги, предавал огню и мечу все пригородное благолепие, однако перед защитниками города уже, как прежде, не появлялся. Понял это Михаил, сколотил изрядное войско и вместе с Ольвианом и Катакилом - людьми неутомимыми и верными - выступил против мятежника. Противника царь встретил не робкого и пугливого, а к бою готового и, решив разом покончить все дело, сошелся с ним врукопашную. Мятежник собрался было перехитрить царя, но сам пал жертвой собственной хитрости и вовсе не достиг цели. Он приказал воинам обратить тыл, как только разразится битва, но не учел при этом настроения своих людей, по его милости давно оторванных от жен и детей, замаравших руки братской кровью. Не ждали они столь долгой и столь растянувшейся походной жизни и сначала были готовы ко всему, но время текло (шел третий год),143 и из того, что видели ежедневно вокруг себя, поняли они, за какое безнадежное дело взялись, что служат прихотям и безумию одного человека, и потому, восприняв приказ как нежданную удачу, выполнили его не по замыслу Фомы, а так, как им самим показалось нужным. Он приказал им отступать ровно столько, сколько надо было, чтобы нарушился царский строй, а потом повернуть назад и нанести смертельный удар. А они, видя, что царское войско преследует их не вразброд, как предполагалось, а в порядке и по всем правилам военной науки, сами пустились в беспорядочное бегство, рассеялись и бросились наутек. И стали они понемногу, то одни, то другие, переходить к царю и клясться ему в верности. Сам же Фома с несколькими спутниками спасся бегством в Адрианополь144 и там остался. А его неродной приемный сын Анастасий во время отступления захватил городок Визу, и я полагаю, произошло это не случайно, но по воле провидения, каждый из них, отвлекая царя для осады, давал другому время и возможность совершать набеги за продовольствием.
      19. Царь следовал за ними по пятам и решил сначала осадить Фому, чтобы воздать ему за все преступления. Он начал осаду, однако стремился взять город не с помощью осадных и иных орудий (Михаил избегал воевать с согражданами и в то же время не хотел обучать обитателей Скифии145 обращению с машинами), а голодом и нуждой, поскольку город, видимо, не имел запасов и испытывал недостаток в продовольствии. Так он решил и приступил к делу. Ну а осажденный сперва изгнал из города всякую ненужную живую тварь, а потом и людей, по возрасту бесполезных для дела, при этом распоряжался отнюдь не призывными речами, а властным и суровым норовом. Это вновь возбудило к нему ненависть. Когда голод достиг предела, надежды на спасение уже никакой не осталось, а желудок требовал непременной своей дани, одни тайно бежали через какие-либо ворота, другие спускались со стен на ремнях, одни отдавали себя в руки царя, другие бежали к сыну, в крепость Виза. Когда же съели не только продукты, но и всякую дрянь и заваль и дело дошло до гнилых кож и шкур, некоторые из горожан вступили в переговоры с царем, выпросили и получили у него прощение, а потом схватили мятежника и на руках доставили и выдали его врагу. А тот прежде всего совершил то, что издавна принято и вошло у царей в обычай - попрал его ногами, изувечил, отрубил руки и ноги, посадил на осла и выставил на всеобщее обозрение. Фома же при этом восклицал трагическим голосом лишь одно: "Смилуйся надо мной, истинный царь".146 А когда спросил царь, нет ли у Фомы сторонников среди его друзей, тот готов был оговорить многих, но некий муж, Иоанн Эксавулий сказал, что негоже, да и глупо, царь, верить доносам врагов на друзей, и этими словами отвел Иоанн кары от несчастных граждан и своих друзей. Так окончил жизнь мятежник, испустив дух, словно издыхающий зверь, в долгих муках. Это случилось в середине октября.147 Сначала Фома казался человеком решительным, смелым и целеустремленным, но в дальнейшем не оправдал ни собственных обещаний, ни ожиданий других. А было это результатом собственного его преображения и ухудшения или случилось из-за измены его воинов - достаточных сведений нет. Пока не выходила за свои пределы война, которую он сам учинил в высокомерии и наглости, и пока сомнительно было, на чьей стороне сила, дела его не уступали словам, и все шло как задумано, а вот когда он покорил почти всю Азию, не встречая никакого сопротивления, с гордыми намерениями переправился в Европу, то - человек без образования и воспитания, взращенный в подлом невежестве, - он распалился, расчванился и лишился рассудка, ибо из-за ежедневного разнузданного пьянства пустился в любовные истории и заключал совсем нецеломудренные браки. Однако предоставим другим людям, если не пожелают они нам следовать, по-другому судить об исходе этих событий. Впрочем, достаточно об этом. Обосновавшиеся же в Визе, видя нависшую опасность, быстро изменили свое настроение и, как только узнали про постигшую Фому беду, в подобных обстоятельствах свершили подобное и привели Анастасия, связанного по рукам и ногам. Испытав те же муки, что и отец, он тоже расстался с жизнью.
      20. Несмотря на случившееся, фракийские города Паний и Ираклия продолжали мятеж. Они питали столь великую ненависть к Михаилу кроме всего прочего потому, что не желал тот отрешиться от ненависти к божьим иконам. Михаил двинулся на них войной, и поскольку стены Пания рухнули от землетрясения, вход в город не составил для него труда. Ираклия еще сопротивлялась, но была захвачена с моря, причем тоже без пролития крови, город отказался от мятежа и принес царю клятву верности. Таково было начало восстания Фомы, и такой конец его ожидал. Победоносный царь вернулся из материковых городов и ничего другого не придумал для бунтовщиков, как провести их в процессии со связанными за спиной руками во время устроенных по такому случаю ристаний, а самых из них виноватых отправил в ссылку. Михаил немедленно послал хрисовул Херею, а также Газорину, хранившим верность Фоме (Херей владел Кавалой, Газорин - Санианой, они совершали оттуда много набегов, жили разбойно и самовластно), обещал им высокие титулы магистров, прощение вины и к тому же сообщал о смерти Фомы. Но не удалось посланцу царя убедить этих спесивцев с неукротимой душой. Зато привлек он к себе других - людей подчиненных, привел их к покорности царю и убедил, когда те выйдут на обычный свой разбой, закрыть городские ворота и не вступать с ними ни в какие переговоры. Так все и было. А они, оказавшись перед запертыми воротами, мучимые страхом, двинулись в Сирию, однако были схвачены, живьем подвешены на деревьях и расстались с жизнью. Нельзя обойти молчанием и того, как предали Газорина и как преградили ему путь в город. Посланец царя завоевал расположение одного селянина, обладавшего хорошим голосом, любителя распевать грубые деревенские песни, и сочинил для него песенку со словами, рассчитанными на эконома Газорина. Вот она: "Послушай, господин эконом, что говорит Газорин, коли отдашь мне Саниану, сделаю тебя митрополитом и отдам Неокесарию".148 Он часто ее распевал и довел до слуха эконома. Тот понял ее смысл и на что она намекает и, когда вышел Газорин из города, запер ворота и оставил его за стенами. Вот все об этих заоблачных крепостях и как были они возвращены Михаилу.
      20.149 Но не унялся на этом вихрь бед. От гнева господня (хотя и не дошло тогда это до людей) оба материка - Азия и Европа, словно голова и хвост, получали уроки убийствами, пожарами, землетрясениями, разбоями, гражданскими неурядицами, нежданными городов изменами, знамениями с неба, знамениями с воздуха, а в конце концов, словно на среднюю струну, дабы полнозвучен был удар,150 надвинулись ужасы и на несчастные острова. Но не пошли впрок уроки тем, кто отказывался поклоняться божественным изображениям в человеческом облике.
      21. Когда только началось восстание Фомы и слух о нем разнесся повсюду, агаряне, обитавшие поблизости от океана по западному заливу Ивирии (быстротекущее время переименовало их в испанцев), умножившись числом и видя, сколь скуден и небогат западный край их страны, как земле ее недостает плодородия и изобилия, как небогат также восток и север Ивирии (не вся она плодоносна, не ко всякому виду земледелия пригодна, однако ее западный край, как утверждают, еще засушливей и скудней остальных) не может она прокормить их - мужей рослых, возрастающих от изобилия, а не от скудости, - и вот поэтому пришли они к своему амермумну151 Апохапсу и попросили отселить их и переместить в новое место, ибо де стеснены они своей многочисленностью и тяготятся недостатком припасов. Апохапс снарядил большие суда, посадил на них изрядное войско из арабов и, питая тайное намерение, направился грабить подвластные нам острова, расположенные к востоку. Он выполнял желание своих людей и кормил их чужими припасами и одновременно хотел посмотреть, не найдется ли какого-нибудь плодородного и изобильного острова для переселения. Не раз подплывал он к островам, но нигде не встретил ни противника, ни большого судна, ни малого (не могло быть там кораблей, все ушли вместе с Фомой против Константинополя). Везде, где бы ни причаливал, захватывал он большую добычу и в конце концов приплыл к критянам, как и должно, взял у них много добра и пленных, а когда увидел там повсюду плодородные земли и сколь они благостны и изобильны, сказал: "Вот та самая земля, что сочится медом и молоком".152 Запасшись всевозможным добром, он вернулся на родину и всеми силами принялся за сооружение флота. С окончанием зимы и первой улыбкой весны он посадил воинственных мужей на сорок кораблей, дождался попутного ветра и, не обращая никакого внимания на другие острова, прямым путем отправился к Криту. Арабы приблизились к острову, подошли к берегу и причалили у мыса Харак. Они не наткнулись на противодействие ни при подходе, ни при высадке, отправились за добычей и на разбой и с легкостью осуществили свой замысел, потом Апохапс послал подходящих людей в набеги и на захват пленных, а сам с остальными, когда усилился ветер (а его люди уже были в десяти-пятнадцати стадиях от берега), поджег корабли и спалил их все до одного. Все были поражены и испуганы столь неожиданным поступком, и войско, которое немедленно возвратилось, потребовало объяснить причину и возмущенно роптало. Когда же услышали, что давно замышляли...153 "Это вы стремились к отселению и искали получше землю. А мне кажется, что лучше этой нет. Я и отправился в такой путь, чтобы и вас ублажить и себя от вашей назойливости избавить". Тут они вспомнили жен, пригорюнились о детях, но он им ответил: "Женами вам станут пленницы, а дети не заставят себя ждать". Такими речами он принудил их замолчать, и они, одобрив его слова, прежде всего вырыли глубокий ров, разбили лагерь (поэтому и место это до сих пор именуется Хандак), в котором ночевали, расставив необходимую стражу, и хранили свои припасы.154
      22. Прошло совсем немного времени, и весть о случившемся дошла до царя. Распоряжаться критскими делами он назначил протоспафария Фотина - прадеда Зои, блаженной участи боговенчанной августы.155 А тот, прибыв на остров, кое-что увидел собственными глазами, кое о чем услыхал и обо всех событиях точно доложил Михаилу, при этом попросил отправить ему войско, чтобы изгнать врага с острова. В ответ послал царь на помощь стратигу Фотину комита царских конюшен и протоспафария Дамиана с большим войском и снаряжением. Объединенными силами они вступили в бой с агарянами, но ничего хорошего из этого не вышло. В самом начале сражения пал, израненный, и был заколот упомянутый Дамиан, чем и побудил войско не к победе и стойкости, а к бегству и поражению. В результате Фотин едва спасся на монере156 на Дию и сам стал для царя вестником происшедшего.157 Однако поскольку он всегда находился в чести у царя, то вместо Крита получил в управление стратигиду158 Сицилию.
      23. Когда еще испанцы пребывали в волнениях и заботах, спустился к ним с гор некий монах, сказавший, что есть для них место куда удобнее для сооружения крепости и будет у них и там достаток и власть. И показал он им Хандак, где и теперь стоит их город. А тогда стал его правителем Апохапс. И вот из него, словно с некоего акрополя, принялись они совершать набеги на весь этот остров, а помимо того, и на соседние, так что даже кое-где обосновались и обращали в рабов коренных жителей. Легковооруженные воины захватили двадцать девять критских городов, и лишь один - единственный остался не взятым, невредимым, хранил верность Слову, блюл в неприкосновенности свои обычаи и сохранял христианство. Тогда, словно беспорочная жертва, отдан был на заклание и Кирилл, епископ Гортины, отказавшийся им в угоду отречься от Христа, и кровь его, неизменно там оставаясь, вопиет к Богу, как кровь Авеля и Захарии.159 Миро оттуда верующий может собрать губкой, а вот цвет крови изменить нельзя. Сооружены там гробницы и могилы и многих других, принявших тогда мученичество за Христа, а также десяти знаменитых мучеников. Таким вот образом и в такое время были критяне похищены из числа христиан.
      24. С великим трудом избавился Михаил от окружавших и тревоживших его врагов, и надо бы ему обратиться к Богу, у него испросить благоволения, умилостивить его своими делами, а он действовал и правил вопреки гражданским установлениям, будто своими руками, а не Богом был спасен. Когда умерла его жена, Михаил хотел всех убедить, будто хранит о ней незабвенную память, и в то же время тайно, секретными напоминаниями побуждал синклит заставить его вновь жениться, причем велел действовать не только увещеваниями, но и принуждением и даже возмутиться, если этого не случится. "Негоже, - должны были они сказать, - жить царю без жены и оставлять наших жен без госпожи и царицы". И вот в конце концов уступил царь этим фальшивым речам (это недолго могло оставаться в тайне). Прежде всего он потребовал, чтобы все дали ему собственноручную роспись относительно того, чего не было тогда и не могло быть в будущем, а именно, что и после его смерти будут они защищать и оборонять его будущую супругу и детей и считать их, как должно, госпожой и царями. Таким образом, рассчитывал он царствовать не только в свой век, но и после, хотя все, должно полагать, зависит от длани не людской, а божественной, коей и цари царствуют и тираны властвуют над землей. И вот властитель всей земли подчинился приказу синклита и, отвергши целомудренную жизнь, будто вопреки воле сочетался браком, взяв в жены не какую-нибудь другую, а женщину, давно отвергнувшую мир с его радостями, обрученную с Христом, с детства в подвижничестве проводившую свои дни в обители на острове Принкипо,160 Богу преданную. Имя ей Евфросинья, и была она дочерью того самого Константина, который по справедливому суду матери был обречен на ослепление.161 Такое он совершил и делами своими не только не умилостивил, но еще и прогневил Бога.
      25. И вновь отправил он войско против занявших и оскверняющих Крит агарян. Полководцем же был Кратер, тот, что правил в то время стратигидой Кивириотов. Взяв из своей и всех других областей семьдесят диер, он с шумом и великой самонадеянностью двинулся на врагов. Однако и те решили от боя не уклоняться, а, напротив, в сражении явить силу войска и свое мужество (из всех агарян они самые достойные). И вот, когда солнце только коснулось земли своими лучами, те и другие храбро выступили и сшиблись в схватке; до середины дня не дрогнула ни одна сторона, но в мужественном бою являли они свою опытность и силу. И лишь когда на закате утомленные критяне устремились в бегство, ромеи пустились преследовать их по пятам, при этом многих из них убили, а многих бросивших оружие захватили в плен. При старании они, может быть, могли бы тут же и город взять, если бы опустившаяся ночь не смешала все кругом и не уготовила им, жаждущим передышки, вместо спасения смерть. Они вроде как бы уже победили, надеялись легко захватить назавтра немногих оставшихся и потому предались пьянству и неге, словно находились не в чужом краю, а у себя дома, и не позаботились ни о страже, ни о других мерах безопасности, предписанных воинскими правилами, а на уме у них были лишь сон и все с легкостью разрушающая и ниспровергающая беспечность. Вот почему в середине ночи бодрствовавшие в своем отчаянном положении критяне, узнав от своих стражей, что ромеев одолели сон и вино, сразу совершили вылазку и всех перерезали, так что, как говорится, не удалось оттуда вернуться и спастись даже вестнику.162 Один лишь стратиг попытался спастись, взойдя на торговый корабль. Агарянский предводитель повсюду его разыскивал, нигде не мог обнаружить, а когда услышал, что тот бежал, велел отправить на поиск суда, с предводителями. Его поймали на Косе, распяли на кресте и умертвили. Вот что случилось в том сражении, принесшем ромеям великое несчастье.163 Беда заключалась не только в поражениях: с тех пор там утвердилась многоглавая гидра, которая, если отрубали ей голову в одном месте, отращивала ее в другом.
      26. Затем некий муж по имени Оорифа, человек, не обделенный ни умом, ни находчивостью, ни военным опытом, собрал по царскому приказу войско, названное сороковником (его воинам раздавали по сорок золотых),164 и с небольшими своими силами стал совершать набеги и на остальные острова, опустошал их и разорял, при этом в одних случаях действовал из засады, в других - в открытом бою.165 Что же касается этого острова, то он как бы оставил его нам. Его судьба станет божьей заботой, однако немало будет он заботить и нас, дни и ночи источавших свою душу в мыслях о нем.166
      27. В это время некий Евфимий, турмарх Сицилии, воспылал любовью к одной деве из монастыря, уже давно принявшей монашескую схиму, и, ни перед чем не останавливаясь ради утоления страсти, как бы взял ее в жены.167 Ему не надо было далеко ходить за ободряющим примером (как уже говорилось, сам Михаил осмелился на нечто подобное),168 поэтому он похитил деву из монастыря и насильно привел к себе. Ее братья, однако, явились к Михаилу и рассказали о случившемся, а тот велел стратигу,169 если обвинение подтвердится, отрубить преступному Евфимию нос по всей строгости закона. Евфимий, узнав и о требованиях закона, и о царской угрозе, нашел себе сообщников среди подчиненных и товарищей-турмархов, прогнал явившегося к нему пожатому случаю стратига и бежал к амерамнуну Африки, которому обещал подчинить всю Сицилию и платить большую дань, если только провозгласит он его царем и предоставит помощь. И вот амерамнун провозглашает его ромейским царем, дает большое войско, а взамен получает от него во владение Сицилию, но не только ее, а и другие земли, тоже обреченные на эту погибель. Об этом подробно и ясно сообщается в сочинении Феогноста, того самого, что писал и об орфографии.170 Книга эта попала к нам в руки, и каждый желающий может там подробно обо всем прочесть. Впрочем, вскоре Евфимий получил возмездие за свое восстание и беззаконие - ему отрубили голову. Дело было так. Облеченный в царские одежды, он отправился к Сиракузам и, оставив свою охрану и свиту на расстоянии выстрела из лука, приблизился к городу и обратился к его жителям как настоящий царь и властитель. Когда он подходил, его узнали два брата, которые, сразу поняв друг друга, мирно приблизились к нему и воздали подобающие царю почести. Евфимий с радостью принял от них провозглашение, выслушал других и подозвал их поближе, чтобы поцеловать в знак милости. Он нагнул голову, прижал уста к устам одного из них, но был схвачен за волосы вторым братом, а первый отрубил ему голову. Такой конец ожидал Евфимия.171
      28. Агаряне же с тех пор овладели не только Сицилией, но также Калаврией и Лонгивардией, они совершали набеги, разоряли земли и расселялись повсюду вплоть до воцарения блаженной участи царя Василия.172 Но об этом поведает описывающая его история. Михаил же, процарствовав девять лет и восемь месяцев, расстался с жизнью, постигнутый болезнью дисурией, причина которой - в почках. Он не отрекся от своей вражды к Богу, из-за этого не пожелал поклоняться тому, кто ради нас облекся плотью и принял свой образ и, того более, изничтожал поклонявшихся - я имею в виду Мефодия и Евфимия, о которых уже шла речь. Он еще ужесточил бесконечную войну с агарянами, а Бог к тому же из-за его испорченности наслал на него битвы с Фомой, критянами и упомянутыми африканцами. Еще и Далмация отложилась тогда от Ромейского царства, и стали все они самостоятельными и независимыми173 до самого царствования славного Василия, когда снова они подчинились ромеям. И исполнилось тогда прорицание о нем, гласящее: Начало бедствий не земле явит Дракон, из Вавилона воцарившийся; Необычайно жаден, полунем он сам.174
      Тело его погребено в храме святых Апостолов175 в усыпальнице Юстиниана в гробу зеленого фессалийского камня.





Книга III

ФЕОФИЛ

      1. О деяниях Михаила Травла, процарствовавшего девять лет и восемь месяцев, рассказывалось в предыдущей книге. Его сын Феофил, получивший отцовские власть и царство в октябре месяце восьмого индикта,176 был уже взрослым мужем177 и пожелал прослыть страстным приверженцем правосудия и неусыпным стражем гражданских законов. На самом деле он только притворялся, стремясь уберечь себя от заговорщиков и опасаясь их мятежа. Предупреждая грозившую опасность, он решил предать смерти и гибели всех сообщников своего отца, которые обеспечили ему царство и выступили против Льва, и издал приказ, повелевающий всем, пользовавшимся царскими щедротами и удостоенных каких-нибудь чинов, собраться в Магнавре.178 Так он сделал, никто не осмелился ослушаться приказания, и царь, словно скрыв в потемках звериный облик своей души, спокойным и ласковым голосом коротко сказал, что мой отец желал и стремился, о, народ мой и клир, многими чинами и многими другими дарами и благами уважить тех, кто помогал ему и победно боролся за царство. Но он покинул людей быстрей, чем желал, и исчез из времени до времени, которое предназначил, а потому, дабы не показаться людям неблагодарным, оставил меня не только наследником царства, но и исполнителем своей доброй воли. Поэтому пусть каждый выйдет из толпы и предстанет перед нами. Обманутые и замороченные такими речами, они себя выдали и выставили на всеобщее обозрение. Царь тут же приказал эпарху применить гражданский закон и при этом прибавил: "Воздай по достоинству за их поступки, они не только не побоялись Бога, замарав руки человеческой кровью, но и убили царя - помазанника божия". Такими словами распустил он это первое и столь удивительное собрание. Возможно, Феофил заслуживает похвалы за соблюдение законов, но уж вряд ли кто припишет ему кротость и мягкость души.179 Он лишил этих людей жизни, однако к этому поступку добавил нечто достохвальное и хорошее. Он изгнал свою мачеху Евфросинью и заставил ее вернуться в тот монастырь, в который она прежде постриглась.180 Об этой Евфросинье говорилось в нашей истории как о второй жене Михаила. Ну а упомянутые нами многочисленные грамоты и клятвы181 были составлены без надлежащего благочестия и пользы не принесли. Почему? А потому, что взял он жену, уповая не на Бога (добро бы взял жену законную, а не обрученную уже с Христом!), а на дерзость свою и те великие клятвы, что отвращают людей от Бога.
      2. Таково было начало его царствования. В дальнейшем же он пристрастился к делам правосудия и всем дурным людям был страшен, а хорошим - удивителен.182 Вторым - потому что ненавидел зло и отличался; справедливостью, первым - из-за своей суровости и непреклонности. Но и сам он не остался незапятнан злом и потому, хотя и держался, как утверждал, веры в Бога и пресвятую его матерь, держался и полученной от отца мерзкой ереси иконоборцев. Ею морочил он свой благочестивый и святой народ, обрек его всевозможной порче, ни на миг не оставив в покое за все время своего царствования. Из-за этого не удалось ему совершить соответствующих подвигов во время войн, но он постоянно терпел поражения и назад возвращался отнюдь не по-царски.
      3. Приверженный к делам правосудия и не меньше к вере и почитанию божьей матери, он еженедельно по центральной улице и площади в сопровождении свиты отправлялся верхом в божий Влахернский храм.183 При этом он бывал доступен для всех, в особенности же людей обиженных, чтобы могли они выплакать ему свои обиды, и никакие злокозненные люди в страхе перед наказанием не преградили им доступ к царю. Кроме того, царь имел обыкновение обходить рынок и осматривать товары. У каждого торговца он спрашивал, за сколько продает тот на рынке, причем делал это не мимоходом, а весьма внимательно и усердно и спрашивал не про один какой-то товар, а про все: еду, питье, топливо и одежду, да и вообще про все, выставленное на продажу. Потому-то и не так уж часто показывался в процессиях тот, кто проявлял столь много заботы и попечения о государственных делах и в судах, и во время еженедельных своих выходов, о которых уже говорилось.
      4. Поскольку пригороды - очей наслаждение - всегда влекут к себе царей, Феофил снес обращенные к морю дворцовые стены с древнего фундамента и в месте, где прежде находилась цистерна, в которой утонул царский сын,184 превратил сад в террасу и там, восполняя недостающее, ублажал и услаждал себя, как положено. Однажды, когда он там отдыхал, а может быть, согласно рассказу, и обедал, какой-то тяжелогрузный корабль, плывя с попутным ветром под развернутыми парусами, своей огромной тенью накрыл гавань, чем и поверг в изумление царя. Феофил сразу же спросил, чей это корабль и что за припасы везет. В ответ он услышал, что корабль августы, скрыть этого уже было нельзя, но в тот момент, как передают, он ничего не сказал и отложил разбирательство до дня, когда привык посещать Влахерны. Когда же этот день наступил и царю через одного человека стало известно, что корабль еще стоит на якоре, он отправился по дороге к судну, то есть к Боспору. А оказавшись в сопровождении свиты у кормы корабля, он задал обращенный к синклиту вопрос, повторив его второй и третий раз: кто имеет нужду в хлебе, вине или какой другой домашней провизии. На неоднократно поставленный вопрос они с трудом выдавили ответ, что никто ни в чем не нуждается, пока имеем мы счастье жить под твоей властью, и добавили, что понятия не имеют, чего ради такое спрашивает. "Неужто не знаете, - сказал он, - что августа, моя супруга, превратила меня - царя божьей милостью в судовладельца". "А кто когда видел, - прибавил он с душевной горечью, - чтобы ромейский царь или его супруга были купцами?" Его слова остались без ответа, и царь приказал немедля спустить с корабля людей, а само судно предать огню вместе с якорями, парусами и всем грузом. Немало слов сказал он позже, осыпал свою госпожу всевозможными оскорблениями и даже пригрозил лишить ее жизни, если только уличит в чем-нибудь подобном.185
      5. Феодора (так звали августу) своим рождением сделала честь Пафлагонии, городку Эвиссе, родителю Марину (человеку не безвестному и скромному, а друнгарию или, по утверждению иных, турмарху), матери Феоктисте, именуемой Флориной (оба родителя возросли в благочестии, поклонении святым иконам и, в отличие от всех своих современников, их не отвергали, а, напротив, любили и почитали безмерно). Феодора давно была увенчана царской короной,186 а ее мать Феоктиста возведена в сан зосты и патрикии. И вот эта Феоктиста187 начала приглашать в свой дом, купленный ею у патрикия Никиты (он был расположен там, где стоит ныне монастырь Гастриев), дочерей Феодоры - а было их пятеро: Фекла, Анна, Анастасия, Пульхерия и Мария, - завлекала их подарками, коими прельщается обычно женский род, и, обращаясь к каждой в отдельности, молила и заклинала их не робеть, пересилить свою женскую природу, мужаться, решиться на дело, достойное вскормившей их груди, отвергнуть отцовскую ересь, прижать к сердцу и поцеловать образа и святые иконы. И с этими словами она вкладывала их в руки девочкам (она хранила иконы в специальном сундуке), прикладывала к лицу и к губам, благословляла их и побуждала любить образа. Так делала она постоянно, возбуждала во внучках любовь к иконам, и это не осталось тайной для Феофила, который однажды спросил, что за подарки получают они от бабушки и какой благодарности та от них ждет. Остальные очень разумно, словно из ловушек, удачно смогли выпутаться из его вопросов. А вот Пульхерия - совсем младенец и возрастом и умом - назвала и ласки, и много фруктов, прибавив сюда и поклонение святым иконам, при этом в простоте душевной еще и сказала, что много у нее в сундуке лялек, которые она целует и прикладывает к лицу и голове. Ее лепет привел царя в бешенство, но от суровых и жестких мер удержали его достоинство и благочестие этой женщины, но не меньше также и ее право свободной речи188 (она в открытую порицала непрекращающиеся гонения на исповедников, осуждала его откровенную ересь и только одна и высказывала в открытую всеобщую к нему ненависть). Поэтому царь ограничился тем, что преградил к ней доступ своим дочерям и воспрепятствовал частым их посещениям.
      6. Нечто подобное случилось и с Феодорой. Был у царя один увечный мужичонка по имени Дендрис, ничем от гомеровского Терсита не отличающийся, речью он обладал невнятной, возбуждал его смех, и во дворце его держали ради увеселения. Как-то зайдя в царицыны покои, он застал ее прижимающей к сердцу божественные иконы и со рвением подносящей их к своим глазам. Увидев такое зрелище, сей помешанный спросил, что оно означает, и подошел поближе. На что она ответила на народном языке:189 "Это мои дорогие ляльки, я их очень люблю". Царь в это время угощался за столом и, когда тот зашел к нему, спросил, где он был. И он ответил, что был у мамы (так он именовал Феодору) и видел, как она из-под подушки доставала красивых лялек. Царь все понял, воспылал гневом и, как встал из-за стола, сразу отправился к жене, осыпал ее всякой бранью и бесстыдным языком своим обозвал идолопоклонницей и передал слова помешанного. На что она, уняв гнев, сразу ответила: "Не так, совсем не так, царь, понял ты это. Мы со служанками смотрелись в зеркало, а Дендрис увидел отраженные там фигуры, пошел и без всякого смысла донес о том господину и царю". Так удалось ей тогда погасить царский гнев, а через несколько дней она принялась наставлять Дендриса, убедила его держаться тихо и сказала, чтобы никому не сообщал о красивых ляльках. И вот как-то разгоряченный питьем, озлобившийся на Феодору Феофил спросил Дендриса, не целует ли снова мама красивых лялек. А тот, приложив правую руку к губам, а левой держась за задние свои части,190 ответил: "Помалкивай, помалкивай, царь, молчи о ляльках". Так это было.
      7. Жил некий муж, славный воин, обладатель сильной руки и доброго коня, и вот случилось так, что стратиг, начальник воина, воспылал любовью к коню, не раз спасавшему и избавлявшему от смерти этого человека. Всякими способами и посулами выпрашивал он коня у воина (при этом обещал много за него заплатить), однако не преуспел и попытался действовать силой, но и здесь потерпел неудачу, сместил воина с должности и всячески оговорил его перед Феофилом. И вот остался жить воин у себя дома, владея конем себе на радость. Успело пройти достаточно времени, которое звало на битву сего воинственного мужа и в то же время источало его силы, как это часто случается с людьми, постигнутыми тяжелыми испытаниями. И тут на несчастье мужа начал Феофил разыскивать себе хорошего коня. И приказал письмами всем чиновным и должностным лицам найти и отправить ему такого-то и такого-то коня. Воспользовавшись случаем, стратиг уже насильно забрал у воина лошадь и отправил ее императору как свою. Вот в чем заключалась причина, вот как воин лишился коня. Потом по какому-то стечению обстоятельств приказал царь, чтобы все, в том числе и выбывшие из строя по разным причинам, шли на войну и этим приказом лишил жизни воина, отправившегося воевать без своего доброго коня и оставившего жену и детей в нищете. А что жена? Слышавшая о доступности и справедливости царя, подогреваемая любовью к мужу и не знающая, как достать детям средства к жизни, она прибывает в царственный город и в тот день, когда царь обычно отправлялся во Влахерны, видит Феофила, садящегося на коня ее мужа. Пав на колени, она скорбно стала молить царя и, схватив коня за узду, сообщила, что это ее конь и никто другой, как он сам, виноват в смерти ее мужа. Изумленный и пораженный смелостью женщины, ни о чем не имея представления, царь распорядился задержать женщину до его возвращения во дворец и, вскоре вернувшись туда, велел ее позвать. Она тотчас перед ним предстала и ясно рассказала обо всем. Тогда приказывает Феофил явиться стратигу и устраивает подробное дознание о коне. Стратиг утверждал было, что получил коня в добычу и послал царю не чью-нибудь, а свою лошадь, но тот представил ему живую улику - опровержение его речей. И не смог стратиг, глядя в глаза женщине, щеголять ложью, сам превратился в жалкого просителя и припал к стопам Феофила. А что царь? Ту женщину вместе с ее детьми - назначил на равных правах наследниками состояния стратига. Его же снял с должности, и всем стал известен справедливый суд царя и его ненависть к стяжателям.191
      8. Не меньше он пекся и проявлял заботу о строительстве. Те стены, что были пониже, он возвел от основания, как бы стер с них печать старости, красиво вознес их ввысь, сделал совершенно неприступными для врагов, и они до сих пор носят его имя, на них начертанное.192 Кроме того, изгнал он из жилищ продажных женщин,193 расчистил все это место и соорудил там странноприимный дом его имени, красотой красивый, величиной великий, благоуханный и благовидный, в коем губительные страсти изгоняются, спасительная защита является. Так он обошелся с продажными женщинами. Впрочем, как рассказывают, и сам он, плененный красотой одной из служанок Феодоры, прелюбодействовал с ней и жил легкомысленно. Но, когда понял свои прегрешения и что Феодора обо всем знает, сохнет, печалится и страдает, открылся ей и, воздевая руки к Богу, поклялся страшной клятвой, что только единственный раз оступился, и просил прощения у жены. Кроме того, возвел он щедрой рукой для своих дочерей в месте под названием Кариан дом и дворец.194 Остатки и насыпи до наших времен сохраняют их память.
      9. Во исполнение древнего обычая пожелал он известить о своей самодержавной власти потомков Агари, то ли чтобы приобщить их к своей радости, то ли - вернее всего - навести страх. И для этой службы счел достойным синкела Иоанна, как мы уже говорили, своего бывшего учителя.195 Он был исполнен гражданского благочиния, хотя и придерживался одной ереси с Феофилом, к тому же владел искусством спора, и потому любил его царь и отличал больше всех остальных. Вот поэтому-то и отправил его к властителю Сирии, дав ему много того, чем славится Ромейское царство и чем восхищает оно инородное племя, а к этому прибавил еще свыше четырех кентинариев196 золотом. Дары были предназначены амерамнуну, а золото - Иоанну для раздач, дабы он и впечатление мог создать и уважение к себе увеличить. Ведь если посланец сыплет золотом, словно песком, какими несметными богатствами должен удивлять сам пославший! Стараясь всячески возвеличить и украсить своего посла, царь дал ему два сосуда, изготовленных из золота и драгоценных камней, которые на народном нечистом языке называются хернивоксестами.197 Иоанн отправился, а явившись в Багдад, вызвал к себе почтение как глубоким умом и пророческими речами, так и приметным своим богатством и пышностью, ведь всем, кто его посещал, он дарил немалые суммы - его раздачи были подстать только царским. Этим вызвал он восхищение и прославил свое имя. И еще только подошел он к варварской границе, как уже поразил всех, кто явился к нему осведомиться о здоровье императора, и привел в восхищение щедрой раздачей даров и золота. Прибыв же к Исмаилу и представ перед ним, он передал слова царя и по окончании речи отправился в покои для отдыха. Желая еще больше поднять славу ромеев, он щедро одаривал каждого, кто по какой-нибудь причине, большой или малой, являлся к нему и от щедрот своих дарил ему серебряный сосуд, наполненный золотом. Как-то раз во время совместного с варварами пира он велел слугам нарочно потерять одну из упомянутых чаш, которыми пользовались. Из-за потери сосуда поднялся громкий крик, все варвары, до глубины души восхищенные его красотой, пышностью и великолепием, учинили великий поиск и розыск и, как говорится, прилагали все старания, чтобы лишь обнаружить пропажу. В этот момент Иоанн велел выбросить и вторую чашу, при этом он сказал: "Пусть пропадает и эта", - и прекратил поиски, чем вызвал изумление сарацин. Соревнуясь в щедрости, амерамнун не пожелал уступить Иоанну и в ответ принес ему дары, тот, однако, ими не прельстился и высыпал их перед сарацином, словно прах. К тому же амерамнун дал ему и сотню пленных, которых вывел из темницы и вместо тюремного тряпья облачил в роскошные одежды. Щедрость дарующего Иоанн похвалил и оценил, но подарка не принял, сказав, чтобы людей этих они держали на свободе у себя, пока не принесет он им в ответ такого же дара, не приведет им пленных сарацин, а уже тогда возьмет наших. Сарацина это поразило, и уже не как чужака, а как своего стал он часто призывать к себе Иоанна, демонстрировал ему сокровища, красоту домов и все свое великолепие. Такие знаки внимания он ему оказывал до тех пор, пока не отправил торжественно в Константинополь. А тот, как пришел к Феофилу, так подробно поведал ему про Сирию и убедил соорудить Врийский дворец по образу и подобию сарацинских, обликом и пестротой ничем от них не отличающийся.198 Занимался же строительством и все делал, следуя описаниям Иоанна, муж по имени Патрикий, удостоенный титула патрикий, который в добавление соорудил только у спальных покоев храм имени святейшей госпожи нашей Богородицы, а у переднего зала дворца - трехпридельный храм, красотой красивейший и величиной многих превосходящий; средний придел носит имя архистратига, оба боковые - святых мучениц.
      10. В подобных делах являл себя Феофил великолепным и удивительным, что же касается нас, благоверных почитателей святых божественных икон, какое там! Словно жестокий варвар старался он перещеголять всех, в этом деле отличившихся. Ведь из его предшественников (а были это Лев и его отец Михаил) последний распорядился ни на одном рисованном образе, где бы ни был он нарисован, не писать слова "святой", ибо забрал себе в голову, будто это слово можно приписать только Богу (если Бог передал людям - не богам по природе - слово "Бог",199 куда более высокое, и сам устами пророка провозгласил это, как мог лишить он их слова "святой", несравненно более низкого?). Но тем не менее он, как рассказывают, издал такой указ, другой же - о непоклонении иконам: "Я запрещаю изображать и рисовать их, дабы не воспылало к ним любовью существо низменное, а пусть только взирает на одну истину". И потому принялись низвергать по всем божьим церквам образа, а вместо них изображать и рисовать зверей и птиц200 - свидетельства звериного и рабского образа мыслей императора. И потому оскорблялись нечестивой рукой на площади святые сокровища, сбрасывались на землю и предавались огню, и ничто не почиталось священным, если только несло на себе божественный образ. И потому переполнились тюрьмы почитателями икон, богомазами, монахами, епископами, пастырями и паствой, а горы и пещеры - погибающими, словно преступники, от голода и жажды, принимающими муки не меньшие, чем в осаде. Он велел не пускать монахов в города, гнать их отовсюду, будто заразу, не позволил им ходить по деревням, а их монастыри и обители превратил в толчища и мирские пристанища. Монахи, не пожелавшие отречься от добродетели и святого облачения, умирали, источенные голодом и несчастиями, а не готовые к такому подвигу, небрегли одеяниями и покупали себе спасение. Были и такие, кто, проводя время легкомысленно и предпочитая жизнь свободную и распущенную, пренебрегли божественным пением и одеждами, ибо и их собрания не пожелал терпеть Феофил, а ведь они одни подчас - оплот и узда для беспорядочно предающихся страстям.
      11. Впрочем, нельзя сказать, что смелая речь и свобода вовсе исчезла тогда среди людей. Наиболее ревностные, например, монахи авраамиты,201 иногда по одному, иногда целым строем являлись к нему и разумно, с речениями из отцов наших, Дионисия, божественного Иерофея и Иринея, доказывали, что не сегодня и не вчера придумано монашеское сословие и община, но древни они, изначальны и любезны людям.202 Доказывали они также, что изображение святых ликов близко и современно апостолам, раз уж божественный Лука запечатлел облик Богородицы и сам Христос, Бог и господин наш, утеревшись полотенцем, оставил нам нерукотворный лик свой.203 Свободными речами эти божественные мужи навлекли на себя безумие и гнев тирана и после многих других страданий были изгнаны из города и бежали в молитвенную обитель Предтечи под названием Фовер на Евксинском Понте,204 и в конце концов, претерпев невыносимые истязания бичом, удостоились высшего удела. Их святые тела, не сподобившись погребения, были брошены на землю и долго лежали без тления и порчи, пока не увидели их благочестивые люди и не похоронили с почестями, подобающими мученикам за Христа.
      12. Не уступал им и некий монах, дошедший до вершин святости, который, исполнившись рвения, решил обличить тирана и, если сумеет, наставить его в почтении к святым иконам. И предстал он пред лицом его и много всяких доводов привел, а среди них и речение апостола Павла, гласящее: "И если кто стал благовествовать вам не то, что слышали вы, да будет анафема".205 Но и его подверг побоям Феофил, поскольку видел, что и слова его разумней и речь искусней, а потом отправил к своему учителю и наставнику Иоанну,206 которому приказал одолеть монаха диалектическими доводами. Однако сей доблестный ревнитель и Иоанна обратил в существо рыбы безмолвнее, причем не софистическими и диалектическими доводами, а апостольскими и евангельскими речениями. Потом монах сразу его покинул, а позже отправился на гору под названием Калос, явился там к богоносному мужу Игнатию, испросил у него рукоположения, поведал о грядущих событиях и царях и, дожив до христолюбивого Льва207 и чад его, переселился к Господу.
      13. И замыслил тиран изничтожить всех, кто рисовал божественные лики, и вот те, кто предпочли жизнь, должны были плюнуть на икону, словно на какую рухлядь, сбросить на пол святое изображение, топтать его ногами и таким образом обрести спасение. К этому же решил он принудить и монаха Лазаря (это был славный рисовальщик того времени).208 Однако монах оказался выше льстивых убеждений, выше его своим духом и не раз, не два, а многократно обрушивался с хулой на царя, и тот, видя такое, предал его таким пыткам, что плоть его истекала вместе с кровью и никто не чаял, что еще жив. Когда же услышал царь, что заключенный в тюрьму рисовальщик понемногу пришел в себя и, вновь занявшись своим искусством, изображает на дощечках лики святых, велел приложить к его ладоням раскаленные металлические пластинки. Огонь пожирал и источал его плоть, пока не упал он в изнеможении чуть ли не замертво. Но. должно быть, хранила его божья милость и берегла, как светоч, грядущим. Узнав, что святой при последнем издыхании, царь, тронутый мольбами августы и других домашних, выпустил его из тюрьмы, и монах укрылся в храме Предтечи, в так называемом Фовере, где хоть и мучили его раны, нарисовал образ Предтечи, сохранившийся до наших дней и совершивший немало исцелений. Это он сделал тогда, ну а после смерти тирана и восстановления православия собственными руками создал образ Богочеловека Иисуса Христа в Халке.209 Когда же позвала его Феодора, дабы дал и испросил он прощения для ее мужа, тот сказал: "Справедлив Бог, царица, и не забудет моей любви и трудов моих ради него, не предпочтет его ненависть и его безумство". Но это уже позже.210
      14. Зная, что исповедник Феофан и его брат Феодор отличаются необыкновенной ученостью, он как-то раз пригласил их в триклиний Лавсиака для открытого спора о вере. "Скажите, проклятые, - сказал он, - каким речениям из писания верите, на что опираетесь, почитая идолов (так своим бесстыдным и мерзким языком именовал он святые иконы) и убеждая непорочных, что так и положено делать", и пронзительным голосом добавил еще и другую хулу и поношения против иконы божественного Христа. На что эти блаженные: "Да заградятся уста, против Бога нечестие извергающие".211 Этим они сбили с него спесь (не терпит неправедный царь бросаемых в лицо упреков), и он сразу стал разыгрывать из себя льстеца и попросил привести ему свидетельства пророков о почитании икон. Когда же блаженный Феофан привел речение из пророчества Исайи, Феофил возразил, что не так оно звучит, и, развернув свою книгу, показал истинные слова. И воскликнул святой, что не только эта, но и все попавшие в его руки книги им подделаны и просил для подтверждения своих слов принести ему книгу, хранившуюся в таком-то месте патриаршей библиотеки святого Фомы.212 За ней отправили человека, тот ее в мгновенье ока принес, но царь нарочно не находил речения и, стыдясь, раскрыл книгу в другом месте. Когда же блаженный Феофан вразумил его и пальцем показал, где через три листа найти искомое, царь уже не смог перенести его смелости и, сознавая его правоту, сбросил прежнюю маску великодушия, обнажил зверя и сказал: "Негоже царю терпеть оскорбления от таких людей", а потом велел отвести их во внутренний сад Лавсиака, дать по двадцать ударов и на лбу у каждого по варварскому обычаю выжечь нелепые ямбы собственного сочинения. Вот они:

         Стремятся все приехать в город славный тот,
          Куда стопы направил всесвятые Бог
          И Слово для спасенья человечества.213
          И эти были в месте почитаемом,
          Сосуды мерзости и злого заблуждения.
          В неверии своем свершали много там
          Позорно - страшного, отвратно-нечестивого.
          Оттуда вскоре бунтарей сих выгнали,
          Которые бежали в город власти, к нам.
          Не отреклись от беззаконной глупости,
          И вот с клеймом на лбу, как у преступника,
          Осуждены и изгоняются опять.

      Так все вскоре было и сделано, и они одели венец исповедничества и мученичества, а жестокий и жалкий из жалчайших царь предстал перед всеми как злобный гонитель и мерзейший из мерзких.214
      15. Кроме того, он заключил в тюрьму вместе с многими другими подвижниками синкела церкви святого города Михаила, замышляя подвергнуть их всех многолетним мукам.215 Таковы его преступления против благоверных и святых людей. Так оскорблял он истинного Бога, ради нас явившегося в образе человеческом, святых же слуг его мучил и подвергал невыносимым страданиям и делал это не короткое и не ограниченное время, а на протяжении всей своей жизни.
      16. Он сочинял гимны, клал на музыку стихиры216 и велел их исполнять. В том числе он исправил и придал стройность восьмой оде "Слушай дева" по четвертому ихосу "Благословите" и распорядился петь ее во всеуслышание в божьей церкви.217 Сей Феофил любил пение так, как только отец может любить детей своих, и, как рассказывают, по светлым праздникам не отказывался сам управлять хором в Великой церкви, платя за это клиру по сто литров золота. И передают, что стих "Изыдите племена, изыдите народы", что исполняется в вербное воскресение, - дитя его души.
      17. Поскольку краса его головы по природе отличалась скудостью, и он был плешив, распорядился царь, чтобы повсюду стригли коротко волосы и чтобы ни у одного ромея не спускались они ниже шеи. А ежели кого поймают, наказать многими ударами и вернуть к исконной добродетели римлян, ибо такой прической они гордились. Поэтому и закон издал, строго запрещающий носить волосы ниже шеи.218
      18. Нужно ему было по собственной воле распорядиться и позаботиться о собственных делах и о своей родне. Отец пяти дочерей, он был лишен мужского потомства и потому решил выдать замуж самую младшую и более всех любимую Марию.219 Ее муж происходил из рода Кринитов, из армянской земли, носил имя Алексей, по прозвищу Муселе, был красивой внешности, цветущего возраста и жил в районе акрополя, в так называемых домах Кринитиссы.220 Сначала царь почтил его за любовь. к дочери санами патрикия и анфипата, потом магистра и, наконец, кесаря и, дав ему изрядное войско, по настоятельной необходимости отправил в Лонгивардию. Тот выступил и все хорошо там устроил по воле и желанию императора. И потому росла к нему любовь царя, но вместе с ней росла и людская зависть, и находились такие, кто обвинял и поносил его, будто стремится он к царской власти и что не должна де альфа взять верх над фитой.221 И слышал кесарь про клевету, которую плели против него, опасался зависти и не раз просил царя смилостивиться над ним и позволить сменить мирскую жизнь на монашескую. Но не уступил тогда царь, говоря, что не лишит дочь мужа, и продолжал кесарь совершенно спокойно заниматься государственными делами. Когда же родился у Феофила Михаил,222 а дочь его - супруга Алексея ушла из жизни223 (царь так высоко чтил ее память, что поместил ее прах в серебряную гробницу и начертанными на ней ямбами даровал право защиты всякому, кто находился под обвинением и припадал к гробу), и Алексей, тайно постригшись, облачился в монашеское платье, и не удались попытки отвратить его от такого шага, царь с трудом согласился на это, впрочем, осыпал зятя упреками, что пожелал тот жить не при нем, а в темноте и безвестности. И даровал ему Феофил царский монастырь в Хрисополе, а еще монастырь Бирсы и тот, что в Елее.224 И вот жил Алексей в Хрисополе, а как-то раз, прогулки ради очутившись в районе Анфемия (там находились царские оружейные склады),225 сказал, что обессмертит свое имя каждый соорудивший святилище, и решил с помощью царского повеления тот монастырь продать, а свой соорудить. Так все и произошло с помощью Феодоры - его тещи. Он построил красивые здания, придал им монастырский облик, там окончил свои дни и был погребен, а его гробница и икона старого письма удостоверяют мои слова.226 Рядом же похоронен и его брат Феодосий, почтенный титулом патрикия и оставивший множество непреложных свидетельств своей праведной жизни в монастыре.
      19. Между тем агаряне наступали, Ибрахим вместе с многотысячным войском двинулся в поход на ромеев, и Феофил, в жажде чести и доблести, без малодушия и трусости выступил на войну. Если и случался в нем какой страх, то его прогоняли и рассеивали военная опытность и доблесть его соратников (звали этих мужей Феофоб и Мануил). Мануил, человек невероятной храбрости, хорошо известный врагам, был родом из Армении, при Льве командовал войском из Анатолика, а при предшествовавшем ему Михаиле состоял первым конюшим (эту должность именуют протостратором).227 Сообщит наш рассказ и о Феофобе, откуда и как этот перс по происхождению стал известен царю и как женился на его сестре. Феофоб родился не в законном, а в тайном браке от некоего человека царского рода, прибывшего в Константинополь с посольством из Персии, а потом покинувшего город. У персов имелся нерушимый закон, по которому властью у них мог обладать лишь отпрыск царской семьи, но царский род, теснимый агарянами по причине непрерывных войн и из-за постоянной перемены места, иссяк, и вот среди жителей Персии стали носиться многочисленные слухи о Феофобе (они исходили от его родителя), что де живет он в Византии, и потому решили знатнейшие из персов тайно послать людей на его розыски. Они прибыли в наш город и с трудом нашли Феофоба, живущего вместе с матерью в Оксии.228 Когда предмет их поисков был обнаружен и распознан не только по внешним признакам, но и душевным и телесным приметам (к тому же и один из соседей поведал о прошлой связи между женщиной и персом, ибо нет ничего тайного, что не становилось бы явным), послы объявились перед императором, сообщили о случившемся, обещали ему мир, покой и покорность всего их народа, если только не откажется он им отдать Феофоба. Возрадовался царь этим обещаниям и, когда обнаружил, что все это правда, поселил Феофоба во дворце и позаботился о его обучении и воспитании.
      20. Существует и иной рассказ о Феофобе (хорошо привести их оба), в начале немного отличающийся от первого, в остальном же буквально с ним совпадающий. Согласно ему, Феофоб вовсе не был незаконным сыном некоего посла, но его отец, то ли царь, то ли близкий царский родственник, в результате обычных на войне превратностей бежал из Персии и явился в царственный город, где жил в бедности и служил у одной торговки, с которой позже в любви и законном браке родил сына. Этот человек ушел из жизни, персы же, когда стали искать, не живет ли где какой отпрыск царского рода, с помощью астрономии и науки прорицаний (и то и другое, как утверждают, в Персии очень развито) узнали про Феофоба, а узнав, спешно отправились на его розыски в Константинополь. Там они его нашли, и дело стало известно императору. Когда от возвратившихся послов все персы узнали, что Феофоб обнаружен и здравствует, они страстно возмечтали учинить мятеж против агарян и отдаться под власть ромеев, дабы получить себе вождя по рождению.229
      21. Был у персов вождь Бабек, который вот уже пять лет как восстал против амерамнуна и боролся против него с семью тысячами воинов. От любви к Феофобу и страха перед агарянами, на которых восстал, Бабек явился в Ромейскую державу, в город Синоп, и отдал себя и весь свой народ в подданство царю.230 В награду Феофил почтил Феофоба чином патрикия и женил его на своей сестре, разрешил законом персам соединяться и сочетаться браком с ромейками231 и многих из них украсил блеском царских титулов. Кроме того, он занес персов в воинские списки, образовал так называемый персидский отряд и велел присоединить их к ромеям, отправляющимся на войну с агарянами.
      22. В расчете на персов Феофил, которому хорошо была известна их храбрость, выступил против агарян, а Ибрахим со своей стороны - об этом уже сообщалось232 - двинулся на нас. Когда сарацинский вождь и Феофил приблизились друг к другу, последний спросил совета, и Мануил ответил, что де негоже ромейскому царю самому воевать с амерамнуном, но пусть кто-нибудь другой вступит в бой, причем только с частью войска, и сделает это непременно днем. Феофоб же, напротив, хотел, чтобы царь находился в строю и вместе с персидской пехотой напал на агарян ночью и в нужный момент окружил конницу. Но не убедил царя Феофоб, и многие тогда утверждали, что он хотел присвоить себе славу ромеев и потому предлагал ночное сражение. Итак, решил царь сразиться с врагом в открытом бою днем. Ибрахим же то ли по свойственной ему спеси, то ли в страхе перед царем отступил вместе с частью своего войска, а на бой с царем послал Авухазара с восьмью мириадами воинов. Мужественно и долго бились те и другие, но в конце концов дрогнули схолы233 вместе с доместиком и обратились в бегство. Затем и царь в страхе за свою жизнь вместе с царским отрядом и двумя тысячами персов, среди которых находился и Феофоб, бежали и нашли спасение на одном из холмов. Однако до самого вечера не утихала битва вокруг царя: одни надеялись полонить Феофила, другие отбивались и старались не выдать его врагам. С наступлением ночи царские воины, изображая радость и веселье, принялись хлопать в ладоши, кричать и сотрясать воздух кинирами,234 струнами, а также звуками труб, чем хотели внушить большой страх врагу. Так и случилось. Неприятель испугался удара с тыла, побоялся попасть в окружение и отступил на шесть миль, а воины царя, воспользовавшись небольшой передышкой, обратились в бегство и обеспечили себе спасение: бежали к войску, которое их предало и обратило спину врагу.235 Царь осыпал бранью предателей и щедро наградил милостями и чинами людей Феофоба. Поэтому персы воспылали пламенной любовью к Феофобу и, исполненные несказанного одушевления, просили вести его на войну с агарянами, утверждая, что одолеют их своей необоримой силой. Поэтому и царь пожелал, чтобы ими командовал Феофоб.
      23. На следующий год снова выступил Феофил с войском, сразился с исмаилитами у Харсиана и, хотя чванились они и гордились донельзя предыдущей победой, многих из них захватил, и, взяв двадцать пять тысяч пленных, с блестящей победой вернулся в царственный город.236 Среди пленных оказался и один агарянин из числа тех, что славятся силой своих рук. Его великие воинские подвиги письменно засвидетельствованы в похвальных словах начальника схол,237 утверждавшего, что агарянин был искусен на коне, силен телом и ловко и умело орудовал в бою сразу двумя копьями, когда на коне отражал натиск соперников. И действительно во время триумфа доместика в конном ристалище этот агарянин первенствовал среди всех и размерами тела и величием духа, как бы удостоверяя все ходившие о нем слухи. Увидев этого человека, завороженный похвалами царь приказал агарянину сесть на коня, взять два копья и показать силу и доблесть всему городу. Тот так и сделал, доставив этим зрелищем радость людям неискушенным, но Феодор Кратер (тот, что в недальнем будущем стал предводителем отряда сорока двух святых мучеников),238 подойдя к царю, принялся высмеивать агарянина, говоря, что и храбрости тут нет, и ничего удивления достойного. На что разгневанный царь: "Может, трусливый скопец, и тебе достало сил на что-нибудь подобное?" А тот: Орудовать двумя копьями, царь, я не обучен и не умею, да и нет в бою нужды в таких пустяках, но я, твердо уповая на Бога, и одним копьем сброшу его с коня". Не снес царь такой дерзости и, поклявшись толовой, сказал, что предаст смерти святого, если не претворит тот в дела свои речи. Сел на коня Феодор, взял в руки копье и в мгновенье ока в недолгой борьбе сбросил с коня сарацина и сбил с него спесь. И устыдился царь, увидев сарацина, поверженного слабым евнухом. Хитер был царь и, уважая добродетели мужа, обласкал его словами, а в уважение всему гражданству одарил его платьем и одеждами.
      24. Только наступила весна, вооружающая бойцов друг на друга, как Феофил собрал большое войско и выступил против сарацин. Выпустив из тюрьмы святого Мефодия,239 он взял его с собой, причем делал это не впервые и не сейчас только, а постоянно, и держал его при себе, то ли чтобы тот благодаря присущей ему мудрости разъяснял Феофилу (который был неутомимым исследователем тайного) вещи неясные и для большинства неизвестные, то ли потому, что из-за распри по поводу почитания святых икон боялся восстания с его стороны. Все избранное и боголюбивое гражданство, казалось, весьма чтило и уважало этого мужа! Вот почему почел за благо Феофил не оставлять, а возить с собой этого мужа. Когда противники сошлись друг с другом и исмаилиты начали брать верх, а жизнь окруженного врагами царя оказалась в опасности, полководец Мануил, считая позором и хуже всякого позора отдать в плен царя, сказал в ободрение своим воинам: "Неужто мужи, не устыдитесь вы пчел, что летают из любви к царю за ним следом", - и, словно лев, бросающийся на защиту своих детенышей, ринулся на поиск царя. Нашел он его изнемогшего, малодушно отчаявшегося в спасении, оправдывающегося, что де не хочет бежать и оставить на произвол судьбы свое войско, и сказал царю: "Я разорву строй, во множестве поражу врагов, а ты следуй за мной". Мануил вышел, но робеющего и испуганного императора за собой не обнаружил и тогда вновь вместе с многочисленными своими воинами взломал вражеский строй, желая вызволить царя из опасности. Когда же он опять не достиг цели и в третий раз благодаря мужеству своей души рассек осаждающий царя строй и добрался до Феофила, то привязал за ремень его коня и двинулся в обратный путь. Болел душой муж, боялся, что полонят враги царя, попрут его своими ногами. Поэтому быстрей и искусней прежнего прокладывал он путь назад, а царю, если за ним не последует, пригрозил смертью. С большими трудами, пока немногочисленный отряд прикрывал его с тыла, спас Мануил царя от опасности и вернул к своим. По этому поводу царь щедро его одарил, ублажил богатыми дарами и не раз называл своим спасителем и благодетелем.240
      25. Но зависть ополчилась на него, и тот, кто одолел мириады врагов и спас от них царя, сам пал жертвой нескольких соплеменников. Когда вопреки здравому смыслу он был ложно обвинен в заговоре и оскорблении величества241 и увидел, сколь сильна зависть (он узнал о том, что его собираются ослепить и лишить глаз, от одного верного человека, своего бывшего раба, а в то время виночерпия и помощника Феофила), Мануил решился на мятеж, перешел к агарянам, был принят там с честью и удостоен высоких титулов. Этот могучий воин напал на враждующих с агарянами соседей (их называют корматами242) и одержал над ними немалые победы, поскольку был отличен и опытом, и разумом. И что выше всякой похвалы, совершил это с ромейскими пленниками, содержавшимися в тюрьмах, за которых поручился, что не убегут. Овладел он, как рассказывают, и Хорасаном и подчинил его амерамнуну не потому только, что превзошел врагов мужеством, но и потому, что предстал перед ними новым невиданным зрелищем. Необычный вид, странная речь вселили страх во врагов. Избавил он агарян и от множества беспокоивших и терзавших их диких зверей и, принеся великую пользу, заслужил необыкновенную любовь и самого вождя, и его сената.
      26. Слухи о подвигах Мануила внушили раскаяние, опечалили царя, и он решил сделать все, чтобы заполучить себе мужа и заставить его вернуться назад. И вот одни говорят, что он заключил мирные соглашения через монаха Яннеса и во время обмена пленными вернул домой Мануила, ибо и с Яннесом, и еще раньше с другими гонцами посылал ему и хрисовул и клятвенные заверения в безопасности.243 Другие же тоже утверждают, что случилось это при посредстве Яннеса, но не так открыто и явно, а незаметно и втайне от большинства, что был де это замысел Феофила, который Яннеса от нас услал, в новое платье облачил, с ивирскими монахами, шедшими в Иерусалим помолиться, смешал, доставил его под видом нищего к дому Мануила в Багдаде, где он и поведал ему о раскаянии царя. В удостоверение сказанного вручил Яннес Мануилу царский крестик и хрисовул, обещавший прощение и полное забвение зла.244 Получив его, воспарил душой Мануил и решил вернуться домой. А поскольку благодаря упомянутым нами воинским подвигам доверие к Мануилу со временем не уменьшалось, а напротив, ежедневно росло, известил он амерамнуна, что желает воевать с ромеями и отплатить врагам, которые оклеветали его перед царем и имеют жительство в Каппадокии. А чтобы безопасней исполнить задуманное, просит послать с ним сына амерамнуна. Согласился с просьбой Исмаил, послал Мануила против тех, на кого тот сам захотел выступить. Мануил же, приблизившись к ромейским пределам, дает знать стратигу Каппадокии о себе и близком своем возвращении и сообщает, что нужно в определенном месте посадить в засаду отряд, чтобы мне, когда я там окажусь, сарацин куда-нибудь отослать, а самому соединиться с отрядом и возвратиться к ромейскому очагу. Так все и случилось. Приблизившись к условленному месту, Мануил крепко обнял сына амерамнуна и сказал: "Иди, дитя, иди целым и невредимым к своему отцу и знай, что я ухожу не к кому иному, а к истинному моему царю и господину". Благополучно покинув те места, он явился в царственный город, в божий храм во Влахернах, ибо знал, сколь велико к нему доверие Феофила. И почтили его титулом магистра, возвели в должность доместика схол, и он стал братом царю. Некоторые же утверждают, что Мануил перешел к агарянам, вернулся стараниями Феофила и был обвинен в оскорблении величества, но бежал он не при Феофиле, а при его отце Михаиле Травле и сделал это то ли из ненависти к царю, то ли опасаясь старинного его гнева.245
      Двадцать первого числа апреля месяца, в воскресенье, рукополагается епископом Константинополя Яннес, получивший священство наградой за нечестие, неверие и непоклонение божественным иконам.246
      27. Феофил настойчиво стремился разузнать о тех, кому суждено было царствовать в грядущем, и вот он услышал от кого-то об одной одержимой пифоновым духом агарянке, которую взяли в плен в этих войнах. Феофил привел к себе женщину и спросил ее, чье царство продлится долгое время. Когда же она возвестила, что преемниками твоими будут сын и жена, а потом на долгое время престолом завладеют Мартинакии,247 он тотчас постриг этого Мартинака в монахи, хотя и состоял с ним в каком-то родстве, а дом свой превратил в прибежище Бога и монахов.248 Не только это, но и много всего другого предсказала женщина, предрекла, что будет свергнут с патриаршьего трона Яннес, возвестила и о восстановлении святых икон. Обеспокоился душой Феофил, не мог уже расстаться с тревожными мыслями и, обязывая множеством клятв, непрерывно заклинал свою супругу и увещевал логофета Феоктиста не допустить ни изгнания Яннеса, ни поклонения иконам. Он так расследовал все, касающееся царской власти, что, гадая на блюде с помощью Яннеса, ясно видел, как берет в свои руки правление грядущий царь Василий. И Константину Трифилию после его настоятельных просьб и расспросов поведала женщина о том, что с ним случится и как он и его сыновья облачатся при Василии в церковные одеяния. Так все и случилось. А также, что Георгий, ведущий стратиотские книги,249 будет убит в Сфендоне250 на ипподроме, а имущество его возьмут в казну. И это, таким образом, согласно Платону...251
      28. На следующий год и агаряне и Феофил выступили друг против друга, но каждый опасался противника и, ничего не свершив, вернулся в свою землю. В это время хаган Хазарии и пех отправили к самодержцу Феофилу послов с просьбой отстроить им крепость Саркел (название означает "Белый дом"),252 ту, что расположена на реке Танаис, разделяющей по одну сторону печенегов, по другую - хазар, и где, поочередно сменяя друг друга, несут службу три сотни хазарских стражников. В ответ на их просьбы и мольбы послал Феофил спафарокандидата Петрону,253 сына Каматира, с царскими хеландиями и катепаном Пафлагонии254 и приказал выполнить просьбу хазар. Приплыв в Херсон, Петрона причалил к берегу и оставил там длинные суда, посадил войско на круглые,255 переправил его к Танаису, к тому месту, где нужно было сооружать город. Поскольку не было там камней, он выжег в печах из мелких речных ракушек известь, глину обжег, изготовил кирпичи и славно, хотя и с многими трудами, благодаря множеству рабочих рук закончив порученное ему дело,256 вернулся в царственный город. Дал он царю и совет относительно Херсона, поскольку познакомился там и с людьми и с местом: "Не будешь полновластно править сей землей, пока доверяешься их правителям и протевонам и не назначишь собственного стратига". Дело в том, что мы не посылали туда стратига, а всем заправлял так называемый протевон вместе с отцами города. В ответ на это Феофил возвел в протоспафарии и послал туда стратигом все того же Петрону, поскольку тот знаком был с местом, а протевону и всем другим велел безоговорочно ему подчиняться. С тех пор и поныне вошло в обычай отсюда посылать стратигов в Херсон.257 Так был сооружен Саркел. Так начали отсюда посылать стратигов в Херсон.
      29. Не пожелал Феофил уступить отцовской отваге и с еще большими силами выступил против агарян. Еще глубже продвинулся он в Сирию, разорял и опустошал страну, захватывал добычу и пленных, брал города (два из них разрушил до основания), и в том числе - после осады - Созопетру258 - родину амерамнуна. Амерамнун пытался в письмах побудить Феофила покинуть его родной город, но не встретил согласия. После этого Феофил вернулся в царственный город, велев Феофобу уладить персидские дела и как можно быстрей к нему возвращаться. Персы, однако, захватили Феофоба в Синопе и вопреки воле провозгласили царем. Полный почтения и страха перед императором, он отказывался и говорил персам, что тяжко расплатятся они за свою дерзость. А те, напуганные царскими угрозами, еще больше утверждались в своем намерении, держали у себя и побуждали Феофоба к действиям. Ну а тот тайно дал знать царю о случившемся и клятвенно заверил, что не он, а персы учинили такую дерзость. Царь с радостью узнал о его решении, позвал во дворец и вернул все блага. Он даровал прощение и помилование и всем остальным и выселил их из Синопа, а также и Амастриды. А поскольку умножились они и возросли в числе до трех мириад, решил царь, что негоже оставлять их свободными и без присмотра, и потому, хорошо рассудив, отправил по две тысячи в каждую фему в подчинение местным стратигам и велел поставить над ними турмархов. Вот почему до нашего времени сохранили наименование "персы" турмы259 тех фем, по которым они были рассеяны. Вот так эта наглая и бесстыдная в глазах Феофила дерзость привела к расселению персов, а Феофобу вскоре стоила жизни. Но была и вторая причина, о которой будет рассказано на своем месте.
      30. Амерамнун же, страдая душой из-за захвата и разорения своей родины, распорядился и объявил повсюду, чтобы все от мала до велика собирались из Вавилонии, Финикии, Келесирии, Палестины, Нижней Ливпи и на щитах своих написали "Аморий", дерзостно намекая таким образом на поход против этого города. Он стянул свои силы к Тарсу, приумножил прежде малочисленное войско,260 а сам пребывал в исступлении и душевных муках из-за позора, пережитого отчизной. Но и Феофил выступил к Дорилею, удаленному на три дневных перехода от Амория. Многие тогда советовали переселить жителей Амория и до поры до времени уклоняться от неудержимого натиска сарацин (велики были силы амерамнуна, бесчисленно его войско), но Феофил счел это несуразным и недостойным, достойным же и благородным - еще больше укрепить город и спасти его с помощью советов доблестного стратига. А был это стратиг Анатолика патрикий Аэтий. И поскольку тот ощутил большую нехватку воинов, послал их ему Феофил, дабы они повсюду встретили и одолели врага. Помимо этого дал он Аэтию вождей и начальников: вскоре принявших мученичество Феодора Кратера, Феофила и Вавуцика, кои стали предводителями не только того войска, но и отряда сорока двух мучеников.
      31. Обуянный гордыней сарацинский предводитель во главе войска прибыл в Таре. Испросив совета оракула, он решил не сразу двигаться на Аморий, но прежде испытать ромейские силы с помощью сына, который вместе с частью войска выступил против царя. "Если сын победит, - сказал он, - победа будет и у отца. Если же нет, лучше не трогаться с места, ибо не видать мне победы". И вот тот, прихватив с собой эмира, правившего тогда Мелитиной, и примерно десять тысяч турок, вместе со всем армянским войском и архонтом архонтов261 прибыл в Дазимон. Со своей стороны выступил против него и Феофил во главе немалого войска, составленного из персов, а также выходцев с Запада и из стран восходящего солнца. Прибыв же в место под названием Анзен, пожелал царь перед наступлением поглядеть на скопище врагов, и доместик схол Мануил привел его на один холм, возвышающийся над окружающей местностью. Сначала ему на глаз показалось, что число сарацин меньше нашего, но Мануил с ним не согласился, и решил царь, что копий с той и другой стороны одинаково. "Но, определяя силу, - возразил Мануил, - сравни, у кого гуще лес копий". Когда же оказалось, что сильней войско не наше, а вражеское, потребовался и план, сулящий победу. И он был совместно составлен Мануилом и Феофобом: напасть на врагов ночью. Другие, однако, настаивали, что лучше это сделать днем, и царь их послушался. С рассветом началась жестокая битва, царские отряды самоотверженно сражались, и исмаилиты, прекратив бой, бросились в бегство. Однако турки262 упорной стрельбой из лука сдержали преследующих ромеев и убедили сарацин не бежать, а стоять на месте. Те вновь построились в боевые ряды и, пуская издали стрелы, повернули ход битвы. Из-за жестокого обстрела ромеи не могли ни приблизиться к ним, ни даже взглянуть на них издали и, покинув царя, повернули назад. Однако начальники царских отрядов вместе с персами, не то что сделать, помыслить не могли о чем-нибудь подобном: они обступили со всех сторон императора и старались спасти его, хотя враги уже окружили и разили их отовсюду. И, наверное, все бы они погибли, если бы не спустилась ночь и не начался дождик; он ослабил тетиву луков, коими сражались и сильны были враги, а нашим воинам дал передышку от стрел и возможность спастись.263
      32. Глубокой ночью, обходя стражу, Мануил услышал, как персы ведут с сарацинами на их языке переговоры о мире, при этом соглашаются предать ромейское войско и вернуться к вождю, которого покинули. Он тайно дает об этом знать царю и просит его не ждать полона, а спасаться вместе с вельможами. На вопрос же царя, "как спасти множество моих воинов?", он ответил: "Лишь бы, царь, даровал Бог тебе спасение, а уж они сами о себе позаботятся". Лишь к утру пустился царь в бегство и спасся в Хилиокоме, где встретились ему покинувшие сражение стратиги. Сказав, что недостойны жизни те, кто предал в сражении царя, они распороли на себе одежды мечами и, орошая щеки слезами, пали в ногифеофилу. Но тот, сильнее их пораженный в самую душу необычностью всего происходящего, сказал: "Если спасусь я милостью божьей, спасетесь и вы, сражаясь с врагами".264 Эта военная хитрость врага, ночной разговор персов (или, можно сказать, мирное соглашение) дали недругам, осудившим на смерть Феофоба, еще одну причину и удобный предлог для клеветы, (33) амерамнуну же, узнавшему о столь значительной победе, - возможность напасть на Аморий. И вот около родного города царя объединилось два вражеских войска: самого амерамнуна и его сына, уже выдержавшего жестокую битву. Они разбили лагерь и приступили к осаде.265 Вернувшись в Дорилей, Феофил сделал попытку дарами заставить амерамнуна уйти оттуда и вернуться на родину. Но не пошел на это сарацин, замысливший захватить и разрушить отчизну царя. Более того, он стал еще и оскорблять Феофила, обзывал его трусливым рабом, осмеивал и издевался за то, что не раньше, а лишь сейчас, в отчаянном положении, принял он его требования.266 Были у амерамнуна там и посланцы, за всем наблюдающие и следящие.
      34. Вероятно, со временем город и избежал бы гибели (много у врага было всякого рода осадных машин, но мы их уничтожали, немало мужей гибло с той и другой стороны - и защищавшихся и осаждавших, - но бесплодны оставались усилия агарян, и хмурили они брови, огорченные гибелью множества своих воинов, ведь почти семидесяти тысяч человек недосчитались они после взятия города), но нельзя было избежать занесенного божия меча, ибо расцвела тогда ересь и оскорблялось божественное. Вот почему некий муж из подчиненных (Воидицей звали этого несчастного)267 послал со стрелой письмо сарацинам, уже собравшимся отступить и с позором вернуться домой: "Что это вы, претерпев столько бед, после стольких напрасных трудов и усилий собрались уходить? Взойдите на башню, где стоит наверху каменный бычок, а снаружи мраморный лев, там найдете меня, который сердцем с вами и вам помогает, укрепления в этом месте не такие уж мощные, вы захватите город и хорошо меня вознаградите".268 Они явились по его слову, приступом ворвались в город, ранили и поражали всех встречавшихся на пути. И никого не осталось в живых в городе, все были убиты и пали, испуская кровяные потоки.269 Так был взят и нечестиво предан в руки нечестивых город Аморий, в живых же остались лишь отправленные в Багдад знатные и могущественные мужи, которые несли службу в фемах, к их числу принадлежали и сорок два мученика. Все же остальные стали добычей вражеских мечей. И даже отправив новых послов, не убедил Феофил врага принять выкуп и освободить за двести кентинариев плененный народ или хотя бы только близких ему по родству и присланных туда на подмогу. Кичливый и гордый амерамнун высмеял, осыпал оскорблениями и отправил назад и первых и вторых послов, сказав при этом: "Это за столько-то кентинариев хотите вы выкупить пленных, хотя истратили целую тысячу ради тщеславия и на подарки".270 Феофил страдал сердцем и, как бы сжигаемый и снедаемый неким пламенем, попросил для охлаждения талой воды. Из-за сердечного жара вода показалась ему теплой, но от этого питья нежданно напала на него желудочная болезнь, от этой болезни он и умер. Вот что случилось с Аморием.
      35. Вернувшись на родину, агарянин, надев колодки, заключил в темницу упомянутых военачальников и велел содержать их в скудости на хлебе и на воде. Он держал их со всеми предосторожностями в такой темноте, чтобы даже в самый полдень они ничего не смогли увидеть, узнавали друг друга только по голосу, из людей общались с одними стражниками и жили как бы в полном отшельничестве. И такую ужасную жизнь выносили они целых семь лет. Но вот пятого марта271 предавший Аморий и отрекшийся от Христа Воидица, который стоял в тот день в карауле, позвал по имени Константина - мужа разумного и в мудрости взращенного (согласно письменному сочинению он находился в услужении у патрикия) - и сказал, чтобы не было около тебя никого из узников и чтобы не подслушали они мою тайну.272 Когда же Константин заверил, что рядом никого нет, сказал: "О дорогая и сладкая душа (ведь ты знаешь о моей исконной любви к тебе), соизволь завтра вместе с патрикием сотворить совместную молитву с эмиром и принять магометанство, иначе предадут вас мечам и мукам. Такое он замыслил и задумал, ну а я счел нужным сообщить об этом тебе, верному другу. Соблаговоли сотворить с ним для видимости совместную молитву, а в душе веруй в Бога, коему ведомо все потаенное, и сподобитесь от него вечной жизни". Но не тронули, не смягчили эти слова сего неодолимого мужа. "Отступись, - сказал он, - отступись от меня, орудие беззакония!" С этими словами он ушел и ничего толком патрикию не рассказал (дабы не зародить в нем малодушных мыслей), а лишь то, что будет нам завтра вынесен смертный приговор. Патрикий возблагодарил Бога и, завещав свои пожитки, вместе с Константином призвал своих товарищей ко всенощному песнопению.
      36. Наутро явился в торжественном обличий архонт и потребовал, чтобы вперед выступили их предводители. Сорок два мужа вышли вперед, а он тотчас велел запереть тюрьму. И спросил он их, какой год находятся в заключении, и стал нести другую чепуху, желая заставить слушать его болтовню. Они ответили, что седьмой, и мужественно, с доблестной душой словами священного писания опровергли его речи и были осуждены на смертный путь. А придя к Евфрату (возле него сооружен их город Самара),273 принялся было этот несчастный искушать Феодора Кратера, надеясь убедить его отказаться от смерти. "Дерзок же ты, Феодор, - сказал он, - если через смерть хочешь предстать перед Богом, чьи спасительные заповеди (так вы их зовете) не соблюл. Разве не перешел ты в мирскую жизнь из священного клира, коему прежде принадлежал? Разве в сражениях не замарал грязью и нечистотами руки, прежде кровью незапятнанные?" На это Феодор без всякого промедления и запинки ответил: "Потому-то и пролью без колебаний свою кровь, чтобы искупление и очищение от грехов принесло мне его царствие, ведь твой раб, бежав и вновь возвратившись, совершает любезную тебе службу, вступает в землю сострадания, а не греховности". И с этими словами, будто олимпийский победитель, вступает он на ристалище подвига и говорит патрикию Константину, как бы отгоняя подкравшиеся к тому страх и малодушие: "Кто из всех нас сподобился наибольшего почета у земного царя, пусть первым и примет венец мученичества". На это святой Константин: "Тебе - доблестному и сильному274 - больше подобает эта честь, и если первым пойдешь на смерть, последую за тобой и я". Ободряя друг друга, согласно мирским чинам своим, пошли они на мученическую смерть. И поразились все подвигу, упованию и благородству их души.275 Но об этом позже.
      37. В это время царь Феофил, раздосадованный бесславным поражением от агарян, послал патрикия Феодосия по прозванию Вавуцик к королю Франкии, чтобы попросить у него большое и многолюдное войско. Его собственное войско, как он полагал, терпело поражение не из-за слабости или малодушия воинов, а из-за нежелания сражаться или, что то же самое, предательства. И, наверное, несчастный Феофил (так прозвали его из-за постоянных поражений в войнах) имел бы случай испытать силу и мощь приглашенных союзников (король с радостью согласился оказать помощь царю) и снова отправился бы в поход на.агарян, если бы не ушел из жизни его посланец Феодосии.276 Его смерть не позволила упомянутому войску явиться в царственный город, а напавшая на царя желудочная болезнь привела его не к оружию, а к смерти.
      38. Настало время вспомнить и ясно рассказать всем о Феофобе. По упомянутой причине, потому что начал битву с агарянами ночью, а также из-за тайных ночных переговоров с сарацинами277 и по другим поводам возникли и распространились против него клеветнические обвинения в оскорблении величества, возбудившие к этому мужу ненависть и отвращение. Противостоять им он не умел и, зная легковерие Феофила, пустился в бегство и вместе с детьми, женщинами и несколькими избранными мужами отправился в Амастриду (это город на Понте). Против него. сразу отправили флот и начали войну как с открытым врагом царя, командующим же этим флотом был друнгарий виглы Оорифа.278 Феофоб, однако, держа в сердце своем страх божий, сказал, что негоже христианину радоваться пролитию крови благоверных людей, и потому, обманутый клятвами, покорился императору и в расчете на них вернулся к Феофилу. Но ни во что не ставил свои клятвы царь и тотчас заключил Феофоба под стражу в тюрьме Вуколеона,279 где и приказал его стеречь. В один из дней, поняв, что находится при последнем издыхании и умирает, приказал самовластец отрубить ночью голову Феофобу и доставить ее ему как горькое и скорбное приношение умирающему. А когда, во исполнение приказа, ее принесли, схватил ее рукой за нос и сказал: "Теперь и ты не Феофоб, и я не Феофил". Есть, однако, и такие, кто приписывает вину за смерть Феофоба не царю, а Оорифе и утверждают, что после того, как доверился ему Феофоб, тот тайно ночью наказал его усекновением головы.280 Потому-то и ходят до сих пор среди персов слухи, будто не увидит смерти Феофоб, но будет жить в вечности, а все потому, что постигла его смерть не явно, а тайно.
      39. В то же самое время двинулись критяне со всем своим флотом и принялись грабить и брать в полон жителей побережья Фракисия. Их дерзкая воинственность дошла до того, что они не ограничились набегами на побережье, но с обнаженными мечами двинулись на обитателей Латрской горы, людей преданных монашеской жизни, и нашли там для себя легкую добычу. Но когда зашли они в глубь материка, Константин Кондомит, в то время правитель фемы, порубил их, словно дельфинов, и доблестной рукой всех обрек гибели. Во время его правления в октябре месяце восьмого индикта281 ромейский флот полностью погиб в морском сражении у острова Фасоса. В последующее время исмаилитское войско не переставая грабило и Кикладские острова и все другие. А в Авасгии Феофоб и брат Феодоры Варда, посланные туда с войском, испытали великие беды, и мало кто оттуда вернулся.282 Засухи, небывалые бури. непогоды, необычные явления природы и дурное смешение воздуха изнуряли землю и ее обитателей, а голод, лишения, дрожание почвы и землетрясения не прекращались во все дни его царствования.
      40. Из-за желудочного истечения и пагубы опорожнил Феофил свое тело, и его душе негде было уже держаться, она стремилась отойти и отлететь, и вот, испытывая страх за сына и жену, он собрал всех в Магнавре, с трудом с помощью слуг поднялся на ложе и, переведя дыхание, в рыданиях сказал: "В такой беде и болезни другой, наверное, оплакал бы цвет юности и воспел великое счастье, из-за которых зависть, издавна меня чернившая, ныне остановила на мне свой взор и лишает жизни. Но я наперед думаю о вдовстве жены, злосчастии и сиротстве сына, об утрате, что понесут мои помощники, возросшие в добрых нравах и служении, совет и синклит, и я плачу и рыдаю, что покидаю вас, кротких я смирных, перехожу в жизнь, которой не ведаю и не знаю, что встречу в ней вместо славы? Не забудьте речи моей, коей уж никогда не услышите, хотя, случалось, и бывала она сурова ради пользы и чести. После моей кончины блюдите благорасположение к супруге и сыну, памятуя, что, каков каждый будет к своему ближнему, такое и сам встретит в грядущем". Царская речь растрогала и смирила всех присутствовавших, все стояли со слезами на глазах, и ни с чем не сравнимые рыдания и стоны вырвались из груди слушателей.
      41. Он прожил еще немного и расстался с жизнью двадцатого января,283 процарствовав двенадцать лет и три месяца. Всю свою жизнь он ненавидел приверженцев православной веры и в любой час готов был обрушить на них любую бурю, за что и сподобился прозвания "несчастный". Он ни разу не поставил достохвального царского трофея в честь победы, не отомстил за понесенное поражение, хотя в течение жизни вел с врагами восемнадцать войн, столько же раз сходился с ними в бою и вступал в жестокую битву. Здесь, однако, оставим его кончать свою жизнь, а сами перейдем к его постройкам во дворце, таким значительным и памятным.284
      42. Эти здания ты сразу увидишь перед собой, войдя со стороны церкви Господа.285 Это Кариан, названный так, потому что с лестницы кажется, будто течет там широкая река карийского камня.286 Кариан - плод его попечения и ныне служит хранилищем шелковых одеяний. Рядом с ним - Триконх с золоченой крышей, получивший такое название из-за своего облика,287 ибо возносится тремя конхами: одной восточной (ее подпирают четыре римских колонны) и двумя боковыми, на север и юг. С запада здание поддерживается двумя колоннами, и войти в него можно через три двери: средняя-сделана из серебра, крайние - из полированной меди. Выход из здания ведет в так называемую Сигму, получившую наименоваиие по сходству с соответствующей буквой. Цветущей красотой стен она подобна Триконху. Оба они выложены разноцветным мрамором. Крыша у Сигмы крепкая и роскошная, поскольку водружена на пятнадцать колонн докиминского камня.288 Спустившись по лестнице вниз, ты найдешь зал, имеющий образ и подобие Сигмы, но там девятнадцать колонн с круглой галереей, вымощенной крапчатым камнем. А рядом с галереей еще дальше вглубь и восточное воздвиг мастер Тетрасер, снабженный тремя конхами по подобию с соседним Триконхом. Одну конху соорудил он с восточной стороны, из двух других - одну с западной, другую - с южной. В северной же части две колонны из настоящего крапчатого камня отделяют его от Мистирия,289 который не случайно получил такое наименование. Дело в том, что, подобно звучащей пещере, он возвращает слушающим звук той же силы. Если подойти к стене восточной или, пускай, западной конхи и тихонько про себя что-нибудь сказать, то стоящий на противоположной стороне, приложив ухо к стене, может расслышать эти тиха произнесенные слова. Такое чудо там происходит.
      43. С этим зданием соединена и плотно к нему примыкает колоннада Сигмы, о которой уже упоминалось. Перед ней находится открытый двор, в середине которого стоит медная чаша, края которой покрыты серебром. Она имеет золотую шишку и называется таинственной чашей Триконха,290 получив такое наименование от сооруженного вблизи Мистирия и здания с тремя конхами. Невдалеке от нее находятся ступени из белого прикописского камня, посреди которых стоит мраморная арка, поддерживаемая двумя тончайшими колоннами. В широкой части Сигмы стоят два льва с разинутыми пастями. Они испускают водяные струи и наполняют влагой все ее пространство, доставляя великую усладу. Во время приемов291 чаша бывала наполнена фисташками, миндалем и орехами, смешанное с медом вино вытекало из шишки, отведать его мог каждый желающий из присутствовавших, включая всех музыкантов, а также тех, кто стройно пел под музыку. Димы, горожане вместе с воинами из пригородных отрядов, стоя на ступенях, составляли царскую свиту.292 Среди них у упомянутой уже мраморной арки случалось находился и доместик схол с экскувитом и двумя димархами - прасинов и венетов, причем рядом с доместиком стоял димарх венетов, а рядом с экскувитом - прасинов.293 Но даже если не было доместика и экскувита, димархи находились там непременно. А над всеми возвышался царь, исполненный всякой радости, он восседая на золотом, усеянном драгоценными камнями троне и поднимался с него не прежде, чем приписывают это уставные и царские книги,294 и не раньше, чем насладится зрелищем прыжков и танцами горожан. Таковы были эти сооружения, ради такой цели были воздвигнуты Феофилом. Он так любил их, что именно в Триконхе обычно занимался делами и совершал ежедневные выходы. А перед ним, над отлитыми из серебра воротами, возвышался навес, поддерживаемый четырьмя колоннами зеленого фессалийского камня. Триклинии295 же, находящиеся напротив них, вблизи упомянутых ступеней у западной стороны Сигмы, тоже сооружены Феофилом. Один, что расположен пониже, называется Пиксит, другой, что повыше, - без имени (его предназначили для обитания дворцовому клиру). На одной; из стен Пиксита высечены стихи - произведение асикрита по имени Стефан, по прозвищу Капетолит. Те же, что выбиты в галерее Сигмы, принадлежат вселенскому учителю (имя его Игнатий).296 Слева же, то есть к востоку от Сигмы, был сооружен еще один триклиний, названный Эросом, который служил императору оружейным складом. Потому-то, естественно, и не увидишь там ничего, кроме изображений щитов и всевозможного оружия, которыми разрисованы стены. Вот так воздвигнуты здания ют самого Триконха и до западной стороны. С восточной же стороны можно видеть так называемый Маргарит. Это триклиний, от основания воздвигнутый Феофилом. Его крышу поддерживают восемь колонн из пестро-розового мрамора, стены испещрены изображениями разных животных, а пол устлан приконисским камнем и мозаикой. В нем находится и покой, круг крыши которого поддерживают крапленные золотом четыре вафиинские колонны,297 а четыре фессалийские колонны образуют и несут его портики с востока на юг. Его стены и пол не менее роскошны, чем у Маргарита. В этом покое Феофил жил от весеннего равноденствия до осеннего и позже. С приближением же зимнего солнцеворота он переселялся в другой покой - в триклиний Кариан (он был построен царем для защиты от сильных южных ветров, ныне же служит пристанищем для папия). Там же увидишь также им сооруженную и обращенную на север террасу, откуда открывался вид на древний Циканистр,298 в то время там находившийся (в этом месте ныне построена Новая церковь, стоят две чаши и разбит внутренний сад - все творения достославного царя Василия).299 Таковы его постройки в восточной части.
      На южной стороне прежде всего соорудил Феофил террасы - об этом уже говорилось прежде - устроил поныне существующие сады и соорудил палаты: так называемый Камил, рядом с ним другую палату, а уже рядом с этой - третью по порядку, которая служит ныне вестиарием300 августы. Крапленную золотом крышу Камила поддерживают шесть колонн фессалийского - зеленого - камня, внизу его стены выложены одинаковым плитами, а наверху изображены золотистыми камешками фигуры людей, собирающих плоды, его пол - из приконисского мрамора. К Камилу примыкает молельня с двумя алтарями: одним - в честь пресвятой госпожи Богородицы, вторым - архистратига Михаила. Ниже находится галерея,301 откуда через мраморный парапет открывается вид на Хрисотриклиний. Христолюбивый царь Константин Багрянородный превратил ее в библиотеку. Его столовый зал сверкает стенами из вафиинoского камня, его пол устлан разноцветной мозаикой. Следующая после Камила палата покрыта такой же крышей, что и первая, опирается на четыре докиминские колонны, ее пол вымощен приконисским камнем, стены, как и там, блистают золотистой мозаикой, а где ее нет, пространство заполняют деревья и разные узоры из зеленых кубиков. Расположенная ниже галерея, именуемая Месопат, предназначена для проживания скопцов - служащих гинекея. Третье за палатой здание, служащее ныне вестиарием августы, имеет такой же потолок, его пол вымощен белым приконисским камнем, а все стены расцвечены позже (а не тогда!) изображениями по приказу сына Феофила - Михаила. Соединенная с ним площадка с крышей, опирающейся на семь карийских колонн (пять с южной стороны и две с восточной), защищена двумя стенами, красующимися плитами римского, пиганусийского,302 карийского, а еще зеленого волнистого фессалийского мрамора. Называется оно Мусик из-за изысканного сочетания мраморов,303 а также потому, что гладь его пола украшена разными фигурами и разными красивыми камнями. Его можно сравнить с лугом, пестрящим разнообразными цветами. С запада к нему примыкает палата, во всем схожая с ним красотой мраморов, пять карийских колонн, три с южной стороны и две с западной, поддерживают его крышу. А у подножия ее расположена еще одна, разделенная на две комнаты, соседствующая с покоем августы. Там христолюбивый царь Лев соорудил молельню святой Анны. Ее крышу поддерживают четыре вафиинские колонны, ее пол - из белого приконисского камня, а стены сложены из вафиинских плит. Второе здание, как уже говорилось, соседствует с покоем августы, первое же, то, что к западу от Мусика, сообщается с упомянутым покоем через лестницу. Выходит оно и к Кенургию, покою и триклинию, которые построил достославный царь Василий,304 а также к портику Пентакувикла, в котором достославным царем Василием сооружена молельня святому Павлу.
      44. Вот что возвел Феофил в северной и южной стороне дворца, мы же запечатлели это в своей истории, чтобы не предать забвению его дела, каковы бы они ни были, и чтобы рассказать о путях, которые он выбирал в жизни. Помимо этого он украсил золотистыми камешками триклинии; так называемый Лавсиак и Юстиниан,305 а также перенес из дворца узурпатора Василиска306 и установил в Лавсиаке потолочные украшения. Соорудил он и еще один триклиний с четырьмя пышными и роскошными палатами. Из них две обращены к галерее второй палаты (той, что за Камилом), покрыты золоченой кровлей, покоящейся на четырех арках, и ведут в Порфиру, названную так потому, что издавна государыня во время брумалий раздает там архонтиссам пурпурную краску.307 Два же других обращены к Лавсиаку, вид на который из них открывается. Пол был всюду выложен приконисским мрамором, стены украшены разноцветным камнем, хотя и не мрамором. Все это, однако, было уничтожено пожаром. Его дочь Фекла308 возвела от основания красивейшую палату во Влахернах, где и сооружена молельня великомученице Фекле. Там она в собственной постели и окончила свою жизнь.





Книга IV

МИХАИЛ III

      1. Такой конец постиг Феофила, и царскую власть на следовал его сын Михаил через три года после того как был произведен па свет матерью Феодорой Всеми делами стали заправлять его опекуны и радетели, коих назначил Феофил: евнух Феоктист, в то время каниклий и логофет дрома, брат августы патрикий Варда и магистр Мануил, родом армянин, приходившийся госпоже дядей по отцовской линии.309 Положение государства упрочилось, дела велись хорошо, и оставалось лишь восстановить почитание божественных икон и вернуться к прежнему им поклонению. И вот нападает на Мануила тяжкая и страшная болезнь. К нему являются студийские монахи310 (они пользовались у него большим доверием) и обещают, что здоровье к нему быстро вернется, если пожелает поклониться святым иконам и убедит властителей предписать делать это повсюду. Помимо того и с других гор пришло к нему много богоносных отцов, коим стал любезен еще тогда, когда исполнял должность стратига Армениака, они просили его о том же и убедили обратиться к истине и исполнить их просьбу, если только почувствует облегчение. Так все и случилось их усердием и молитвами к Богу.
      2. И когда оправился он от болезни,311 не ослабли монахи в своем усердии, увещевали и побуждали Мануила не забывать данные Богу обещания и наполнили его душу божественной ревностью. О своем замысле он сообщил другим опекунам, уговорил их положить делам доброе начало, переубедил их, склонил на свою сторону и тогда уже явился к Феодоре, чтобы с ней все обсудить. А она, боголюбивая и воистину царица, как услыхала про православие, сказала: "Всегда того желала и радеть о том никогда не переставала, но доныне препятствовали мне полчища синклитиков и вельмож, преданных этой ереси, не меньше их - митрополиты, надзирающие за церковью, а более всех - патриарх, который своими непрестанными советами и наставлениями взрастил и укрепил в моем муже тот хилый росток ереси, что получил он от родителей, а также пристрастил его к пыткам и мучительствам, кои сам ежедневно изобретал против святых людей.312 Сей несчастный - учитель и наставник всего зла!" На что тот сказал: "Раз ты, госпожа, так похвально рассуждаешь и мыслишь, что мешает тебе привести все в исполнение и велеть совершить сие всенародное торжество?" И тотчас позвала она к себе друнгария виглы (был это Константин - отец патрикия Фомы, в будущем логофета дрома) и передает патриарху, что собравшиеся отовсюду во множестве благочестивые люди и монахи просят нашу царственность распорядиться восстановить всесвятые иконы. "Если ты с ними согласен и заодно, да восстановит былую красу божья церковь. Если же пребываешь в сомнениях и не тверд мыслью, оставь трон и город, удались в свое именьице, жди там святых отцов, что готовы и обсудить, и поспорить, и убедить тебя, если будешь дурно говорить об иконах".
      3. Когда пришло послание от царя, патриарх возлежал на ложе в Фессале (это триклиний в патриаршьих палатах313). Царские речи поразили его в самую душу. Он сказал только, что все хорошо обдумает, и тут же отправил назад посланца, а сам в мгновение ока схватил кинжал и перерезал себе вены в животе, как раз в том месте, где, как он знал, будет большое кровотечение (и это вызовет всеобщее волнение и жалость), но никакой опасности для жизни представлять не будет. Вопли и крики тотчас огласили церковь, и не успел еще прийти друнгарий, как дошла до императорских ушей весть, будто патриарх убит и сделано это по приказу Госпожи. Посланный для тщательного расследования этих слухов патрикий Варда исподволь обнаружил, что рапы были нанесены намеренно, действо раскрылось, сами слуги обличили патриарха и принесли хирургические инструменты для рассечения вен.314 С тех пор никого315... уличенный в таком прегрешении и покушении на самоубийство, сей нечестивец был удален, изгнан из церкви и заключен в своем имении, так называемой Психе,316 а введен был тот, кто многочисленными трудами и подвигами в неприкосновенности соблюл добродетель, кто из-за длительного заключения в гнилости и грязи лишился волос, но от бога и царицы Феодоры обрел управление и власть над церковью. А был это великий Мефодий - неодолимый ревнитель церкви.317
      4. Смотри, как сия благородная жена, не враг, а истинно помощница мужу собрала вместе православных, какие только были на земле, предоставила им право свободной речи и сказала: "О отцы и клир божий, с великой благосклонностью дарую я вам восстановление всечтимых и святых икон, соблаговолите же и вы по справедливости воздать благодарность своей госпоже, причем благодарность не малую и ничтожную, не ту, что и благодарностью назвать нельзя, которая неприлична и неподходяща ни для вас, ее воздающих, ни для меня - просящей, а ту, что была бы и уместна, и солидна, и Богу угодна. А прошу я для своего мужа и царя от Бога прощения, милости и забвения греха. Если этого не случится, не будет ни моего с вами согласия, ни почитания и провозглашения святых икон и не получите вы церковь".
      5. А когда закончила свою речь, православная церковь и ее глава Мефодий сказали: "Справедливого просишь, госпожа, и мы не можем тебе отказать, ибо положено щедро воздавать должную благодарность властителям и благодетелям, если они не правят самовластной рукой и нрав их боголюбив. Но не посягнем на то, что выше нас, не в силах мы, как Бог, простить ушедшего в иной мир. Нам доверены Богом ключи от неба, и мы в силах отворить его любому, однако тем только, кто живет этой жизнью, а не переселился в иную. Иногда, однако, и переселившимся, но тогда только, когда их грехи невелики и сопровождаются раскаянием. Тех же, кто ушел в иной мир и чей приговор ясен, мы не можем освободить от искупления".
      6. А госпожа, то ли по правде, то ли как иначе пылая любовью к мужу (в чем согласны и мы), клятвенно заверила сей святой хоровод, что в последний его час я плакала, рыдала, все ему выплакала и изобразила, что грозит нам, ненавистным, за эту ересь в сем городе: лишение молитв, проклятий град, восставший народ - и вселилось тогда в него раскаяние в этой ереси. Он попросил их, я протянула, он их с горячностью поцеловал и отдал душу ангелам. Они выслушали ее речь и, чтя нрав августы (как никакая другая была она христолюбива), а также жаждая ввести поклонение святым иконам, общим приговором и мнением объявили, что, если все так и есть, найдет он прощение у Бога, и дали в том письменное удостоверение госпоже.318 Получив церковь, они отдали святейшему Мефодию чин первосвященства и в первое воскресенье святого поста319 вместе с самой госпожой совершили всенощное песнопение в святом храме все свято Богородицы во Влахернах, а утром с молениями отправились в Великий храм Слова божия. И восстановила церковь свою красу, ибо вновь стали непорочно совершаться святые таинства.320 И расцвела православная церковь и обновилась подобно орлу,321 согласно писанию, а все еретики во всей вселенной подверглись унижению вместе с ересиархом. Был же это Иоанн, из-за нечестия своего прозванный благочестивыми людьми Яннесом. Он - не пришелец, не чужак, а свой, отпрыск царицы городов (знаем мы, что и в винограднике растет терн), и из семьи происходил не безвестной, а весьма благородной, так называемых Морохарзамиев.322
      7. Иоанн (пусть и о нем расскажет история), некогда настоятель монастыря мучеников Сергия и Вакха, расположенного в Ормизде,323 был сопричислен к дворцовому клиру и завоевал горячую любовь Михаила Травла то ли потому, что с ним одним разделял эту ересь, то ли потому, что заслужил славу необыкновенной ученостью. Как бы то ни было Михаил любил его и назначил учителем Феофила. А тот, взяв в руки бразды правления, сначала возвел его в сан синкела, а позже поставил патриархом Константинополя за те предсказания, которые он ему давал при помощи колдовства и гаданий на блюде. Вот его колдовство. Когда одно неверное и жестокое племя во главе с тремя вождями напало и подвергло грабежам ромейскую землю, естественно приводя в уныние Феофила и его подданных, Иоанн дал совет не унывать, но преисполниться радостью и надеждой, если только захочет последовать его совету. Совет же заключался в следующем. Говорили, что среди сооруженных на барьере324 ипподрома медных статуй есть одна с тремя головами, которые он с помощью каких-то магических заклинаний соотнес с предводителями племени. Он велел доставить огромные железные молоты, числом столько, сколько было голов, и вручить их трем мужам, силой рук отличным. В определенный час ночи они должны были с занесенными молотами в руках приблизиться к статуе и по его приказу разом с огромной силой опустить их на головы так, чтобы одним ударом отбить их от статуи. Обрадованный и изумленный его словами Феофил распорядился все исполнить. Когда глубокой ночью явились мужи с молотами, Иоанн, скрывшись, чтобы не быть узнанным, под мирской одеждой, принялся шептать про себя магические слова, перевел в статую сущую в вождях силу, изгнал ту, что вселили в нее магическими заклинаниями прежде, и приказал ударить со всей мощью. Два мужа, ударив со всей силы, отбили от статуи две головы. Третий же, ударив слабее, только немного отогнул голову, но не отбил ее целиком. Подобное случилось и с вождями. Между ними началась сильная распря и междуусобная война. Один из вождей умертвил двух других усекновением головы, в живых остался только один и то не в целости и сохранности. Впавшее же в ничтожество племя в беде и горести бежало на родину. Это о колдовстве.325
      8. У этого колдуна был брат во плоти, именем Арсавир, удостоенный Феофилом титула патрикий. Ему принадлежало имение с огромными зданиями, пышными портиками, баней и водохранилищами, расположенное на левой стороне Евксинского понта в монастыре святого Фоки.326 Рассказывают, что патриарх, который часто в нем находил приют, соорудил в этом имении подземное обиталище наподобие трофониевого.327 За открывающимися воротами находилась дверь, через которую по многочисленным ступенькам желающие могли попасть внутрь. А находился там мерзкий притон. Там были для него приготовлены служанки, монашенки и другие не лишенные красоты женщины, с которыми он иногда блудодействовал, а иногда совершал гадания по печени, блюду, с колдовством и вызыванием мертвецов, во время которых пользовался помощью этих женщин. Потому-то и случалось ему нередко при содействии демонов вещать истину не только Феофилу, но и его единомышленникам. Потом это мерзкое обиталище было продано его братом Василию - в то время паракимомену328 - и превращено в святой монастырь (и не только оно, но и все остальное, что ему принадлежало). И возведен был там от основания монастырь святого великомученика.
      9. А в то время Иоанн и, как говорилось, его компания, хотя и подвергнутые опале, не пожелали успокоиться, но все еще бунтовали против святых икон. После низложения Иоанн жил изгнанником в одном монастыре,329 на крыше которого была изображена икона, будто бы пристально на него глядевшая. Не вынес Иоанн направленного на него взгляда и велел одному слуге снять икону и выколоть ей глаза, сказав при этом только, что не могу видеть ее лика. Услышала про это госпожа и подвергла его надлежащему бичеванию и наставлению палками.
      10. Но угодно ему было не возлюбить покой, а учинить хулу (как они и попытались сделать) на святого Мефодия, хулу в порче женщины матери единственного сына (это был Митрофан, вскоре затем наставник Смирны),330 которой заплатили много золота и обещали еще больше если только будет заодно с ними. И оговорили они Мефодия перед госпожой и опекунами ее сына. И тотчас собрано было устрашающее судилище из мужей гражданских и церковных, и всяк был там: благочестивый и нечестивец, избравший отшельническую жизнь и вообще любой, умевший слушать или говорить. Одних, опечаленных этим странным обвинением, привел туда стыд, других радость от возможности разнузданно ликовать и шуметь. На средину вывели обвинителей и в удостоверение их речей - женщину. Он же, как привели женщину, нисколько не таясь, спросил ее во всеуслышание (она была издавна известна ему своей добродетелью): "Как, госпожа, поживаешь?", как тот-то и тот-то, а также о ее муже и близких. Вот до чего прост был патриарх! А они закричали еще громче возликовали от радости, раздули обвинение и изложили остальные улики. С трудом понял он смысл обвинения и испугался, как бы не понесли из-за него ущерба дела церковные христовы и (поскольку одно время - для срама, другое - для сдержанности и скромности) немного приподнялся с кресла, закатал на себе одежду и обнажил свой срамной член чудной и не как у людей. При этом он поведал о чуде. о том как много лет назад когда бушевали и кипели в нем страсти, был он в старом Риме и сжигало его любовное влечение сильнее порыва страстей. Опасность грозила ему подавить влечение он не мог и вот воздел он руки к храму и стал просить помощи и заступничества у главного из апостолов - Петра. Когда же он, наконец, утомленный молитвой, заснул, апостол явился ему, дотронулся до той части тела, погасил порыв страстей и произнес при этом: "Свободен ты от власти страстей, Мефодий". Такой речью Мефодий убедил сие многочисленное собрание и устрашил врагов истины. Магистр Мануил не пожелал освободить лжецов от обвинения и пригрозил, что лишит жизни женщину, если она не раскроет всей правды. Она тотчас изложила и поведала все про эту затею, сказав, что была за такую-то сумму подкуплена и что все золото, сколько было дано, помеченное их печатью, хранится в моем сундуке. Тотчас отправили людей, которые, как и сказала женщина, нашли в сундуке и принесли золото. Благодаря прощению и заступничеству патриарха перед властителями клеветники сподобились не наказаний и пыток, которые заслужили, а помилования, и в искупление своих грехов должны были лишь ежегодно в праздник православия331 шествовать со светильниками от святилища богоматери во Влахернах до славного божия храма Мудрости и своими ушами выслушивать, как проклинают их за ненависть к божьим иконам. Это соблюдалось весьма долго и совершалось ими до конца жизни. Такой предел от Бога положен был сей столь распространившейся ереси. И воссияли божественные лики святых икон, коих мы чтим и изображаем не божественно, а относительно и благочестиво, как бы пересылая через них наше почитание к первообразам.332
      11. Как-то раз, справляя в радости этот праздник, Феодора угощал во дворце в Кариане (как уже говорилось, Феофил соорудил его ради дочерей)333 всю церковную братию. Там присутствовали все иереи и исповедники, а среди них и Феофан из Смирны со своим братом Феодором.334 В разгар пира, когда принесли уже лепешки и сласти, царица, непрерывно и пристально смотревшая на отцов, заметила у них на лбу буквы и заплакала. Они тоже в этот момент, как по согласию, взглянули на нее и увидели, как внимательно она их разглядывает. "По какой причине, госпожа, - спросили они, - ты так пристально смотришь на нас?" "Из-за этих букв, - ответила она, - поражаюсь я и вашему терпению, и жестокости вашего мучителя". На что блаженный Феофан, нисколько не стесняясь и не вспомнив о принятых решениях,335 сказал: "О надписи этой мы рассудим с мужем твоим и царем на неподкупном суде божьем". Опечалилась царица, залилась слезами и сказала: "И это ваше обещание письменное согласие! Вы не только его не прощаете, но еще и на суд требуете и зовете". "Нет, - тотчас сказал патриарх, поднявшись со своего места, а также другие иереи, - нет, царица, твердо наше слово, не обращай внимания на пренебрежение этих людей". Так предано было это забвению, и обычаи церкви остались в неприкосновенности.

      12. Появилась и новая ересь - зиликов, во главе с неким Зили, главным асикритом. Ее, однако, излечили и обратили к богопочитанию во время царского выхода, причем сторонники ереси удостоились только помазания миром и новых белых одеяний и платья и были торжественно освящены.336
      13. Между тем архонт Болгарии Борис, узнав, что царством правит женщина, повел себя нагло и отправил к Феодоре вестников с сообщением. что разрывает соглашения и движется войной на ромейскую землю. Но не по-женски, не малодушно повела себя царица и передала Борису: "Я буду воевать и надеюсь тебя одолеть, а если нет и победишь ты, все равно возьму верх и одержу явную победу я, ведь нанесешь поражение не мужчине, а женщине". Поэтому Борис сохранил мир, не дерзнул бунтовать и возобновил дружеские соглашения.337
      14. То ли из-за какого-то сна или видения, то ли по другой причине написала Феодора архонту Болгарии Борису и настоятельно попросила его разыскать и обнаружить некоего монаха по имени Феодор, по прозвищу Куфара (он незадолго до того попал в плен) и настоятельно попросила за любой выкуп отослать его к ней.338 Тогда и Борис воспользовался поводом и попросил через послов за свою сестру, плененную раньше ромеями и жившую тогда в царском дворце. Та же, счастливо обращенная в веру, обученная за время плена грамоте, да и вообще весьма уважавшая христианский чин, богопочитание и наше учение, как вернулась, не переставая стала молить брата, взывать к нему и бросать в Бориса семена веры. Борис же (а был он уже немного наставлен упомянутым Куфарой и знаком с таинствами) отправил монаха и в награду получил сестру. Впрочем, он остался, каким был, костенел в безверии и чтил свое суеверие. Однако бич божий (это был голод, когда перевоспитываются и отлучаются от зла люди грубые и земной природы) постиг и изнурял его землю. И велел он призвать на защиту от беды Бога, того самого, коего постоянно чтили и восславляли его сестра и Феодор. Избавившись же от бед, обратился к богопочитанию, сподобился в купели второго рождения и переименован был в Михаила, по имени царя - и все от руки посланного ему из царицы городов архиерея.
      15. Рассказывают также следующее. Князь Борис страстно любил охоту и пожелал в одном доме, в котором нередко останавливался, нарисовать картину, дабы днем и ночью иметь услаждение для глаз. Такое желание им овладело, и он пригласил одного монаха-художника из числа наших ромеев по имени Мефодий, а когда тот к нему явился, по некоему провидению божию велел писать не битву мужей, не убийство зверей в животных, а что сам захочет с условием только, что эта картина должна вызывать страх и ввергать зрителей в изумление. Ничто не внушает такого страха, знал художник, как второе пришествие, и потому изобразил именно его, нарисовав как праведники получают награды за свои труды, а грешники пожинают плоды своих деяний и сурово отсылаются на предстоящее возмездие. Увидел Борис законченную картину,339 через нее воспринял в душу страх божий, приобщился божественных наших таинств и глубокой ночью сподобился божественного крещения. О его крещении стало известно, и оно вызвало восстание всего народа. Неся на груди знак божественного креста, Борис с немногочисленными соратниками разбил мятежников, а остальных уже не тайно, а вполне явно обратил в ревностных христиан. Приняв богопочитание, Борис пишет госпоже о земле (ибо стеснен был множеством своих подданных) и дерзко просит о ней Феодору, поскольку де их теперь уже не двое, а один, ибо связаны они верой и нерушимой дружбой, а за это обещал покориться ей и блюсти вечный и незыблемый мир. Она благосклонно его выслушала и отдала пустовавшие тогда земли от Сидиры (в то время там проходила граница между ромеями в болгарами) до Девелта (они его именуют Загорой). Таким образом была обращена к благочестию вся Болгария, и сам Господь призвал их познать Бога, и все это от малой искры и малой напасти. Таким образом обещана была болгарам ромейская земля, и они вступили с нами в нерушимое сообщество.340
      16. Дела на Западе шли превосходно, слава о них разнеслась повсюду, и вдохновленная Феодора, желая воздвигнуть как бы еще больший трофей, попыталась или же обратить восточных павликиан341 к благочестию, или изничтожить их и лишить жизни. Эта затея, однако, принесла нам множество бедствий. Феодора послала военачальников (это были сын Аргира, сын Дуки,342 а также Судал), которые одних павликиан распяли на кресте, других обрекли мечу, третьих - морской пучине. Около десяти мириадов составляло число загубленных, их имущество было отправлено и доставлено в царскую казну. В это время у стратига Анатолика (это был Феодот Мелисин) состоял в помощниках некий муж по имени Карвей, занимавший должность протомандатора, кичившийся и гордившийся уже упомянутой павликианской верой. Узнав же, что его отец распят на кресте, переживая это горше всех бед и устраивая свои дела, он бежал вместе с пятью тысячами других сторонников ереси к Амру, владевшему тогда Мелитиной, а от него перешел к амерамнуну. Они были встречены с большими почестями, дали и получили клятвы верности и вскоре стали совершать набеги на ромейские земли ради трофея. Умножившись в числе, они принялись за строительство городов: Аргава, Амары. Когда же туда стеклось множество других причастных к сей порче, они соорудили еще один город, который назвали Тефрикой.343 Оттуда они (мелитинский Амр, которого, исказив буквы, часто зовут Амвром, Алн из Тарса344 и этот несчастный Карвей), сговорившись между собой, неоднократно совершали дерзкие набеги и оскверняли ромейскую землю. Али, однако, посланный начальствовать в одну из армянских областей, быстрее, чем ему хотелось, расстался с жизнью вместе со своим непутевым войском. Амр же вступил в междуусобную борьбу со своим соправителем Склиром (так об этом рассказывали), губил себя этим соперничеством и считал, что воевать ему нужно только с ним. Их распря дошла до такой степени и они довоевались друг с другом до того, что число их с пятидесяти с лишним тысяч сократилось до десяти. А одолев врага, ослепленный собственной дерзостью Амр решил поднять меч на ромеев и объединился с Карвеем. Против него, однако, выступил Петрона, исполнявший тогда должность доместика. Собственно назначен на нее был Варда, но поскольку как опекун заниматься ею не мог, попросил исполнять эти свои обязанности брата - стратига Фракисия.345
      17. Между тем царь Михаил (он как раз вышел из детского возраста и вступил во взрослый) непрестанно горел желанием двинуться на исмаилитов. Сперва он решился на это по побуждению своих близких, не собственной волей, а мыслью и советом опекуна Варды. Как и почему, поведает наша история. Ведь воистину пусто и легковесно тело истории, если она умалчивает о причинах деяний. Однако из-за истекшего времени они в точности нам не известны, и пусть пытливые читатели проявят к нам снисхождение, ибо наше желание - приводить причины истинные, а не вымышленные (в последних никогда нет недостатка). Если же причина известна, ее обязательно нужно изложить и изъяснить читателю, ибо именно от этого, а не откуда еще получает он пользу.
      18. Очень любил этот Варда царскую власть, причем не той любовью, что другие, которая то вспыхивает, то сдерживается узами разума, а необузданной и неизбывной. Кроме того, мы продолжаем свой рассказ дальше, случилась у Мануила вражда с Феоктистом (оба они были опекунами и жили во дворце). В результате возникло обвинение в оскорблении величества, о котором вскоре тайно донесли Мануилу. Страшась его и понимая, сколь неодолима и необорима зависть, решил Мануил, что может избавиться от нее, если только будет находиться подальше от дворца. И он удалился в свой дом около цистерны Аспара,346 который позже перестроил в святилище, в котором оставил свой прах. Оттуда он ежедневно являлся во дворец и участвовал в делах правления. Варда же, освободившись или, вернее сказать, избавившись от Мануила не собственными силами, а при помощи Феоктиста, удачно продвигаясь к поставленной цели, решил довершить дело уже своими, а не чужими руками и погубить Феоктиста, дабы не стоял тот помехой на его пути, и вместе с тем избавиться от многочисленных упреков по поводу своей невестки (а Феоктист упрекал его постоянно).
      19. Был у царя Михаила воспитатель - человек распущенный и благородным нравам чуждый. И вот Михаил попросил Варду, Феоктиста и мать возвести его в придворный сан повыше и продвинуть в чине. Однако Феоктист ему отказал, не пожелал ублажить его блажь, говоря, что не просто так, а по заслугам следует даровать царские милости. И вот Варда, используя этого мерзкого воспитателя как орудие, непрестанно сеял плевелы насчет Феоктиста в его и царскую душу. Он постоянно ругал управление государством, что де дурно распоряжается Феоктист делами, что царская власть завещана тебе, а он ее от тебя отстраняет, замышляет выдать замуж твою мать или одну из ее дочерей, а тебя, ее сына, лишить глаз. Словно стрелы вонзил он эти речи в сердце царя, взбудоражил его, а чтобы ничего подобного не случилось, сказал, что дело теперь за разумным и скорым решением. Они часто обсуждали свои планы и сошлись в одном мнении: Феоктиста нужно устранить, то ли убийством из-за угла, то ли ссылкой. Так они порешили, и Варда торопился осуществить замысел. Заключался же он в следующем: когда соберется Феоктист, закончив дела с поступлениями в казну, отправиться в Лавсиак, на небольшом расстоянии за ним последует царь, который закричит препозитам только одно: "Хватайте его". Варда же в то время восседал в Лавсиаке. И вот Феоктист вышел и увидел, как царь знаком велит ему двигаться впереди. Он решил искать спасение в бегстве и бросился к ипподрому через асикритий,347 ибо там находилось тогда пристанище асикритов. Но целая толпа навалилась на него одного и принудила прекратить бегство и остановиться. Обнажив меч, Варда пригрозил, что своими руками проучит каждого, кто только посмеет ему помешать, и приказал одному из своих убить Феоктиста. Но никто тогда не решился и пальцем его тронуть. Феоктиста отвели в Скилу348 и отдали под стражу до изобличения вины. Опасаясь, как бы августа не освободила Феоктиста, они решили не оставлять его в живых и подослали к нему одного воина из этерии, занесшего над ним обнаженный меч. А тот, как увидел человека, приближающегося к нему с мечом, избегая удара, опустился на кровать, но пораженный в живот, так что внутренности вывалились наружу, был предан смерти. Рассказывают, будто Мануил, охваченный пророческим вдохновением, ясно сказал тогда Варде: "На Феоктиста меч обнаживший, готовь себя к смерти сегодня".349
      20. Так завершил свою жизнь Феоктист, заботы же и достоинство каниклия принял на себя после его смерти Варда. А Феодора, как узнала об убийстве, бросилась бежать с распущенными волосами, рыдая и плача, наполняя стенаниями царский дворец и осыпая проклятиями обоих: "Мерзкие и бесстыдные звери, - кричала она, - так вот как ты, неблагодарное отродье, отплатил своему второму отцу злом за добро? А ты, завистливый и отвратный демон, осквернил мою власть, которую блюла незапятнанной и чистой? Не укроются ваши преступления от Бога, не иначе как предаст он вас обоих одной губительной смерти!" И, воздев руки, воззвала к Богу: "Дай, господи, дай увидеть возмездие за этого человека". Не могли они выносить ее непрерывных проклятий и поношений и, поскольку Варда шел дальше своим путем, порешили изгнать ее из дворца и уже прямой дорогой двигаться к поставленной цели. Феодора это поняла (была она прозорлива и догадлива), но решила не сопротивляться, дабы избежать жертв и вреда для единоплеменников.350 А вот скопленные во дворце богатства решила предъявить синклиту, чтобы и сына предостеречь от расточительных трат и собственную добродетель доказать. И заявила она во всеуслышание, что имеется в царской казне золота - девяносто тысяч кентинариев, серебра же три тысячи, что часть денег добыл и накопил ее муж, а часть она сама, ибо не любит роскошествовать и расточать средства.
      21. Такой была царская сокровищница, однако ее полностью истощил своим неразумием и неуместной щедростью Михаил, который как никто другой увлекался конными ристаниями и (о, унижение царского достоинства!) сам не отказывался управлять колесницей. Он также усыновлял божественным крещением детей своих товарищей, тех, кто выступал с ним в игрищах, и каждому дарил по пятьдесят, сорок, самое меньшее тридцать литр золота, чем и опустошил царскую казну. Некоему патрикию (звали его Имерий Свинья, прозван же так был из-за своего отвратительного облика), сквернослову, который в присутствии царя и сотрапезников испускал грохот из своего поганого брюха и этим грохотом гасил зажженную свечу, Михаил за сие необыкновенное чудо пожаловал сто литр золота. И когда воспринял из божественной купели сына выступавшего вместе с ним Хилы, тоже пожаловал сто литр золота. Так растратил он казну на сущие пустяки. А когда за малое время сей страстный любитель конных ристаний истратил такую сумму на нечестивые зрелища и пришло время раздачи царских даров, денег, ради которых бьется с вражьим строем наемное войско, не оказалось, и царь отдал в казну для переплавки знаменитый золотой платан, двух золотых львов, двух грифов - цельнозолотых и чеканных, цельнозолотой орган и другие предметы для царского представительства, весом не меньше двухсот кентинариев.351 Незадолго же до конца, испытывая нужду в средствах, отдал он для чеканки монеты одежды царя и августы, хранившиеся в Идике,352 одни - золотые, другие - золотом шитые. Но не успели их расплавить, как ушел из жизни Михаил, а взявший царскую власть Василий нашел их, возвратил невредимыми и распорядился чеканить нынешний сензат,353 из всего богатства обнаружил Василий лишь три кентинария золота и девять мешочков милисиариев, которые предъявил и показал, посетовав в присутствии синклита, с чего приходится ему начинать правление государством.
      22. Это, однако, случилось позднее. А в то время имела обыкновение Феодора постоянно посещать божий храм во Влахернах, дабы воздавать богу молитвы и мыться в бане.354 Когда она как-то туда явилась, Михаил с Вардой, послав ее брата Петрону, постригли ее вместе с дочерьми и заключили в Кариане во дворце. Позже они дважды отправляли людей, чтобы забрать их богатство, и не позволили женщинам жить по-царски, а лишь как частным и обыкновенным лицам. Но Феодора вскоре покинула этот мир, а достославный царь Василий велел перенести ее тело и перевести дочерей для обитания и святой жизни в монастырь, именуемый Гастриев.355 Так скончалась она, в отличие от них, завещав сыну имя не мерзкое, а почтенное и доброе. В предыдущей книге рассказывалось, откуда и от кого она произошла, как пришла во дворец и каких дочерей породила от чрева. Пусть эта книга поведает об остальной ее родне. Были у нее два упомянутых уже брата: Петрона, стратиг Фракисия и в то время патрикий, и упомянутый Варда, который был уличен Феофилом в каком-то проступке и во время обычного царского выхода бит шестьюдесятью ударами возле орология.356 Сестер же у нее было три: названная благозвучным именем Каломария, Софья и Ирина.357 Софью выдали замуж за Константина Вавуцика, Каломарию - за Арсавира, тогда патрикия, позже магистра, Ирину - за брата Ирины, матери будущего патриарха Фотия. Родив с ним двух сыновей, магистра Стефана и его брата Варду, тоже магистра, зятя стратига Сицилии патрикия Константина, сына Кондомита (почему и сам получил прозвище Кондомита), сохранила она родство с Фотием, ибо оба магистра были его двоюродными братьями, а она их матерью.358 Когда умер ее первый муж, предпочла не увидеть напрасной смерти второго и осталась жить во дворце вдовой вместе с сестрой; одетая в скромное, бедное, черного цвета платье, она в начале каждого месяца, взяв за руку эпарха, а также тихнота, в сопровождении нумера, шла пешком через схолы359 к тем, кто содержался в тюрьмах Халки: Претория и Нумер,360 спрашивала одного за другим, за что его заключили, пеклась о них или сама, или ходатайствуя перед сестрой, и каждого узника одаривала благословением и жалостью. Вот что касается женщин.
      23. Варда ведь погрузился в попечение и управление государством и как родственник более всех других любим был царем. Как бы в награду за сестру получил он титул куропалата и вместе с Михаилом (вступавшим тогда как раз из детского возраста в мужеский),361 как уже говорилось, всей мощью своей и силой двинулся против исмаилитов и Амра.362 Вступив же на неприятельскую землю, подошел к Самосате, городу могущественному и силой изобильному, и приступил к осаде. Но видно, забыли они, что подняли на сей раз руку не на Феодору, а на хитроумных мужей. И вот на третий день осады в воскресенье собрались они совершить бескровное таинство,363 дабы приобщиться святых тайн, и тут неожиданно, то ли потому, что не выставили никакой охраны, то ли по неопытности недооценили город, решив, что никто не осмелится поднять руку на ромейского царя, только в тот час, когда собрались приобщиться святых тайн, со всех сторон выступили из города с оружием в руках враги, и при их виде не осталось ни одного ромея, не пустившегося в бегство. Да и сам Михаил, едва успев сесть на коня, не на бой устремился, а в бегство. Он с трудом спасся, бросив шатры и все имущество. Говорят, что там отличился уже упомянутый Карвей - строитель Тефрики, который не только учинил великую резню среди простых воинов, но и пленил из больших начальников цанготува Авессалома, палатина Сиона и других ипостратигов и турмархов, числом сто человек. После конца войны упомянутые начальники содержались в тюрьме. Получив из дома деньги, они вручили большой выкуп Карвею и просили отпустить их из плена. Получив деньги, Карвей тотчас спросил Сиона, чувствует ли он любовное влечение и волнует ли его тело страсть. Сион это отрицал и сказал, что ничего подобного не ощущает. Тогда Карвей то же самое спросил у Авессалома. А тот, то ли углядев испорченность и порочность этого мужа, то ли по правдивости, отвечал, что чувствует страсть и испытывает волнение; и сказал тогда Карвей Авессалому: "Освобождаю тебя от оков", - и тотчас отпустил его, а Сиону: "Не желает божество освободить тебя из тюрьмы", и вернул ему данный за него выкуп и содержал в тюрьме, пока не испустил он свою душу.
      24. Уже истек второй год,364 когда узнал Михаил, что движется против ромеев тридцатитысячное войско и, желая отомстить за поражение, собрал около сорока тысяч фракийцев и македонцев и храбро выступил на врага. Он расположился лагерем в изобильной пастбищами долине Келарий, а выступивший против него Амр вдали от большой дороги двигался к Хонарию. Приблизившись к царю, он вступил в схватку, завязал победный бой и вынудил Михаила к бегству. И тот действительно старался спастись бегством, пока видел, что быстро скачут и не спотыкаются его кони. А в разгар дня, когда от палящих лучей солнца началась неимоверная жара, они вынуждены были подняться на Анзен - это гористое, труднопроходимое место, малодоступное из-за острых камней. Беглец - царь расположился там, а преследователь Амр окружил его, как бы желая поймать в сеть. И пленил бы его Амр, если бы не спасли их сила мужественно бившихся царских отрядов и возвышенность места. В то время как бились они и боялись за свои души, потребовал царь у Мануила совета, для них обоих спасительного. И посоветовал тот снять с себя все царские отличия, принять вид обычного человека и вместе с отборными, силой отличными мужами, в открытом бою рассечь вражеский строй и вырваться из окружения. Когда же Михаил, вторично обратись к Мануилу, спросил, как спастись остальному войску, тот ответил: "Лишь бы тебе, царь, спастись невредимому, а о них пусть Бог позаботится, одно дело попасть во вражеский плен царю, другое - простому ромею". Сменил царь одежды, весь доверился Мануилу и старался не отстать от него, а тот с товарищами бросились на прорыв вражеского строя. Но когда они приблизились к цели и подошли вплотную к отряду врагов, царь от страха лишился силы и мужества, не захотел идти дальше, остановился на месте. Прорвал строй Мануил, спасся, но поскольку царя не увидел, стал опасаться за его жизнь и двинулся обратной дорогой.365 Когда стычки возобновились и великий страх обуял сарацин, Амр, решив уйти оттуда на поиски воды и пищи, дал сигнал к отступлению, Михаил воспользовался безопасностью и, едва спасшись, вернулся в царственный город.
      25. Только минул второй год, как Амр вновь выступил во главе сорокатысячного войска, и так как никто ему не мешал, разграбил и покорил и Армениак и прибрежный Амис366 (рассказывают, с ним случилось то же, что и с безумным Ксерксом: он велел высечь розгами море за то, что оно не успокаивалось, наступало и не давало грабить прибрежные земли).367 Удрученный и опечаленный Михаил велел Петроне, брату царицы, правителю стратигиды Фракисиев, во главе ромейского войска всей мощью двинуться на Амра368 и не оставить в беде опустошаемую ромейскую землю. Царскими отрядами и схолами командовал тогда сын Варды - совсем еще мальчик лет десяти или девяти, именем Антигон. Приходится поражаться, сколь острым (так говорят) умом и мудростью он обладал, как в то трудное и тягостное время все взваливал на себя и никому другому не отдавал власти (впрочем, ее обличье до поры до времени предоставлял брату). Петрона же, как услышал о царской грамоте, отправлявшей его на врага и звавшей к ратным делам, растерялся и, раздумывая, как хорошо устроить все дела, засел на Святой горе, возле Эфеса; то ли он собрался отказываться от поручения, то ли молил Бога о помощи. Во время его пребывания там проворная молва возвестила, что пришел и находится на Латросе знаменитый монах Иоанн, человек высокого роста, постоянно ходивший босиком. Тот век был восхищен этим мужем-отшельником, никогда не покидавшим своей кельи. Как узнал патрикий, что недалеко от него сей муж, спешно верхом на ослике отправился к монаху и припал к его ногам. А тот без всяких раздумий говорит ему: "Иди на сарацин, повинуйся царской грамоте, иди, ибо Бог будет тебе стражем и предводителем, если только на щитах твоих воинов вместо всякого оберега изображен будет его возлюбленный Иоанн".369 И прибавил, что не ради кого другого, а для него только проделал такой путь. Черпая силу в молитвах монаха, Петрона со всем войском подступил к Амру в Посонте - месту, самой природой защищенному от врагов скалами и кручами. В этом Посонте с севера на юг течет река под названием Лалакаон, а рядом находится луг, именуемый на народном языке Гирин.370 Узнав, что Амр там расположился, Петрона всеми средствами постарался отрезать ему путь к отходу и отступлению. Он немедленно приказал стратигам Армениака, Вукелариев, Колонии и Пафлагонии занять позиции с северной стороны, стратигам Анатолика, Опсикия и Каппадокии вместе с клисурархами Селевкии и Харсиана - с южной, а сам с четырьмя царскими отрядами и стратегами Фракии и Македонии (после замирения у болгар вошло в обычай сражаться вместе с восточным войском) расположился с запада, кроме того, при нем находился еще и отряд фракисийцев. Как услышал Амр, что окружен и, как зверь, обложен со всех сторон ромеями, решил обратиться к знамениям, призвал к себе одного пленного, которого спросил, как называются и то место, и болото, и река. Пленный же, добавив одну букву, сказал Птосонт вместо Посонт. Амр решил, что это означает его "падение", название реки истолковал как "гибель войска", а из созвучия названия болота (Гирин) заключил, что их "скрутят ромеи".371 "Прочь страх, - говорит он, - будем мужаться и готовиться к завтрашней битве", приказывает всем вооружаться и до блеска начистить мечи, будто новые. Когда едва занявшийся день принес передышку и дал возможность одолеть ромеев, Амр решил прорваться сквозь ряды осаждающих с севера, но мужество стратигов и неудобство места оказались помехой, и он был вынужден устремиться на юг. Но и там встретил Амр не меньшее сопротивление и решил, привлеченный ровной и доступной местностью, двинуться туда, где, как он мог видеть, расположился и подстерегал его Петрона. С шумом и криками он напал на противника, однако ромеи не дрогнули, мужественно сопротивлялись и сражались победно. Вот почему Амр, отступив немного, собрал воедино свои силы и, стремясь расчистить проход, снова с силой обрушился на врага. Но опять не поддались ромеи противнику, плотно сомкнутым строем встретили, отразили натиск и заставили Амра прекратить попытки прорваться. Когда же увидел он, что со всех сторон, кто откуда, появились ромеи, находившиеся к северу и к югу от него, отчаялся в спасении, словно пораженный молнией бросился на вражеские мечи и не миновал уже первых. Смертельно раненный Амр тяжело рухнул на землю, и ни один его воин не спасся.372 Когда же разнесся слух, что сын Амра бежал вместе с каким-то отрядом, клисурарх Харсиана373 вместе с войском настиг, схватил и доставил его Петроне. Вот каким образом поставил Петрона трофей над Амром и долго еще с тех пор испытывал благоговение и почтение перед монахом, именуя его новым пророком. Прикипев к монаху душой, он привел его в царственный город и принялся превозносить перед царем и Вардой добродетель этого мужа. И с тех пор Петрона не личину доместика носил, а получил этот титул от императора.374 Монах же, узнав от Бога о скором своем переселении, сообщил Петроне, что скоро собирается отойти. "Где, - с плачем спросил Петрона, - возлюбленный пастырь мой, хочешь ты покинуть своего агнца? уж не в этой ли жизни? Боюсь, как бы мне не впасть снова в прежние пороки, и что конец окажется не лучше начала". "Не хочешь ли последовать за мной?" - спросил монах. "Конечно, отец, с удовольствием", - ответил Петрона. А как вернулся Петрона домой, постигла его болезнь, и сообщил он о ней авве,375 а тот в ответ передал слова монаха: "Вскоре будешь со мной, как и просил". Через несколько дней призвал Бог монаха, и сразу, как по сговору, сиятельно последовал за ним Петрона. Хоть и находились друг от друга невдалеке, не слышали они о смерти один другого, но покинули этот мир в одно время. Так, по рассказам, завершил жизнь Петрона. А до него, побежденный какой-то болезнью, умер и Мануил.
      26. Варда, словно юный щеголь - красивые платья, непрестанно менял один жалованный царем титул на другой; дошел он и до титула кесаря,376 Михаила же ни одно из гражданских занятий так не трогало, как зрелища и конные ристания. Тяжко то, что он не только пристрастился наблюдать за состязаниями - хотя делал и это, - но и сам (о ромейское царство!) правил колесницей, становясь для всех зрелищем, игрушкой и посмешищем. Варда опекал племянника и вроде как жить не желал, если только не сумеет переменить его низменного нрава. Он сам распоряжался государственными делами и в то же время нацеливался на царскую власть, надеясь овладеть ею в свое время. Это, однако, он откладывал на будущее, а в то время пекся о светских науках (из-за невежества и неучености властителей они за столько лет обратились в ничто и исчезли вовсе) и, устроив школу в Магнавре, споспешествовал их развитию и расцвету.377 Однако и это лучшее и славнейшее из деяний не могло смыть вины с Варды. Руководил школой и наставлял в философии великий Лев, философ, который приходился племянником378 патриарху Иоанну, владел епископским престолом в Фессалонике, а поскольку после низложения должности не имел, был назначен в эту школу, где изгонял и рассеивал невежество.379
      27. Нельзя обойти молчанием и того, как такой муж стал известен тогдашнему правителю (это был Феофил - родитель Михаила). Лев досконально изучил науки, познал философию и ее сестер (арифметику, геометрию, астрономию, а также многославную музыку)380 и благодаря большому прилежанию, несуетной жизни и величию своей природы превзошел все их так, как никому другому не удалось хотя бы одну. Обитая в жалком жилище, он наставлял учеников в любой науке, которую они избирали. Прошло время, многие из учеников продвинулись в науках, а некий юноша, как раз окончивший изучение геометрии, поступил секретарем к одному правителю стратигиды и ради жизненного преуспеяния пожелал за ним следовать. Он отправился вместе с ним на войну, не знаю, каким уж образом попал в плен к агарянам, и из-за юного своего возраста отдан был в услужение одному знатному человеку. Амерамнуном исмаилитов в то время был Мамун,381 который занимался эллинскими науками, а особенно увлекался геометрией. Как-то раз хозяин юноши, рассказывая о пристрастиях и ученых занятиях амерамнуна, упомянул и геометрию, и сказал тогда юноша, что хотелось бы ему послушать и его, и его учителей. Узнавший об этом амерамнун с великой радостью зовет к себе пленника и спрашивает его, известна ли ему эта наука. Тот ответил, что да, но амерамнун ему не поверил и стал говорить, что нет на свете учителей, помимо его собственных. Юноша же сказал, что ему хотелось бы послушать их и их науку; те тотчас явились, приступили к делу, нарисовали треугольники и четырехугольники, изложили правила Евклида и то, в чем были сильны и образованны, говоря при этом, что такая-то фигура называется так, другая иначе. Что же касается причин и смысла, и почему это так и почему имеет такое название, ничего путного сказать не могли, причем не из косноязычия, а из-за неучености и невежества. Увидел юноша, как довольны и как гордятся они своими чертежами и сказал: "Что же это вы, в то время как во всяком деле и слове главное - причина и что откуда, только называете вещи, а смысл их обходите, будто он и вовсе не нужен? И для вас все одно - человек образованный или необученный, никакого представления о вещах не имеющий". Учителя смутились и попросили его самого разъяснить и изложить им причины. Когда же он четко и ясно рассказал, почему это имеет одно название и рисунок, а то - другое, их ум раскрылся, они уразумели его слова и, восхищенные, спросили, сколько же в Византии таких ученых мужей. Тот ответил, что много, прибавил, что сам он из числа учеников, а не учителей, и они спросили тогда о его учителе, жив ли он и находится ли еще среди людей. Юноша ответил, что жив, и принялся превозносить его добродетель, прибавив, что живет он в бедности, никому не известен и блещет мудростью. И тогда Мамун начертал ему письмо следующего содержания: "Как по плоду дерево, так по ученику познаем мы учителя. Добродетелью и глубиной познаний превзойдя науку о сущих, ты остался неизвестен своим согражданам, не пожинаешь плодов мудрости и знания и не получил от них никакой чести. Так не откажись прийти к нам и обучить нас своей науке. Если так будет, склонит перед тобой выи весь. сарацинский род, а даров и богатств получишь столько, сколько никто. никогда не получал". Амерамнун вручил юноше письмо, ублажил его дарами, велел отправляться к учителю и обещал ему почести и дары, а при желании и возвращение домой, если только убедит Льва покинуть ромейскую землю.382 А как пришел ученик в царственный город и предстал перед ним, разволновался и растрогался самим видом учителя, зарыдал и оросил слезами не только щеки, но и шею, и грудь. Сначала учитель был в недоумении от происходящего, не мог понять, кто перед ним и чего ради так себя ведет. Дело в том, что время и тяготы плена изменили облик юноши, и его легко можно было принять за кого-то другого. Но он мало-помалу себя раскрыл, назвал и имя, и науки, рассказал о плене, по какой причине был освобожден и сюда явился, вручил письмо, и тогда уже вместе, как в трагедии, они разразились рыданиями и плачем. Впрочем, они решили, что это письмо от врагов может оказаться небезопасным, если его обнаружат, а потому, явившись к логофету (им был Феоктист, ставший жертвою Варды), рассказали обо всех приключениях пленного ученика и отдали ему письмо амерамнуна. Вот в чем причина того, что царь узнал и приблизил к себе этого мужа. Ученик и письмо вывели на свет божий хоронившуюся до того по углам мудрость Льва и избавили его от нищеты и бедности. Это письмо Феоктист показывает Феофилу, сам призывает к себе Льва, богато его одаривает и от имени царя велит публично вести преподавание в храме Сорока мучеников.383 Прошло немного времени, и Мамун, узнавший, что философ не желает менять родину на чужбину, представил ему в письме трудные вопросы из геометрии, астрологии и иных нелегких предметов и просил прислать их решение. Лев соответственно разъяснил каждый, предложил решения и, чтобы произвести впечатление, прибавил кое-какие прорицания. Взял амерамнун в руки письмо, пронзен был любовью к мужу и громко воскликнул, восхищаясь его познаниями в философии и науках. И он тут же посылает письмо уже не к нему, а к Феофилу такого содержания, что вот сам я хотел, выполняя долг друга и ученика, явиться к тебе, по, поскольку не позволяет мне этого данная Богом власть и многолюдный подвластный народ, прошу тебя пришли мне без промедления мужа, знаменитого в философии и иных науках, коим владеешь, и убеди его остаться со мной, дабы своим учительством наставлял меня в науке и добродетели, коим я страстно предан. Не откажи мне из-за того, что говорю я на другом языке и отличен в вере. Напротив, верные и порядочные друзья тем более не откажут такому просителю. Благодарностью же за это будет тебе двадцать кентинариев золота и мир, бессрочный и вечный. Такими средствами старался он заполучить Льва. Феофил, однако, ответил, что глупо отдавать свое добро и раскрывать перед другими народами знание сущего, коим гордится и за что чтим всеми ромейский род, и отказал амерамнуну. Что же касается Льва, коего держал в большой чести, то приказал Иоанну, занимавшему тогда патриарший престол, рукоположить его митрополитом фессалоникийским, как человека, исполненного мудрости и к тому же близкого ему по родству.384
      28. Прибыв после рукоположения в Фессалонику, он заставил всех чтить и уважать себя за добродетель, но еще большее уважение вызвал, по причине, о которой будет рассказано. В то время земля была столь бесплодна и неурожайна, что грозила смерть. Увидев это, он ощутил прилив жалости и сострадания и увещевал фессалоникийцев не падать духом и не поддаваться отчаянию, если хотят сподобиться помощи от Бога и от него. В определенное время, когда, как было известно Льву из астрологии, от восхода и появления звезд происходит истечение и они влияют на земные дела, он бросил в землю и поместил в ее лоно семена, когда же пришла весна и наступило жаркое время, из нее возросло такое изобилие и многоплодие, что запасов хватило на много лет в будущем, хотя, конечно, Бог послал такое плодородие благодаря молитвам и просьбам страждущих, а не напрасным стараниям Льва. Это, как и следовало ожидать, еще больше усилило любовь и привязанность фессалоникийцев к мужу.
      29. Многие тогда поражались его мудрости и тому, как он превзошел все науки, и вот, как передают, он сказал одному из своих близких: "Грамматикой и поэтикой я овладел, будучи в Константинополе, а риторикой, философией и наукой о числах - на Андросе.385 Там я встретил одного мудреца, от которого перенял начала и некоторые положения, но, поскольку чего хотел не нашел, принялся бродить по острову, посещал монастыри, выискивал и добывал пылящиеся там книги и, усердно изучая их на гребнях гор, дошел до вершин знания, а когда насытился науками, снова вернулся в царственный город и начал сеять семена знаний в умы жаждущих. Это, однако, было раньше. Теперь же, поскольку после трех лет (столько времени он занимал епископское кресло) он был смещен и снова не имел должности, возглавил философскую школу в Магнавре. Его ученик Феодор руководил классом геометрии, Феодигий - астрономии, Комит - грамматики эллинского языка.386 Варда щедро им помогал,. часто из любви к знаниям посещал их, ободрял учащихся и изрядное время как бы окрылял науки и споспешествовал их движению вперед.
      30. Варда же постоянно предавался судебным разбирательствам на ипподроме и почитал за честь прослыть человеком таких склонностей. И он, возможно, для многих в этом и преуспел бы, ведь время сокрыло события, однако приводя в замешательство и расстройство церковь, став источником не мира, но вражды, порчи и погибели, он по праву завоевал себе отнюдь не лучшую славу. После ухода из жизни Мефодия, владевшего константинопольским престолом всего четыре года, на патриарший престол возвели и доверили правление вселенной монаху, настоятелю монастыря Сатира Игнатию - внуку царя Никифора, сыну Михаила, человеку, славившемуся благочестием и всяческими добродетелями.387 Через несколько лет Игнатий, поскольку не пренебрегал божьими канонами, отлучил Варду от церкви за то, что тот без всякой причины и вины изгнал свою жену и вступил в связь с невесткой.388 Но какое наказание на него наложил, отвергнув от церкви, такое от него сам и претерпел. Я не говорю о голоде и жажде, распластании на земле и побоях, жестоких ударах по всему телу и, ограничившись только этим замечанием, перейду к связной истории.
      31. Варда предал Игнатия заключению, заключению тяжкому и мучительному, и было это в святилище святых Апостолов, но не в великом и славном, а в том, где, как рассказывают (и это действительно так), находятся гробницы.389 Посадили его в гробницу Копронима,390 голее песта (это по пословице) на морозе и стуже, поместили наверху и обрекли мукам стужи и холода. А был это понос, вызванный охлаждением, истечение внутренностей через желудок и горькая смерть. Он наверняка умер бы и от суровости и жестокости своих стражей (речь идет о Иоанне Горгоните, Николае Скутелопте и Феодоре Море), если бы один из них (Константин Армениак),391 движимый жалостью, когда те уходили поесть, не спускал его оттуда, каплей вина, хлебом и толикой тепла не облегчал его страданий. А когда Варда решил, что Игнатий наказан достаточно, он отправил его в ссылку на остров Митилену.392 Поскольку же кое-какие епископы возражали и жаловались, что справедливость нарушена и небрежена, а также грозили, если что случится, никого другого не принимать и даже порвать с церковью, он побоялся смуты и решил взять их обманом и хитростью. Варда тайно и по отдельности приглашал их к себе, и одаривал и обещал каждому, если только отступится он от Игнатия, не какую-нибудь безделицу, а сам константинопольский престол. Все они поддались, польстились на славу, и ни один не вступился за законность и справедливость; и тогда говорил им Варда, что император свои обещания выполнит, но вы, блюдя приличие и достоинство, когда вас к нему позовут, от предложения отказывайтесь, дабы восхитился он вашей добродетелью. И вот приглашая каждого-не всех вместе, а по одному - к царю, он убеждал их сразу не принимать чести. Им без долгих речей делали предложение, но они отказывались и невольно сами себя выставляли на посмешище. Они предали добродетель, побежденные страстью к славе, но и ее не сподобились, ибо низко предали Игнатия.
      32. А поскольку и они обнаружили свою человеческую природу и таким образом были обмануты, он отдал константинопольский престол Фотию, мужу из светского сословия, известному своей мудростью, облеченному саном протасикрита.393 А чтобы придать силу своему решению, они пригласили по другому поводу (против иконоборцев) легатов из Рима и при удобном случае устроили собрание против Игнатия, обнародованным в храме святых Апостолов низложением свергли его, а потом вызвали его из ссылки, кулаками разбили лицо и вышибли зубы.394 Темная ночь настала тогда для иереев, подобной которой никогда не было на земле. А что еще обрушил на всех иереев, как вседневно подвергал их заключению, изгнанию и жесточайшим наказаниям, дабы заставить их примириться с Фотием, об этом непрестанно вопиют многие книги и все века.
      33. Потом набег росов (это скифское племя, необузданное и жестокое), которые опустошили ромейские земли, сам Понт Евксинский предали огню и оцепили город (Михаил в то время воевал с исмаилитами).395 Впрочем, насытившись гневом божиим, они вернулись домой - правивший тогда церковью Фотий молил Бога об этом - а вскоре прибыло от них посольство в царственный город, прося приобщить их божьему крещению. Что и произошло.396
      34. И их набег опустошал, и критский флот в составе до двадцати кумвариев, семи галей и нескольких сатур397 вышел в море, грабил и разбойничал, то плавая вокруг Кикладских островов, то вплоть до всего приконисского побережья. Да и непрерывные землетрясения все омрачали и рушили наземь. Один раз, в день, когда празднуется вознесенье Спасителя и Господа нашего, они сравняли с землей обращенную к северу треть Эксакиония,398 прекрасные храмы и роскошные дома, в другой раз сотрясли статуи: Нику, водруженную на Золотых воротах города, и те, что прочно стояли у Святой Анны в Девтере.399 Увидев ее поверженной, Лев Математик сказал, что это грозит падением второго человека после царя.400 Было бы долго перечислять исчезновение рек и источников и прочие бедствия, случившиеся в Исаврии и во всех землях. Царь, однако, всем этим пренебрегал и целиком был занят конными состязаниями у храма святого Мамы, сооруженного на Евксине.401
      35. Как-то раз - сообщу, однако, сначала о способе, каким с помощью огней в кратчайшее время передавали и сообщали царю о походе на нас сарацин. Вблизи киликийского Тарса находится крепость под названием Лул. Ее стража, как только замечает набег, дает знать расположившимся на холме Аргей, а те в свою очередь находящимся на Исаме, а они - тем, кто в Эгиле, последние же - тем, кто на холме Мамы. За ним следует Кириз, потом Мокил, а дальше холм святого Авксентия мгновенно дает знать о случившемся предназначенным для этого служителям на террасе Фароса в Большом дворце.402 Так вот, как-то раз собрался Михаил вступить в состязание у упомянутого уже храма мученика Мамы, уже подан был знак к ристанию, и когда вечером папий сообщил, что огонь на Фаросе извещает о набеге племен, от мысли, как бы из-за этой вести зрители не пропустили его выезда, Михаил пришел в такое раздражение и ужас, какой можно ожидать лишь от человека, страшащегося за свою душу и озабоченного тем, как отразить врага. Так он выступил и при этом не испытал никакого стыда. А чтоб ни один из его заездов не выпадал и чтобы никакое печальное известие не могло расхолодить зрителей, он не велел зажигать ближайших огней, а все такие вести замалчивать и предавать полному забвению.
      36. И еще, чтобы показать его невежество и безумие: стоял как-то Михаил на колеснице, вот-вот готовый оторваться от барьера (он выступал за голубых, за зеленых - логофет Константин, отец Фомы, патрикия и бывшего логофета дрома, за белых - Хила, за красных - Крас. Не оставались без дела ни протасикрит, ни протонотарий дрома, но первый был комбинографом403 голубых, второй - зеленых), и вот, когда стояли они уже на колесницах, облаченные в платье возничьих, пришла весть, что неудержимо движется Амр, что разоряет он Фракисий, приближается к Малатине и грозят нам ни с чем не сравнимые беды, и, когда опечаленный этим протонатарий сообщил об ответе доместика схол и из своих рук показал его письмо, царь сказал: "Что за наглость заговаривать со мной о таких вещах во время столь важного состязания, нет у меня другой заботы, только бы оттеснить среднюю колесницу на левый край. В этом только и состязаюсь".
      37. Но нельзя думать, что лишь одной этой страстью, или если угодно страданием, был охвачен Михаил, а других, еще более несообразных, был лишен. Стремясь к благообразию неблагообразными средствами, он выходил за пределы приличия, а царской чести в особенности. Как-то раз встретилась ему по дороге женщина, у которой был восприемником сына, она шла из бани с кувшином в руках. Соскочив с коня, царь отослал в находившийся там дворец синклитиков из своей свиты, а сам вместе с отвратительной и мерзкой своей компанией отправился за женщиной, причем взял кувшин из ее рук и сказал: "Давай, не робей, женщина, веди меня к себе домой, хочется мне попробовать хлеба из отрубей и молодого сыра" (должно привести его слова). От этой необычной сцены женщина онемела И не знала, что ей делать, ибо не было у нее ни стола, ни что на него положить. Однако Михаил в мгновенье ока обернулся, выхватил у нее еще мокрое из бани полотенце, постелил его вместо тонкого полотна, которое кладут на стол, отнял у нее ключи и сам был всем: и царем, и столоустроителем, и поваром, и пирующим. Он вытащил все содержимое из кладовки этой бедной женщины, угощался и трапезничал вместе с ней в подражание Христу, Богу нашему.404 Потом же от нее отправился пешком во дворец, ругая своих предшественников царей за великую глупость, наглость и спесь. Если б только услышали они его болтовню, ответили бы так: "Не тебе, преданному роскоши и играм, ругать нас за спесь, лучше бы тебе на войне отличиться, терпеть там нужду, а стол и привязанность делить с воинами, а не с торговками и блудницами". Все это возбудило ненависть к Михаилу и навлекло на него божий гнев.
      38. Но что всего хуже, была у него компания, все сатиры, гнусные и разнузданные сквернословы, которых вполне можно было бы назвать вакховыми тиасотами.405 Этих людей чтил он и уважал и, унижая божественное, облачал их в золототканные священнические одежды, преступно и святотатственно принуждал их к исполнению священных обрядов, их предводителя - Грила именем - называл патриархом, а одиннадцать остальных - митрополитами самых значительных и сиятельных престолов. И считал Михаил, что ему царство не в радость, если сам не будет в этой компании, и потому назначил и именовал себя митрополитом Колонии. А когда надо было петь и совершать таинства, они исполняли гимны под кифары, а на слова иереев иногда в подражание службе отвечали тихо и ясно, а иногда пронзительными и развязными выкриками. Золоченые же сосуды, жемчугом унизанные, они наполняли горчицей и перцем и передавали вкусить желающим, и таким способом издевались над непорочным таинством.406 Сей Грил, восседая на осле, совершал торжественные выходы и красовался в окружении своего дионисова сборища. И как-то случилось ему встретиться с блаженным патриархом Игнатием, шествовавшим во главе святого клира с церковными молениями. Как увидел его Грил, обрадовался такому случаю, начал свое бряцание, подобрал плащ, вместе с сообщниками своими ударил посильней по струнам и обрушил брань и сквернословие на этих непорочных.407
      39. И Феодору, свою мать, еще при жизни ее, когда пребывала она во дворце, позвал царь получить от него благословение, изобразив так, будто он и есть блаженный Игнатий. Когда же эта святая женщина в благочестии и страхе божием пришла и распростерлась на полу, прося помолиться за нее (ловко спрятав бороду, Грил до поры до времени скрывал, кто он такой), тот испустил зловонный грохот и безобразные речи, что и навлекло на него проклятия Феодоры и прочих благочестивых людей. Пророча, предрекла она Михаилу, что оставит его провидение и рука божия. И не дано было мужу, от прямого пути отклонившемуся и добродетель отвергшему, вернуться на дорогу блаженства. Виновники же и изобретатели этих безобразий не отдалили, а напротив, приблизили к себе несчастья. Прежде всего навлек их на себя Варда, а еще до него каниклий Феоктист, то ли потому, что, когда все единодушно благоволили Михаилу, они, как опекуны, даже и не пытались отвратить его от такого рода занятий, а, может быть, потому что один удерживал, а другой из-за распри с ним был настроен иначе и не только не удерживал Михаила, но скорее поощрял его; такие вещи мы наблюдали и в наше время. Как бы то ни было они навлекли на себя беду, Феоктист, как уже говорилось, был зарублен,408 и в начинаниях своих не имел успеха. Ведь его не раз назначали командовать войском, и не раз выступал он против разных врагов, но никогда, ни теперь, ни раньше не возвращался с победой или одержав верх над врагом, но всегда терпел поражение и обрекал на гибель свое войско. Не знаю, то ли не хватало ему ума-разума, и не опытен он был в ратном деле, поскольку никогда ему не учился; может быть, по причине, которая выше нас, а может быть, и по только что упомянутой. И когда случились два солнечных затмения, он, назначенный стратигом против авасгов, вкусил по несчастию гнева божия: попавшие в кораблекрушение несчастным образом лишились жизни, а шедшие по суше разделили их злую судьбу. Таким образом погибло это войско.409 Вскоре он снова дерзко ввязался в войну и потерял более сорока тысяч воинов. И опять двинулся он в поход на критских арабов и вернулся ни с чем, при этом оставил там немало своих людей, ибо неожиданно пустился в бегство и покинул остров.410 Такое было с ним раньше.
      40. Ныне же ясные знамения, восходы комет, сновидения открывали Варде грядущие беды, и происходило это не само собой, не по неосмысленному движению, а провидением того, кто искал не смерти, а обращения грешника. Увидал он во сне, как идет с Михаилом в процессии и всенародном празднестве к божьему святилищу, коему София название, а как приблизились и вошли в храм, явились в белых одеждах числом двое, вида ангельского. А как прошли дальше, ничего другого не увидели, только старца, восседающего на троне (поняли, что это Петр - главный апостол), и распростертого у его ног блаженного Игнатия, просящего возмездия за беды, кои претерпел. Петр же, как бы сострадая ему, сказал, что воздается вскоре, вручил одному из стоящих рядом (двое явились ему в златотканных одеждах) короткий кинжал и сказал: "Изруби на части богопротивного (так назвал он кесаря) с левого бока, а другого нечестивца (так он именовал царя) порази в правый и обреки той же казни". И кончилось сновидение, и не сном оно было, а явью.
      41. Варда, снарядившись вместе со всем войском и Михаилом в поход на критян, вошел со светильниками в храм пресвятой госпожи нашей Богородицы, именуемый Одиги.411 Когда он приблизился к алтарю, с его плеч соскользнул плащ, предзнаменовав новые беды. Да и сам он за день до того, как покинуть город, то ли просто так, то ли в предчувствии грядущего собрал друзей и, угощая их, увещевал не забывать их дружбы, и, словно уже расставаясь с жизнью, завещал свое имущество. И конец должен был наступить. Когда двинулись они на Крит и в феме Фракисиев достигли Кип (так называлось это место), их слуги в рвении и усердии поспешили разбить палатки. Но то ли по умыслу, то ли просто по неведению, шатер Михаила они разбили на месте низком и ровном, а кесаря - на холме и возвышенности. Словно нежданной удачей, воспользовались этим враги кесаря, принявшиеся поносить его перед Михаилом, винить в случившемся и затевать козни. Однако превосходящая сила кесаря удерживала их и остужала пыл. Ведь доместик схол Антигон как сын больше подчинялся ему, нежели царю, да и другие стратиги, в том числе и логофет дрома Симватий, его зять по дочери, без сомнений должен был быть на его стороне. Но его тайно переманили, и именно он был предназначен убить кесаря. И вот, когда составлен был заговор, засада устроена и исполнители стояли наготове, никому иному как Симватию поручили подать сигнал к действию. Прочитав их донесения, Симватий вышел, осенил крестом чело и этим дал знак. Но, поскольку прямо перед ними стоял отряд кесаря, возникли нерешительность и замешательство, и Михаил, в страхе, как бы дело не раскрылось и меч не обнажился против него самого, начал через одного верного человека ободрять мужей и обещаниями титулов и благ вселять в них храбрость. И может миновала бы опасность и избежал кесарь смерти, ибо сковал их страх и лишило сил малодушие, но царь через посланца известил Василия (он был паракимоменом)412 о том, что время не ждет, что сам он уже отчаялся выжить, и тем подвиг его на убийство. Услышал эту весть Василий, испугался за царя и принялся убеждать воинов отринуть страх, произнося: "Где ты мужественная и отважная душа!" Этим он сразу окрылил воинов и побудил их вступить в схватку. Как увидел Варда воинов с мечами, испугался, распознал смерть и бросился царю в ноги. Но уж нельзя было избежать смерти. Его тотчас оттащили и растерзали на куски. Случилось же это в апреле месяце, двадцать первого числа, четырнадцатого индикта.413 Они накололи на копье детородный член Варды, выставили его напоказ и принялись ликовать. Поднялась такая суматоха и беспорядок, что уже и самому Михаилу приходилось опасаться за свою жизнь. Но друнгарий виглы (это был Константин)414 прорвавшись в середину, унял сей великий шум, воздал царю славословия и двинул строй воинов против смутьянов. Так ушел из жизни Варда, так расстроился поход против критян, царь же вернулся в Византий.415
      42. И другой знак явился Варде за два или три дня до этого. Феодора, то ли боговдохновенная, то ли узнав от кого о готовящемся, загадочно послала ему роскошное платье с золотом вышитыми куропатками, которое, однако, по росту ему не годилось и было много короче. То, что вышиты были не какие другие птицы, а куропатки, и что платье было короткое, предвещало, что падет он жертвой коварства раньше положенного.
      43. Итак, царь вернулся, и поскольку сына у него не было, усыновил Василия, пожаловав ему сан магистра. Шло время, править государством Михаил был неспособен, сознавал свою простоту, к тому же стало известно, что из-за плохого ведения дел готовится возмущение и бунт сената, поэтому он возлагает на голову Василия вожделенную корону и в день праздника пятидесятницы, в месяце мае, двадцать шестого числа, четырнадцатого индикта провозглашает и представляет его царем в Великой церкви божьей мудрости.416 Кто этот Василий и как стал известен царю, расскажет посвященная ему история. Теперь же, удостоившись царского величия, он принялся за государственные дела, устранился от ежедневных ристаний и состязаний, а также от гнусностей гнуснейшего патриарха Грила, коими безмерно наслаждался Михаил.
      44. Как говорится, все приедается, и гнусное и естественное, лучший тому учитель - опыт. Однако Михаилу, тогдашнему властителю, как утверждают, не приедались ни ристалища, ни пьянство, ни гнусности. Василий пытался было ему помешать, отвлечь от подобных занятий, увещевал царя, выставлял и рисовал его взору ненависть граждан, проклятия иереев, возмущение синклита, но лишь навлек на себя зависть и прослыл приемный сын не другом ему, а ненавистным врагом. Вот почему приблизил вскоре Михаил одного человека, в то время гребца царского дромона417 (звали его Василикин и был он братом того самого Капногена, что вторично получил сан эпарха), одел его в пурпур, водрузил на голову диадему, обул в башмаки - знак царской власти, вывел за руку к синклиту и сказал, что давно следовало мне представить этого мужа в столь сиятельном уборе:

                И вид, достойный владыки,
                И венец для него будто создан
                Все говорит нам о власти.418

      И лучше бы мне его сделать царем вместо Василия. Раскаялся я, что его поставил на царство.419 Таково начало его падения. Эти речи, дойдя до слушателей, ввергли всех в изумление и великое оцепенение, ибо будто мифических гигантов чуть ли не ежедневно порождал он на свет "посеянных" царей.420 Возросла и, словно пламя, еще сильней загорелась с тех пор ненависть к Василию, а пищей и причиной ее было, что не желал он вместе с ними предаться погибели и разделить их разнузданные удовольствия. Михаил же от пьянства и вина нередко впадал в такое безумие, что в тот момент велел творить всякие ужасы и хуже ужасов: приказывал одному отрубить уши, другому - нос, третьему - голову. Если бы не находились такие, кто из жалости оставлял без внимания приказы и откладывал исполнения на завтра в надежде на их отмену и раскаяние Михаила (а оно обычно наступало), никого бы уже не осталось в живых из царского окружения. Едва не погиб сам Василий, не раз становившийся игрушкой в хмельном застолье царя. Он, однако, терпел и ждал, надеясь, что рано или поздно посетит раскаяние этого человека. Но ни в каком случае не мог царь, согнутый, словно колесничное колесо еще в детском возрасте, снова начать двигаться прямой дорогой. И вот составили против Василия заговор посерьезнее: на охоте один из оруженосцев должен был метнуть копье, по видимости в зверя, а на деле в Василия. Это поведал и подтвердил в смертный свой час человек, получивший приказ и пустивший копье. Да он и метнул копье согласно приказу, но промахнулся. Так был спасен поправшим смерть Богом от близкой смерти Василий. Все это стало известным и отточило меч на царя. И вот дабы не был заколот Василий, как незадолго до того кесарь, а еще раньше Феоктист, то ли по решению синклита, то ли по воле друзей Василия (и им грозила такая же смерть), закалывают Михаила царские стражники во дворце святого великомученика Мамы в сентябре месяце, двадцать четвертого числа, первого индикта, года 6376, в третьем часу ночи.421 Процарствовал он вместе со своей матерью Феодорой четырнадцать лет, а единолично - одиннадцать, а позже совместно с Василием один год и три месяца.
      45. То, о чем говорилось выше, - игры и зрелища. Надо, однако, вспомнить и о похвальном. Утварь, подаренная им славному храму Божьей мудрости, выполнена с тщанием и усердием и достойна похвалы. Ибо ни одна вещь из древних и святых сокровищ и тех, которые искусно создавались в храмах за то время, что существуют люди, не сравнится по величине с блюдом, и нет в этих вещах такой красоты и изящества, хотя и собрано там все красивое и ценное. Да и кубок вполне соответствовал блюду. Не уступает им и изготовленный для освещения круг (его называют поликандилом),422 он весь из золота, весит шестьдесят литр, намного превосходит остальные, и ему отдают первенство и почет.

Книга V

ВАСИЛИЙ I

      Историческое повествование о жизни и деяниях славного царя Василия, которое трудолюбиво составил из разных рассказов внук его Константин, царь в Бозе ромеев423
      1. Давно уже испытывал я желание и стремление всепомнящими и бессмертными устами истории вселить в умы серьезных людей опыт и знание и хотел, если бы достало сил, по порядку описать достойнейшие деяния самодержцев и их вельмож, стратигов и ипостратигов за все время ромейской власти в Византии. Но потребны тут и время большое, и труд непрерывный, и книг множество и досуг от дел, а поскольку ничего этого у меня нет, я по необходимости выбрал другой путь и расскажу пока что о деяниях и всей жизни от начала и до самой смерти только одного царя, который и царскую власть высоко вознес и сам был царской власти созвучен424 и для государства ромейского и его дел стал великим благом, и пусть таким образом не пребудет в забвении первое основание и корень царского древа, возросшего на долгие времена,425 и станет он для потомков своих мерилом и статуей добродетели426 и образцом для подражания. А если продлится срок моей жизни и получу я хоть краткий отдых от недугов и ничто не воспрепятствует мне извне, то продолжу я историю и расскажу о его потомках и доведу повествование до самого себя.
      2. Так вот сей самодержец Василий, коего ныне намерен я описать в своем сочинении, происходил из Македонии, а родом был из племени армянских Аршакидов.427 Дело в том, что при древнем Аршаке, который правил парфами и достиг вершин славы и добродетели, был утвержден закон, по которому в будущем у парфов, армян и даже мидийцев428 могут царствовать лишь люди из рода Аршака или его потомков. И вот упомянутая ветвь царствовала над перечисленными народами, а когда в некое время армянский правитель ушел из жизни, начались раздоры и споры о царстве и преемстве власти. А Артаван и Клиен, которые не только лишились наследственной власти, но и рисковали жизнью, прибыли в сей царственный Константинополь. Правил тогда ромейской державой Лев Великий, тесть Зинона.429 Он принял этих мужей ласково и достойно их благородного происхождения и дал им в столице подобающий кров и приют.430 Властитель персидской державы, узнав, что они из родной страны ушли, а в сей царственный город пришли и милостиво там царем приняты, стал в письмах звать их назад, при этом высказывал им свое расположение и обещал вернуть отцовскую власть, но на деле старался заручиться покорностью своего народа. Они получили письма и раздумывали еще. как поступить, а один их слуга уже обо всем доложил и вручил послание царю. Когда же стало ясно, что, пригласив их, Перс не им власть, а себе покорность народа обеспечить хочет и не пойдет это на пользу ни тем людям, ни Ромейской державе, было предусмотрено не дать осуществиться плану персов. Вот почему предупредил царь возможность бегства, и были они под благовидным предлогом вместе с женами и детьми (их после у них похитили) переселены в македонский город Нику якобы, чтобы получили больше земли и свободы. Шло время и, когда мощь сарацин возросла, их амерамнун таким же образом попытался искусить потомков первых Аршакидов и в письмах позвал их вернуться к наследственной державе и власти. Но царю Ираклию сей замысел раскрыли, вручили письма, и понял царь, что послано было такое приглашение без их благоволения, а только ради укрепления власти зачинщиков сего дела (сарацины надеялись на любовь к древнему Аршаку и на то что, если заимеют у себя его потомков, легко привлекут и народ), и потому опять якобы для большей безопасности переселил их в Филиппы (тоже один из македонских городов). Но и оттуда он их перевел, на сей раз в Адрианополь, как бы для жизни и положения более достойных. Место пришлось им по душе, они составили собственное свое племя и колено, умножились числом, приобрели немало богатств, при этом блюли отчее благородство и сохраняли чистоту рода.
      3. Позднее в царствование Константина и матери его Ирины431 небезызвестный Маикт432 (тоже потомок Аршака) явился в славный сей Константинополь то ли с посольством, то ли с каким другим делом, и там случилось ему встретиться с одним своим соплеменником по имени Лев. По внешности его и одежде понял Маикт, что перед ним человек не простой и не низкий, а знатный и благородный, завязал с ним разговор, услышал привычную и знакомую речь, а когда узнал про его род, и что Аршакиды живут все вместе в Адрианополе, предпочел ради добродетели мужа родине чужбину. Желая с ним породниться, он взял в жены одну из его дочерей, и от этого брака произошел отец героя моего повествования. Взрастили его на славу, дали прекрасное воспитание и образование, и, достигнув мужского возраста, он отличался телесным здоровьем, силой и был украшен всевозможными добродетелями, что побуждало многих искать родства с ним посредством брачных уз. Обитала тогда в Адрианополе одна благородная и скромная женщина, после смерти мужа проводившая в целомудрии вдовью жизнь (был слух и не столь уж неясный, что род свой она вела от Константина Великого), которую предпочел он всем другим, как... так и среди которых жили, и потому взял в жены ее дочь, отличную благородством, телесной красотой и стыдливостью. От них - то и произрос сей царственный корень Василий,433 ведущий по отцу свой род от Аршака, как уже говорилось. Мать же его была украшена родством с Константином Великим, а по другой линии могла гордиться сиятельностью Александра.434 Родившийся у таких родителей Василий сразу явил многочисленные знаки грядущей славы. Когда начали расти у него первые волосы, вокруг его головы появилась багряная повязка, а на пеленках - пурпурная краска.435
      4. До сих пор род потомков Аршака, как бы сплоченный в своем колене (хотя благодаря брачным союзам он и смешивался с местными жителями), жил в Адрианополе. Но когда небезызвестный Крум, болгарский князь,436 надругавшись над мирным договором с ромеями, разбил военный лагерь у Адрианополя, после долгой осады принудил к сдаче оставшийся без припасов город437 и переселил всех его жителей вместе с архиереем города Мануилом в Болгарию, отправились в болгарскую землю вместе с остальными и родители Василия с сыном - еще младенцем в пеленках.438 Этот удивительный архиерей и его народ хранили на чужбине незыблемой христианскую веру и обратили к истинной христовой вере многих болгар (этот народ еще не был обращен к благочестию) и повсюду сеяли семена христианского учения, отвращая скифов от варварских заблуждений и приводя их к свету богопознания. По этой причине воспылал на них гневом наследник Крума Мутрагон и, когда его попытка заставить их отречься от Христа не увенчалась успехом, предал после долгих пыток святейшего Мануила и многих уличенных вместе с ним мученической смерти.439 Таким образом, сподобились славы мучеников многочисленные родственники Василия, так что и тут не лишен он величия. По посетил Бог народ свой и уготовил ему исход440 (ибо не мог больше болгарский князь бороться с ромейским войском и снова склонился к покорности), и, когда собрался перед отправкой домой христианский народ у князя, тот заметил мальчика Василия, и видом благородного, и с улыбкой приятной, и резвого, привлек его к себе и дал ему удивительной величины яблоко. Мальчик простодушно и не смущаясь уселся на коленях князя и безыскусностью нрава выказал свое благородство. Это поразило князя, но вызвало тайную ярость его телохранителей.441
      5. И вот (подробности я опускаю) весь уведенный в плен христианский люд по милости божьей двинулся в родные места, а вместе со всеми шли и родители Василия, ведя любимого своего сына. Уже в младенческие годы случилось с ним чудо, предвестившее его грядущую судьбу, кое нельзя обойти молчанием. Как-то раз летом родители отправились на свое поле, чтобы присмотреть за жнецами и не дать им лениться; день разгорался, как бы наполнялась народом агора,442 солнце стало сильнее припекать полдневными лучами, и они соорудили из снопов нечто вроде шалаша, в который и положили спать сына, дабы уберечь его от солнечного жара. Пока они занимались жнецами, слетел орел, уселся и распластанными крылами прикрыл сверху ребенка. Увидевшие это закричали, что погубит орел мальчика, и мать, как мать нежно любящая и чадолюбивая, бросилась к сыну. И хотя видела она, что орел лишь крылами своими старается устроить мальчику тень, нисколько не встревожился ее приближением и ласково на нее смотрел, ничего лучшего не придумала, как метнуть в него камень. Орел поднялся и, как казалось, улетел. Когда же женщина вернулась к мужу и работникам, орел появился вновь и, как прежде, прикрыл ребенка от солнца. И снова крики увидевших, и мать у сына, и орел, спугнутый камнем, и возвращение матери к работникам. Но еще ясней пожелало явить провидение, что происходит такое не по самодвижению случая, а по божественному предсказанию, и в третий раз произошло то же самое: орел у мальчика, крики увидевших, мать у орла, и орел, нехотя и медленно улетающий. Так вот загодя всегда дает Бог знаки великих событий и свидетельства грядущего. И в последующие годы часто случалось то же самое, и нередко его спящего покрывал крылами орел.443 Но тогда этому никто не придавал значения, ибо, прежде чем явны стали его добродетели, пусть и велики были их предвещания, они оставлялись без внимания и не замечались, и никому не приходило в голову, что может такое случиться в скромном и простом доме.444 Впрочем, если я продолжу эти рассказы, люди могут сказать, что ничем не отличен я от льстеца, и подумают, будто я занимаю повествование такими историями по недостатку у Василия достоинств, и потому я опущу подобные вещи и детские его годы, поспешу продолжить свой рассказ и как от чего-то непохвального откажусь от ненасытного своего желания хвалить его.
      6. Мальчик был взращен отцом и его одного имел и в делах руководителем и в речах наставителем, воспитателем и учителем во всем достохвальном и добром, и не нуждался он, подобно Ахиллу, ни в получеловеке Хироне, ни в законодателе Ликурге, ни в Солоне, ни в каком иноземном и чужестранном обучении, но одним лишь родителем был воспитан в совершенных достоинствах: благочестии и богопочитании, послушании и страхе перед отцом и матерью, уважении к старшим, истинной благожелательности к сверстникам и землякам, покорности властителям и жалости к беднякам. Он ярко воссиял всеми добродетелями, смолоду был целомудрен и мужествен, возлюбил и высоко почитал справедливость, соединенную с разумом, и ни в чем не возносился над людьми скромными. Потому и досталась ему всеобщая благосклонность, и всем он был мил и желанен.
      7. Когда миновал он детский возраст и достиг отроческого, и настало время приступить к мужеским занятиям, родимый его отец оставил жизнь и отошел в иной мир, а горе и плач, как должно, ворвались в его дом. Мать постигло вдовство, а сего несравненного юношу сиротство и все печали и горести, и потоком нахлынули на него во множестве заботы об устроении жизни. Ибо перешло к нему все попечение о доме и радение о матери и сестрах. А поскольку труд на земле приносил ему доходы малые и ничтожные, решил он отправиться в царственный город, выказать там свои добродетели, дабы с их помощью добыть средства для себя и близких своих и оказать им многополезное покровительство и заступничество. Ведь знал он, что в городах больших и особенно царственных в почете натуры одаренные и люди в чем-либо выдающиеся бывают отмечены достойнейшей судьбой, а в городах безвестных и ничтожных, как в деревенской глуши, скрываются во мраке и гибнут добродетели, которые, не привлекая внимания и не вызывая восхищения, сами по себе блекнут и угасают. Вот почему почитал он полезным и нужным переселиться в столицу, но его удерживала и не пускала любовь к матери и желание облегчить ее страдания, ибо надеялась она на поддержку в старости и рассчитывала на его услуги и помощь в насущных делах.
      8. Но положено было, чтобы одолел божий суд и чтобы Василий шаг за шагом ступал по пути, ему предназначенному, и видения во сне убеждают мать не мешать сыну, уступить его стремлению в столицу и, больше того, самой поощрить и направить его в царственный город, дабы явил он там луг души своей445 и достоинства благородного ума. Ибо привиделся матери как-то сон, будто произросло из нее огромное древо (так и мать Кира видела виноград)446 и стоит оно у ее дома, цветами изобильное, от плодов отяжелелое, огромный ствол его от земли золотой, а ветви и листья золоченые.447 Она рассказала о сне одному близкому человеку, в таких делах сведущему и понимающему, и услышала в ответ, что ее сына ждет славная и великая доля. Вскоре привиделся ей и другой сон: некий старец, из уст которого вырывалось пламя, внятно сказал ей, что сын твой возлюбленный, получит от Бога скипетр ромейского царства, а ты вели ему отправиться в Константинополь. Возликовав от этой радостной вести и наполнившись радостью, пала она ниц пред старцем и спросила его: "Кто ты, мой господин, не погнушавшийся явиться перед рабою твоей и принесший столь приятную благовесть?" А он на это: "Илья я Фесвит",448 - и скрылся из виду. Окрыленная и вдохновленная сим добрым видением, а вернее сказать, божественным откровением, она проснулась и принялась горячо уговаривать и побуждать сына идти в царственный город и как мать увещевала и призывала его хранить в душе страх божий, всегда помнить, что око провидения надзирает над всеми его деяниями и помыслами, дабы не сотворил он ничего недостойного сего надзора, но подобающим поведением выказал свои добродетели и ни в чем не позорил благодства предков.
      9. И покинул он фракийскую Македонию и отправился в первый среди всех городов, дабы прибиться к кому-нибудь из людей могущественных и знатных, отдать и представить ему себя в услужение и рабство. Он проделал путь до царственного города, очутился у Золотых Ворот, вошел в них на исходе дня, приблизился к расположенному рядом монастырю святого мученика Диомида449 и, усталый с дороги, незаметно примостившись на ступеньках перед воротами, устроился отдыхать. В первую стражу ночи игумену монастыря привиделся во сне мученик Диомид, приказавший ему выйти к воротам, назвать Василия по имени и, если откликнется тот на его зов, привести в монастырь, позаботиться о нем, побеспокоиться о пище, крове, одеждах, дать и сделать ему все нужное, ибо помазан тот Богом на царство, отстроит и увеличит сей монастырь. Игумен счел видение пустым воображением и фантазией ума, не обратил на него внимания, но, когда заснул снова, во второй раз увидел и услышал то же самое. Сонный и вялый, не успел он еще прийти в себя, как и в третий раз увидел мученика, который уже не ласково и не весело увещевал, а сурово повелевал и готов был, казалось, пустить в дело плеть, если тот не подчинится его приказу. Только тогда, с трудом придя в себя и отогнав от глаз сон, схожий со смертью,450 игумен отправился к воротам и, по велению мученика, назвал по имени: "Василий". Тот сразу отозвался: "Я тут, что, господин, велишь ты рабу своему?"451 Игумен ввел его в монастырь и, поскольку был Василий грязен, запылен и с лицом, обожженным солнцем, выказал должную о нем заботу и попечение и отнесся к нему с великим человеколюбием.452 Потом, велев блюсти тайну и никому ничего ввиду возможной опасности не выдавать, он сообщил Василию о пророчестве мученика и наказал помнить о нем, когда покинет монастырь. А тот, казалось, ничего не понимал, ибо это было выше его разумения, и со своей стороны попросил, чтобы отдали его стараниями игумена в услужение какому-нибудь видному человеку. Игумен согласился с готовностью. Сей монастырь любил и часто по-дружески посещал родственник царя Михаила и кесаря Варды (звали его уменьшительным именем Феофилица), по прозвищу Педевомен.453 Ему-то и представил игумен Василия. Сей Феофилик был человеком кичливым и не лишенным высокомерия, но страсть имел собирать вокруг себя доблестных, красивых и рослых мужей, отличных мужеством и телесной силой, коими он гордился и чванился (их легко можно было узнать по шелковым плащам и прочим богатым одеждам).454 К ним-то и сопричислил Феофил новичка - юного Василия, и поскольку тот совершенно явно превосходил остальных и тела силой и души мужеством, сделал его своим протостратором. С каждым днем любил он его все больше и не переставал поражаться достоинствами юноши, ибо был Василий и в деле храбр, и душой рассудителен, и в исполнении любых его приказов скор и ревностен.
      10. Мать же Василия, непрерывно горестно о нем стенающая, страдающая и печалящаяся, что не знает она, каково сыну ее на чужбине, снова видит во сне большое древо, кипарису подобное, на ее дворе стоящее, золотыми листьями усеянное, со стволом и ветвями золотыми, на верхушке коего восседал ее сын Василий. Проснувшись, она на следующий день рассказала о видении одной благочестивой женщине, что подобно известной Анне,455 дни и ночи не отлучалась из божьего храма и время проводила в постах и молитвах. А та увещевала ее радоваться за сына и, толкуя сон, ответила, что по его свидетельству быть твоему сыну ромейским царем. Когда ко всем прежним получила мать и этот знак, она перестала печалиться и горевать о сыне, но питала себя надеждами и восцвела в ожидании божьей помощи.
      11. Как раз в то время царь Михаил и кесарь Варда отправили хозяина Василия Феофила по какой-то казенной службе в Пелопоннес.456 При нем находился и Василий, исполнявший предназначенную ему службу. Оказавшись в ахейских Патрах, упомянутый Феофил зашел помолиться в храм первозванного апостола Андрея. Василий же, занятый как и обычно своим делом, вместе с Феофилом в храм не пошел, а явился туда позднее, один, дабы воздать апостолу подобающую честь. Некий же монах, находившийся в храме апостола и проводивший там почти все время, увидев входившего Феофила, со своего места не поднялся, не благословил и даже словом его не удостоил: ни свита Феофила, ни его вельможность не произвели на монаха никакого впечатления. Когда же позже в храм вошел Василий, монах встал, будто перед человеком высшим, и произнес славословия, подобающие царю. Какие-то люди, присутствовавшие тогда в храме и все видевшие и слышавшие, донесли о случившемся жившей в тех местах весьма богатой и знатной женщине, по мужу своему называемой Данилидой.457 А та на опыте знала, что осенен монах пророческим даром, и потому не оставила без внимания сообщения, но позвала монаха и принялась его бранить: "Немало времени знаешь ты меня, духовный отец, и известно тебе, сколь выше я многих здесь, что первая я и главная в сей округе, но никогда при моем появлении ты не поднялся и не благословил меня, и не оказал такой чести ни сыну моему, ни внуку, почему же, увидев человека низкого и чужеземца, никому не известного, ты встал и почтил его словно царя?" А сей благочестивый монах ей на это ответил, что неверно думаешь ты, будто увидел я человека заурядного, нет, увидел я великого царя ромеев, помазанника христова, а потому встал и славословил, ибо сподобившемуся чести от Бога полагается и людская честь. Когда же господин Василия, проведя какое-то время в тех краях, исполнил порученную ему казенную службу и собрался вернуться в царственный город, Василий был постигнут телесным недугом и вынужден был там остаться. За ним как полагается ухаживали и, справившись с болезнью, он тоже приготовился к обратному пути. И вот упомянутая женщина Данилида зазвала Василия к себе, удостоила многих и великих милостей и весьма разумно и предусмотрительно бросила семена в добрую почву, дабы в подходящее время снять обильный урожай. А дала она ему и золота много, и тридцать рабов в услужение, и множество богатств одеждами и всякими другими ценностями, а взамен попросила сначала лишь заключить узы духовного братства с сыном ее Иоанном.458 Василий стал было отказываться, поскольку де недостоин этого, ибо она - женщина знатная, а он по видимости ничтожен. Но Данилида просила все настойчивей, и он это сделал. Тогда она осмелилась и на большее и открыто сказала ему, что ты в великой чести у Бога и хочет он тебя возвысить, и ничего другого я не прошу и не требую от тебя, только возлюби и жалей нас. А он, сколь возможно, обещал ей, если будет такое, сделать ее госпожой всей той земли. И ушел он оттуда и направился в царственный город к своему господину. А на деньги, от нее полученные, купил он после возвращения обширные владения в Македонии и родным своим обеспечил достаток и сам богат стал не только добродетелями, но деньгами и владениями. Тем не менее он остался со своим господином и служил ему.
      12. В один из дней патрикий и доместик схол Антигон соорудил и приготовил в царских покоях, что во дворе, ближайшем к дворцу, роскошный пир, пригласив своего отца Варду в распорядители и сотрапезники. Кесарь взял с собой высшие чины синклита, своих людей и близких и отправился на пир, прихватив также друзей из Болгарии, которые по обычаю своему в то время находились в царственном городе. Присутствовал на угощении и господин Василия Феофил (как родственник кесаря), а также патрикий Константин,459 отец нашего логофета дрома, мудрого философа и совершенно неподкупного патрикия Фомы. Среди этих болгар, людей чванливых и постоянно хвастающих, был и один болгарин, бахвалившийся телесной силой, отменный борец, которого до тех пор не сумел одолеть почти ни один соперник. Трезво к нему отнестись болгарам было невозможно, и они гордились им сверх всякой меры. Питие продолжалось, веселое застолье шло полным ходом, когда этот крошка Феофил сказал кесарю, что есть тут у меня один человек, который, если только прикажешь, поборется со знаменитым этим болгарином. Ибо великий будет позор ромеям, и уж никто не вынесет хвастовства болгар, если вернется он на родину, так никем и не побежденный. Кесарь велел тому и быть, и упомянутый уже патрикий Константин (он тоже вел род свой из Армении и потому весьма дружески относился к Василию), увидев, что пол на месте будущей схватки мокрый, и убоявшись, как бы Василий не поскользнулся, попросил кесаря распорядиться насыпать опилок. Так и сделали, и Василий, набросившись на болгарина, обхватил его, сжал, поднял над столом и с легкостью отшвырнул, будто безжизненную легкую охапку сена или невесомый клок сухой шерсти. После этого все до единого принялись хвалить и восхищаться Василием, да и сами болгары были поражены и буквально онемели от столь великой силы и проворства Василия, и с того дня слава его начала распространяться по всему городу, имя его было у всех на устах, и он стал предметом всеобщего восхищения.
      13. Был у царя Михаила конь, норовистый, буйный, неукротимый и непокорный. Добрый и породистый, он отличался и поражал всех своей статью, красотой и быстротой бега, и если случалось ему освободиться от привязи или как-нибудь иначе вырваться на свободу, то снова в руки не давался, и конюшим доставляло немало труда его поймать. Как-то раз царь отправился на охоту и, сидя на этом коне, собственноручно поразил палицей зайца. Обрадованный царь тотчас соскочил на землю, чтобы убить зайца, а оставленный на свободе конь ускакал. Тут сбежалось множество людей, главные конюшни, манглавиты и их люди засуетились, но поймать коня никто не мог, и в конце концов разгневанный царь приказал, если коня остановят, подрубить ему задние ноги. Оказавшийся рядом кесарь Варда стал просить царя не губить понапрасну такое добро только из-за одного этого зла. А Василий, стоявший рядом со своим господином, спросил, не навлеку ли я на себя гнева царя, если догоню лошадь и со своего коня перепрыгну на спину царского, ведь он украшен царскими бляхами.460 Царю об этом доложили, и, когда он велел тому и быть, Василий легко и ловко все совершил.461 Царь видел происходящее, ему понравились соединенная с мужеством ловкость и ум Василия, и он тут же забрал его у Феофилицы и зачислил в царские страторы.462 Видя, насколько Василий во всех отношениях превосходит остальных, царь отличал и любил его. Поэтому Василий часто являлся перед очами его и был возведен в должность протостратора.
      14. Через некоторое время был назначен охотничий выезд в так называемый Филопатий; согласно правилам перед царем скакал протостратор с царской палицей на поясе, которую обычно именуют вардукием. От шума, поднятого участниками охоты, из лесной чаши выскочил огромный волк, который привел в ужас и напугал почти всех. Василий бросился на зверя и, метнув сзади царский вардукий, угодил волку прямо в голову и рассек ее пополам. Кесарь, следовавший по обычаю за царем и видевший все случившееся, сказал тогда ехавшим с ним близким и знакомцам, что станет, как думаю, сей человек погибелью всего рода нашего. Ибо намекал кесарь на удачливость и везение Василия во всем и проистекающее отсюда расположение к нему царя. Но не только это. Как рассказывают, услышал он от первого тогда знатока всех наук Льва,463 которого часто расспрашивал о таких вещах, что прежде всего вижу я погибель вашего рода в некоем юноше. А позже, когда был Василий уже на виду, Лев, указывая на него пальцем, сказал кесарю, что это тот самый, о ком я говорил и кто должен стать вашим преемником. С тех пор кесарь постоянно подозревал и строил козни Василию, хотя и не в силах был отвратить исполнения неотвратной божественной воли. Ибо предназначенное не столь неожиданно, сколь всегда неизбежно. Все это, хотя и отступление, но рассказу не стороннее.
      15. Страстный охотник, царь вскоре вновь отправился ради охоты и небольшой прогулки в место под названием Армаментарий,464 после этого устроен был в тесном кругу пир, за столом которого царь восседал вместе с матерью своей Феодорой, своими родственниками и ближайшими из синклита. Позвал туда по царскому приказу и протостратора, когда же тот уселся, царица принялась неотрывно на него смотреть и взирать, внимательно его оглядывать и изучать. Обнаружив же на нем какую-то примету, она лишилась чувств, так что пришлось обрызгать ей лицо водой и с трудом приводить в сознание розовыми каплями, что... присутствовавшие удалились. Когда же она оправилась от обморока и пришла в себя, ее сын и царь стал допытываться, что с ней случилось и отчего возникла эта внезапная слабость. А она, едва справившись с душевным смятением, сказала, что человек, который, как слышала я от твоего отца, о сын и господин мой, погубит наш род, и есть тот, кого зовешь ты Василием, ибо отмечен он знаками, кои, по словам твоего отца, должны быть у нашего преемника. Все это дошло до моего сознания, воочию представила я себе нашу гибель и, потрясенная, лишилась чувств. А царь, отгоняя от матери страх, возвращая ее к действительности и утешая, сказал: "Неверно рассудила ты, мать, человек он простой и совсем незаметный, у него только силы, как у древнего Самсона, а более ничего. Он в наше время вроде нового Енака или Нимрода.465 Не имей страха к нему и не питай никаких дурных подозрений". Вот так хранимый богом Василий избежал в тот раз надвигавшегося на него вала.
      16. Был в то время у царя паракимоменом евнух патрикий Дамиан, славянин родом, который из страстной преданности царю нередко доносил ему на разных людей, что де не должным образом распоряжаются они делами, а особенно же на дядю его кесаря Варду, который мол забрал себе слишком много власти, часто выходит за пределы положенного. Он извращал иные из кесарских распоряжений, внушая царю, что дела обстоят иначе. Вот почему кесарь, слушаясь советов и наставлений друзей и близких своих, ополчился на Дамиана, многократно клеветал на него царю и, постаравшись составить убедительные обвинения, переменил настроение царя, отвратил его от благоволения к Дамиану и даже убедил сместить того с должности. И вот Дамиан получил отставку, а должность его какое-то время оставалась свободной. Но когда направляет провидение события по своей воле, бездействует ум и бессильно со всеми своими ухищрениями коварство. Ибо хотя кесарь и многие другие уговаривали царя и втайне старались возвести в эту должность то одного, то другого, тот вопреки всем их надеждам вскоре назначил паракимоменом Василия, которого он к тому же сделал патрикием и женил на чуть ли не самой прекрасной, самой красивой и скромной из всех благороднорожденных женщин, дочери всем тогда известного и прославленного за свое благородство и ум Нигера.466 Когда это случилось, и любовь царя к Василию росла с каждым днем, кесарь, видя это, терзаясь завистью и опасаясь за будущее, нередко ругал и попрекал тех, кто советовал и побуждал его клеветать на Дамиана, называл их глупцами и дурными советчиками, которым, говорил он, "я поверил вопреки здравому смыслу и, прогнав лису, накликал льва, чтобы он всех нас пожрал и проглотил".
      17. Во время похода царя Михаила и его дяди кесаря Варды на Крит кесарь с самого начала держался весьма самоуверенно, в приказах своих превышал власть, и потому ежедневно шли на него беспрерывные и нескончаемые доносы царю Михаилу. По прибытии в Кипы (на фракисийском берегу у Меандра) то ли по случайности, то ли по умыслу установили царский шатер, то бишь палатку, в месте плоском и низком, а кесарский, напротив, на высоком и заметном, и вот давние враги и ненавистники кесаря, воспользовавшись благовидным предлогом, [осыпали его обвинениями],467 что де он насмехается и уже открыто издевается над царем, коли помимо всего прочего ищет для себя чести в том, чтобы шатер самодержца выглядел незаметным и скромным, а его собственный - роскошным и видным. Послушавшись их, царь стал злоумышлять против кесаря, строил планы и вынашивал намерения его убить. Но не мог царь открыто обвинить или обличить кесаря, поскольку был тот чуть ли не равного с ним достоинства и к власти сопричастен468 (царь опасался всех его сторонников, товарищей и сообщников, ибо все начальники и стратиги преданны были кесарю и почитали его более, нежели царя, ведь кесарь лучше него разбирался в делах и все умел переиначить по своей воле), а особенно потому, что сын кесаря анфипат и патрикий Антигон был в то время доместиком царских схол. Впрочем, и у царя оказалось немало сообщников, обещавших осуществить убийство. Наутро кесарь, как и обычно (хотя и являлись ему дурные знамения), пришел в царскую палатку, дабы обсудить ближайшие планы, и царь, сочтя случай удобным для убийства, кивком велел патрикию Симватию, в то время логофету дрома (муж дочери кесаря, он был посвящен в замыслы царя против тестя), пойти и привести тех, кто обязался умертвить кесаря. Тот вышел и подал условный знак, а был это знак креста, коим осенил он лик свой, но малодушные люди струсили и перед самим ужасным сим деянием, не вынеся тяжести ноши, обессилили, произошла заминка, царь находился в растерянности, а когда от одного из царских спальников узнал, что они боятся, трусят и откладывают дело (а вернее истинное дерзновение ума и отважного, мужественного сердца), послал одного из находившихся там верных своих людей к патрикию и паракимомену Василию и с тревогой сообщил ему, что "если не медля не вселишь ты мужества в людей, отобранных для дела, и не заставишь их взяться за мечи, я хорошо знаю, не миновать мне смерти от кесаря, ибо не укроется от него мой умысел, а вы заслужите славу моих палачей и убийц". Услышал такое Василий, и смятение охватило его, как бы не случилось чего с царем, и быстро, превратил он трусов в храбрецов, боязливых - в отважных и побудил, покориться воле царя. И когда, будто гневом наполнившись, разом ворвались они в царскую палатку, понял кесарь, что по его душу явилась, эта толпа, вскочил с места и обвил царские колена. Оттащили убийцы кесаря и зарубили у самых ног царевых. И случилось это двадцать первого апреля четырнадцатого индикта.469 Царь тотчас распустил войско и вернулся в царственный город.
      18. Провидение искусно вело Василия к поставленной цели, и сразу, после возвращения из похода царь усыновляет его470 (своего потомства у него не было) и удостаивает светлейшего титула магистра. А логофет Симватий, исходя завистью и не в силах наблюдать, как ежечасно обретает его соперник немалые милости, отказывается от прежней своей, службы, будто не может он жить в царственном городе, и просит назначить его стратигом ионийцев, то есть Фракисиев. Но не выполнил царь, его просьбы и назначил в эту фему другого стратига. Минуло немного времени, и пришли в смешение государственный дела, заколебалась держава и искала себе правителя, ибо к чему угодно пригоден был царь, но заниматься как должно государственными делами не умел (прежде многого не замечалось, ибо разделявший с ним власть кесарь всегда распоряжался чем надо, и на него возложены были дела и все заботы мирского правления), и вот поднялся на царя ропот, началось недовольство и синклита, и гражданского сословия, и чуть ли не всех к управлению причастных и делами занимающихся, а к тому же еще и войска и всего городского люда. Царь об этом узнал от своих ближайших, на какое-то мгновенье с трудом отрезвел, осознал не только собственное легкомыслие и нерадение к общему благу, но и неспособность и непригодность и, опасаясь восстания и возмущения толпы, решил с кем-нибудь разделить и власть и дела. А поскольку незадолго до того он усыновил Василия и знал, что тот многих превосходит не только мужеством, по и умом, что способен он запять пустующее место кормчего мирского корабля и что к тому и ведет его божественное провидение, царь укрепил свой ум в мысли провозгласить Василия царем.471 И не без божьего содействия в совете и деле в самый день святой пятидесятницы, когда сошел Святой дух на учеников Христа и Бога нашего, рукой царствовавшего тогда Михаила, судом и велением вечно царствующего Христа в прекрасном и славном храме божественной мудрости венчается Василий царским венцом. И случилось это двадцать шестого мая четырнадцатого ромейского индикта.472
      19. Когда об этом узнал Симватий, живший в доставшейся ему стратигиде, не смог он по человеческой своей природе вынести точившую его зависть, но вместе с таким же как и он безумцем, известным патрикием Пиганом, правителем стратигиды Опсикий, склонился к бунту и в безумии своем решил учинить мятеж. Подговорив подчиненные им войска, они приступили к делу, и Михаила стали славить как царя (таким образом хотели они возбудить толпу и показать, что кулак мятежа поднят не на самодержца) и бесславили Василия, осыпая его тысячами поношений. Летом473 они клокотали в своих безумствах, выжгли поля многих столичных вельмож, захватили в гаванях и спалили немало кораблей, отплывающих в столицу, а как пришла зима, войско рассеялось, их же сообщники понемногу и незаметно разбежались. Видя это, попытались обрести спасение в бегстве и сами зачинщики. Симватий скрылся в крепости Платея Петра, а Пиган обосновался в Котисе. Но ничего у них из этого замысла не вышло: царевый отряд схватил их и в оковах доставил к императору. А застали они его в палатах св. Мамы, где тот тогда пребывал. Увидев пленников, царь принялся бранить и порицать их за безумство и непокорность и поначалу велел подвергнуть жестокому бичеванию, а потом обрек полагающейся по закону каре: Симватия лишили обоих глаз и одной руки и отправили в ссылку, Пигану же тоже вырвали глаза, мечом отрубили нос и тоже отправили в изгнание.474 Когда же единодержавную власть получил благородный царь Василий, он вернул их обоих из ссылки и даровал им все то, чем владели они до изгнания, при этом не выказал даже тени злопамятства, часто разделял с ними трапезу, утешал речами, и благодетельствуя делами, помогал легче переносить страдания, причиненные их собственным безумием.
      Но все это было позже. Тогда же исполнилось данное за триста пятьдесят лет до того пророчество и прорицание Исаака, великого провидца из иереев и монахов, который и сам вел род от Аршакидов и узнал из видения, что именно через такое время взойдет на ромейский престол один из потомков Аршака.475 И случилось такое по мольбам людей вельможных и простого народа, а также войска и военачальников и всех жителей всех земель и всех городов державы. Ибо все они молились, чтобы пришел к власти человек, вкусивший низкой судьбы, который бы знал, как мнут бока беднякам сильные мира сего, как без всякого на то права обирают их, как восстают смиренные и попадают в рабство к своим соплеменникам, а всего этого с лихвой хватало в царствование Михаила,476 ибо на что угодно способен был царь, но на подобные вещи не хотел обращать внимания.
      20. Более того, раз уж я заговорил об этом, надо, полагаю, повременить немного с историей царя Василия и, вернувшись назад, как можно короче поведать, какую жизнь вел царь Михаил, каковы были его забавы и на кого тратил он время, все свои силы и казенные деньги, дабы мог каждый желающий отсюда заключить, что пришел Василий к власти по ясному приговору божьего суда (ибо не могли дольше дела оставаться в прежнем состоянии) и что после всего этого сам Михаил заточил меч против себя, сам укрепил десницы своих губителей и сам побудил их к убийству. Настолько позабыл он о долге, настолько в вакхическом своем безумии устремился ко всяческому беззаконию, так измывался над божественным, надругался над законами государства и природы. Собрав вокруг себя нечестивую компанию распутных, мерзких и отвратительных людей и оскорбляя священство царского величия, этот несчастный целые дни занимался пирушками, пьянками, любовным беспутством, срамными рассказами, а также возницами, лошадьми, колесницами и происходящими от них безумством и сумасбродством. И ради таких-то людей он безжалостно опустошал государственную казну! А что самое страшное, он издевался и выставлял на посмешище сами символы нашей веры, творя из окружавших его шутов и мимов некие подобия священнослужителей, и делал это для издевки, поношения и срама.477 Расскажу лишь о немногом, дабы из этого малого вы заключили об остальном.
      21. Что был он возничим и управлял колесницей, на которой восседал в платье возничего, состязался с соперниками в двойном забеге и в царственном городе, и во дворце, и за их пределами в царском обиталище мученика Мамы, что потратил на это громадные деньги, расходовал на зрелища войсковые средства, что утекало ромейское богатство от воинских полков на театральные игрища и болтовню, что расточались царские сокровища безмерно и беспутно на беспутные и нечестивые попойки и любовные забавы, всем хорошо известно, и говорить об этом я не буду. А вот как измывался он над божественным, как выбрал патриарха из числа своих мерзких и гнусных мужебаб, из них же назначил одиннадцать митрополитов, как бы дополнив собой это число до двенадцати, об этом я расскажу. Он провозгласил патриархом этого мерзейшего и проклятого Грила, украсил его богатыми шитыми золотом священническими одеждами, возложил на него омофор,478 из этого сборища своих единомышленников одиннадцать возвел, как говорилось, в ранг митрополитов, себя же, двенадцатого, назначил архиепископом Колонии; каждому из них велел он под святыми одеяниями спрятать кифару, тихо наигрывать на ней и таким образом, паясничая и святотатствуя, совершал с ними священные таинства и службы, мерзейший вместе с мерзкими, проклятый вместе с нечестивыми. Когда творилась тайная молитва, вторили тихо ей кифары, когда же приходило время говорить священнику или пароду ему ответствовать, они сильней ударяли плектром по струнам, кифары звучали громче и слышалась отчетливая мелодия. В священные сосуды, украшенные драгоценными камнями и блеском жемчугов, изготовленные из серебра и золота, часто служащие для священных таинств, они помещали горчицу и уксус и с громким хохотом, срамными словами и отвратительным мерзким кривлянием передавали себе подобным. Хватит об этом.
      22. Когда как-то раз святейший патриарх Игнатий со всем своим клиром и свитой устроил процессию с молитвословием, которая вышла за город и в обычном порядке, исполняя священные гимны, направилась к одному божьему храму, случилось так, что навстречу ему верхом на осле выехал облаченный в священнические одежды нечестивец и язычник, царский бунтариарх479 Грил вместе с нечестивейшими своими митрополитами, со всем своим балаганом, хором и сатировым строем. Ломаясь как на сцене, они горланили песни, не лучшие, чем их дела. Подъехав ближе, они вскинули на плечи свои плащи, еще сильней ударили по струнам кифар и под священную мелодию принялись в такт выкрикивать похабные слова и песни. При этом они плясали и били в кимвалы, будто на Пановых или сатировых оргиях, дразнили иереев и патриарха самозванцами и двигались в этом гаме и сраме. Божий патриарх, спросив и выяснив, кто они, от кого и по какому поводу собрались, разразился стенаниями, горько оплакал их главу и зачинщика и со слезами на глазах вознес Богу мольбы положить конец этим поношениям и наглости и рассеять по аду нечестивцев, дабы не оскорблялось благочестие и не осмеивались таинства и святыни. Затем с пением положенных молитв он продолжил путь.
      23. В другой раз этот безумный и сумасбродный царь придумал ради поношения славного патриарха Игнатия и измывательства над собственной матерью следующее представление. Он воссел в светлейшем Хрисотриклинии на царский трон, усадил рядом с собой под видом истинного патриарха мерзейшего Грила в священных одеждах,480 велел ему прикрыть свою поганую бороду головным покровом и начал воздавать почести как божьему патриарху. Потом через одного своего евнуха - спальничего сообщил матери, что де святейший патриах Игнатий восседает здесь со мной и если хочешь сподобиться его благословения, приходи и вместе со мной его получишь. Эта благочестивая и благопочтенная женщина, питающая к тому же великую любовь и горячую веру в священнейшего Игнатия, услышав такое, поспешно явилась и, не смея от скромности поднять глаз (ни о чем дурном и подозрительном она не думала и никакого подвоха не ожидала), припала к ногам этого святого, как ей казалось, иерея и просила помолиться за нее. А этот трижды негодяй немного приподнялся с кресла и, обратившись к ней спиной и испуская из мерзкого своего нутра ослиный звук, сказал: "Дабы не говорила ты, госпожа, будто и в этом не почтил я тебя". Царь рассмеялся, этот язычник из язычников захохотал во все горло, и они принялись болтать друг с другом, а вернее, в бессмыслии своем нести всякую околесицу. Царица распознала обман и розыгрыш, горько оплакала случившееся, осыпала сына проклятиями и в конце концов сказала ему, что смотри, злое чадо, отвел от тебя Бог руку свою, и дан тебе жалкий ум, дабы творил ты всякие несуразицы. Рекла она такие слова и удалилась, плакала и рвала на себе волосы. Таковы были выходки благородного царя, такое почтение и уважение питал он к вещам божественным и мужам священным.
      24. Такое и много всего еще худшего творилось ежедневно на всем протяжении его царствования, ибо не изменил царь своих привычек даже после приближения и возвышения Василия. Видя и слыша все это, Василий терзался, мучился и проклинал свою жизнь. Стремясь оказать царю всю возможную помощь и не упустить ничего, служащего его исправлению, он прежде всего с помощью третьих лиц попытался отвратить царя от дурного поведения и вернуть его на праведную стезю, а потом как-то из благородства мыслей и намерений и сам осмелился увещевать царя и сколь возможно попытаться удержать его от бесчинств и со смиренным и униженным видом сказать ему: "О царь мой и господин, было бы только справедливым, если бы я, сподобившийся от тебя стольких даров и благодеяний, наставил тебя в должном, посоветовал наилучшее, напомнил о полезном и спасительном. Знай, господин, ненавидят нас, ненавидят (он и себя к нему ради беспристрастности прибавил, хотя ни в одной из его нелепых проделок не участвовал) и проклинает нас и народ весь, и сенат, и божьи иереи, и все нас поносят и ругают. Людской суд для нас ничто, а вот божьего гнева, пока не испытали его на себе, надо бояться". Так он говорил, но только сеял зерно на камни,481 взывал к морю и пытался отмыть добела эфиопа. Так укоренилось в этом человеке зло, так глух он был ко всякому спасительному слову, и заткнул уши, как аспид, от заклинаний.482 Царь не только не переменился к лучшему, но возненавидел и отвернулся от Василия, вместе с пьяной свитой своей принялся поносить и измываться над его речами. Сначала он лишь слегка проявил свою враждебность, а потом выказал ее яснее. Злодеи и мерзавцы из царского окружения это поняли, ополчились и рядами двинулись на Василия, стараясь правдоподобней оклеветать его, при этом его скромность именовали самомнением, отказ разделить их развлечения называли враждебностью, а нежелание вместе грешить - презрением. "Как может он говорить, будто любит тебя, - втолковывали они царю, - если не радуется радостям твоим и вместе с нами не старается доставить тебе удовольствие". Все больше склонялся к ним царь, верил им и уже подумывал об убийстве Василия, искал благовидный предлог, но не сумел найти. И до такого царь дошел безумства, что замыслил тайное убийство и кое-кому из своей преступной своры, коей доверял во всем, приказал, когда пойдут на охоту, сделать вид, будто целят в зверя, а метнуть копье в Василия и так вот прикончить его. Рассказывают, один из них это и сделал, метнул копье, но промахнулся, пролетел дротик мимо Василия и воткнулся в землю. Конь же этого человека, закусив удила, вдруг увлек всадника к круче и сбросил его в пропасть, там и нашел он от падения свою смерть. И тогда, постигнутый бесполезным раскаянием, как говорят, царь велел своим сообщникам не сметь поднимать руку на безвинного, коли только не пожелают навлечь на себя ту же погибель. И призвал он к себе одного благочестивца и среди многих других преступлений и злодейств признался и исповедовался ему и в этом.
      25. Царь больше не мог уже выдумать ни предлога, ни способа, как погубить Василия, и принял другое беззаконное и мерзкое решение: решил приобщить к царской власти некоего человека, Василикина по прозвищу, тоже одного из их гнусной компании, ничтожного и отвратительного скопца и забулдыгу483 родом из Никомидии, единокровного брата Константина Капногена (это тот, что дважды затем исполнял обязанности эпарха), тогда он состоял в числе гребцов царской триеры. Вот этого-то отвратительного Василикина обрядил он однажды в прославленную царскую багряницу, завидный и дивный венец, золототканный плащ, пурпурные, все в драгоценных камнях сапожки и другие принадлежности царской власти, вывел его к синклиту, держа за руку и поддерживая (как некогда тот самый Нерон знаменитого Эрота)484 и произнес такие слова:

                     Смотрите все, восхищайтесь,
                     Не ему ли царем быть пристало?
                     И вид, достойный владыки,
                     И венец для него будто создан:
                     Все говорит нам о власти,
                     И не лучше ли мне его сделать царем
                     вместо Василия?

      Услышав и увидев такое, все, кто оказался тогда во дворце, остолбенели, пораженные затмением ума и безумным безрассудством царя.485 Таков был этот помешанный и невменяемый человек, совершенно забывший о своем призвании и долге из-за неумеренного пьянства, распутства и беззакония.
      26. В пьянстве черпал он не только негу, кротость, мягкость, свободу, слабость и мятежность дарующего радость Диониса, коему хотел и стремился подражать, но и, как в сыроядном этом боге, было в нем нечто от эриний и титанов, и нередко его всенощные комедии кончались трагедиями несчастий, ибо обезумевший от пьянства и своей счастливой судьбы, он пускался во всякие беззакония и нечестие. Упившись же несмешанным вином и окончательно опьянев, он полностью терял разум, принимался за убийства, чудовищные пытки и казни безвинных людей и, рассказывают, приказывал слугам своим: того-то схватите и отдайте палачу, тому-то вырвите глаза, а тому-то отрубите руки и ноги. Этот пусть поплатится головой, а того надо сжечь живьем. Слуги хватали их и заключали в тюрьму, но наказаниям не подвергали, ибо знали, что не в своем уме был царь, вынося такие приговоры. Но нередко, если попадался человек, к которому они питали не дружбу, а вражду, то пользовались царским повелением и вершили суд над невинно осужденным. Потом спальники укладывали Михаила, жалкого и несчастного, не ведающего, на каком свете он находится, на царское ложе, и предавали его, словно раба, сну - смерти подобному. А наутро, когда сон немного выветривал из его головы густой мрак и винные испарения, он вставал, ничего не помня о случившемся вечером, и нередко искал тех, кого приговорил и осудил на смерть в опьянении, а узнав от свиты и слуг, на что обрек их вечером, раскаивался и плакал. Порой тех, кого он искал, находили, но порой бесполезным оказывалось его раскаяние в нечестивых делах, ибо приговоренные были уже казнены. Но вот снова наступал вечер, опять до глубокой ночи затягивалась попойка, вместе со всеми этими мерзкими речами и делами. Какой человек, будь он с каменным сердцем или совершенно бесчувственный, видя и слыша такое, не возгорелся бы гневом, не ощутил в себе жажды отомстить за невинно загубленных? Даже самый кроткий из людей Давид, как я думаю, не вынес бы пьяного разгула этой нечести. Бесчувствием и глупостью, а не великодушием была бы здесь жалость.486
      27. И вот пришли к концу и были растрачены на подобные забавы чуть ли не все накопленные деньги, и уже нависла необходимость в открытую казнить всех вельмож и забрать их имущество, чтобы получить царю средства для ублажения возниц, блудниц и нечестивцев. Девятьсот семьдесят кентинариев чеканного золота, помимо серебра в монетах и слитках, оставил ему отец Феофил в царском казнохранилище, да еще и мать Феодора добавила тридцать, округлив общее число кентинариев до тысячи, но за неполные четырнадцать лет своей единодержавной власти он все растратил и промотал, так что после его смерти в казне обнаружили не больше трех кентинариев. Да и как могло не иссякнуть золото, пусть и текло оно рекой, если расточали его столь бессовестно и беспутно. Так он подарил целый кентинарий вознице Хилу, когда стал восприемником его сына. А патрикию Гимерию, коего из-за дикой его внешности именовал свиньей (а тот действительно заслуживал этого прозвища своей свинской и нечистоплотной жизнью), когда тот как-то раз, позволив себе срамословие и, будто на сцене, болтая вздор в присутствии царя, потерял всякий стыд и, уже никакого позора не страшась, испустил из поганого своего брюха мерзкий звук с таким громом и шумом, что погасла горящая свеча, так вот этому Гимерию за сей гераклов подвиг подарил он пятьдесят литр. Да и других подобных людей одаривал он сверх всякой меры. Если бы с такой же легкостью тратились деньги на воинов или отличных какими-нибудь иными добродетелями, это можно было бы счесть за примету великодушия, щедрости и благородного нрава, но поскольку все бессмысленно проматывалось на мимов, возниц, плясунов, шутов, льстецов и всяких мерзавцев, а ни на что дельное и обола не шло, видеть в этом надо лишь знак распутства, разгула и безрассудства. А поскольку деньги уже кончались, возникла, как уже говорилось, необходимость грабить храмы, захватывать святые дома, убивать и казнить всех людей посостоятельней. Вот почему лучшие из вельмож и разумные люди синклита во всем между собой договорились и руками воинов, охранявших вход в царские палаты во дворце св. Мамы, убили его, в бесчувствии опьянения не отличившего сна от смерти. Как из-за таящегося в них зла умертвляют скорпионов и гадюк, только их завидев и не ожидая, пока те ужалят, так и кровожадных и зловредных мужей убивают, когда подозревают угрозу и они не успели еще нанести смертельную рану. Такую позорную для него самого и губительную для государства жизнь он вел, и такой достойный прожитой жизни конец его постиг.487
      28. И вот всю верховную власть получает прежде стоявший вторым - Василий, а высокочтимый совет, тагмы,488 все войско и городской сброд, кои и прежде призывали в молитвах Василия, провозгласили его самодержцем.489 Он же, как только пришел к верховной власти, и себя и бразды правления своего вручил Богу и сотворил молитву такими словами: "Христос - царь, твоим судом получил я царство, тебе вручаю я и его и себя".490 Он тотчас призвал к себе из совета старейшин491избранных и высоким саном отмеченных и с ними вместе отворил царское казнохранилище, но из огромных денежных груд не нашел ничего, кроме трех кентинариев (об этом уже говорилось). И потребовал царь расходную книгу, нашел ее у одного евнуха - старика протоспафария Василия, увидел, куда деньги ушли, и созвал по этому поводу на совет лучших людей, единодушный суд которых гласил, что не по праву получившие возвращают деньги в казну...492 Но царь, смягчая строгость приговора, велел каждому вернуть в царскую сокровищницу лишь половину того, что взял. Так они и сделали, хотя не заслужили никакой щедрости и немало даров оставили у себя; в царское же казнохранилище поступило триста кентинариев, кои принялся царь употреблять на срочные нужды и распределять как должно.
      29. В тот самый день, когда пришел Василий к самодержавной власти, явил Бог знак перемен к лучшему для Ромейской державы, и прибыла в сей царственный город весть о великих победах и об избавлении от плена множества христиан. И вот совершил царь выход в великий храм Бога, носящий имя мудрости его,493 воздал благодарение за все, а на обратном пути раздавал щедрые дары и распределил между подданными много денег (не из казны, что пустовала, а собственных, кои приобрел раньше). И супруга его царица Евдокия вместе с сыновьями Константином и Львом494 щедро одаривали граждан и много раздала им своих денег. В то время, как уже говорилось, у царя было денег немного, но позже к ним добавились большие суммы, во-первых, потому что Бог в вознаграждение справедливости и жалости Василия к подданным благоволил в дни его царствования явить на свет множество скрытых в земле сокровищ, во-вторых, потому что Василий нашел в частной казне своего предшественника Михаила золото, в которое тот переплавил прекраснейшие изделия (я говорю о знаменитом золотом платане, двух грифах из чистого золота, двух золотых чеканной работы львах, инструменте из чистого золота, других разных золотых столовых приборах, одеяниях царя и августы и платьях, подобающих большим чинам - все они золотом шитые), так вот, как говорилось, Михаил все это переплавил, собираясь употребить на удовольствия.495 Но прежнего царя вовремя убрали, золото обнаружили, перечеканили на монету, и оно царю весьма пригодилось на разные нужды. Ведь, как говорится, без денег не обойтись и ничего без них нельзя сделать.496 Но все это позже.
      30. Оказавшись у кормила власти, вознесенный провидением Василий сразу, как говорят, "от меты",497 постарался явить себя достойным величия своих обязанностей, бодрствовал ночами, бдел днями, напрягал весь ум, прилагал всю волю, дабы для всех своих подданных стать источником блага, дабы исправились и круто изменились к лучшему государственные дела. И прежде всего он отобрал и без мзды возвел на должности самых лучших, коих первой заботой и делом (и по врожденным свойствам, поскольку были они лучшими, и из-за строгого царского надзора) стало блюсти руки чистыми от всякой наживы, более всех прочих добродетелей почитать справедливость, радеть об укоренении повсюду равенства, дабы не притеснялись бедняки богачами (дабы никого не подвергли несправедливой каре, но избавился бедный и нищий от сильнейших498 и мало-помалу воспряли духом люди, кои, как он знал, пали духом и увяли от пережитого), и вдохнуть силы в людей, восстановить их в прежнем благоденствии. Склонные от природы к добру (таковы были эти избранники!), зная о ревности к нему царя и о недреманом царевом надзоре, они изо всех сил старались превзойти друг друга в исполнении долга, и вот уже изгонялась отовсюду несправедливость, а справедливость торжествовала. И руки, многочисленней бриареевых,499 тянувшиеся прежде к чужому добру, вроде как оцепенели и опустились, а немощные прежде члены бедняков обрели силу, ибо каждый мог без страха возделывать свое поле и собирать плоды со своего виноградника, и никто уж не дерзал отнять у них родную оливу, но каждый мог вкушать отдых в привычной и родной ему тени. Так правил сей благочестивый царь всем подвластным ему народом из селений, областей и городов его державы. Если же где возрастал и крепко укоренялся какой-нибудь побег зла и не могли местные власти обратить его к добру или выкорчевать, сам царь принимался за его обращение или назначал ему какое-нибудь лечение. Стремясь наконец отовсюду искоренить несправедливость, сей несравненный царь повсеместно издавал и рассылал по всей стране указы, упразднявшие и отменявшие всяческие дарения, кои до тех пор за давностию лет и мерзкому обычаю казались разумными. И вот равноправие и справедливость, будто возвратившись из дальнего изгнания, казалось, вернулись к жизни и получили гражданство среди людей.
      31. Людей, пригодных к судейским обязанностям и от учения образованных, и по характеру и нраву благочестивых и бескорыстных, он с низших ступеней поднял, чинами возвысил, положил им ежегодную рогу, иное довольствие и щедрые выдачи и назначил их чуть ли не на каждую улицу и каждое непорочное обиталище. Здание, называемое Халкой, некогда роскошное и удивительное, но от времени, небрежения властителей, а также пожаров во многих местах уже разрушенное, с прохудившейся крышей, он трудами своими и многими затратами расчистил, украсил и устроил там общий суд, поважней Ареопага и Гелиеи.500 Но не только отбирая и выдвигая таких судей, даровал он справедливость людям, утверждавшим, что страдают несправедливо: он ежедневно выдавал пропитание тем, кто вынужден был приходить в царственный город из-за насилия сильнейших. Опасаясь, что многие нередко покидают город из-за недостатка средств к существованию, не дождавшись завершения их дела, он назначил им достаточное довольствие, на которое истцы могли существовать, пока судья не вынесет приговор. Делал он это не только для полного искоренения несправедливости, но и сам себя проявлял по этой части. Когда случалось ему отдыхать от военных походов и приема всевозможных посольств, царь покидал дворец, восседал в так называемом Гениконе, названном так, по-видимому, из-за массы стекающихся туда отовсюду людей,501 и с великим тщанием и непременным усердием рассматривал дела тех, кого, как это часто бывает, пользуясь непомерной своей властью, обидели сборщики налогов и кто, будто в общий пританей,502 явилися в это судилище со своими жалобами. Вот так защищал он обиженных и законными наказаниями отбивал у обидчиков охоту к подобным вещам. Рассказывают, будто через некоторое время пришел как-то раз царь в этот суд, чтобы защитить обиженных от обид, а жалобщиков не оказалось. Царь решил, что им закрывают к нему доступ, и разослал стражников по всем частям города с приказом искать людей, у которых есть какие-нибудь жалобы. Те вернулись с сообщением, что нигде не нашли ни одного жалобщика, и тогда, говорят, сей благородный царь заплакал от радости и возблагодарил Бога. Увидел царь, что есть у дурных людей возможность злоупотреблений из-за того, что при записи налоговых сборов ради краткости пользовались старыми знаками дробей: одной второй, одной шестой, одной двенадцатой. И вот решил он пресечь возможность для любителей злоупотреблений и распорядился писать в налоговых списках простыми буквами, которые бы и крестьянин мог прочесть, обозначая суммы полностью выписанными и четкими цифрами, при этом выделил средства и на книги, и на писание, и на писцов, дабы не терпели бедняки обиды.503 И стало это великим знаком радения его о подданных, ведь желал он, чтобы никто ни от кого не терпел обид. Таков был он в делах общественных и гражданских.
      32. Не пожелал царь оставить без своих забот и божьи церкви (разместились они в мирском корабле и находятся под попечением властителя, тем более что был Василий боголюбив и носил в себе великий страх божий). Увидел царь, что и они пребывают в волнении и брожении, что и их из-за прежнего властителя коснулась общая порча, что лишен стада и трона своего их законный предводитель504 и что другой ими владеет; не закрыл глаз царь на это, но собрал и созвал отовсюду божьих иереев, как смог, унял волнение в церквах, подтвердил решения прошлого седьмого священного собора, предал анафеме уцелевших еще еретиков-иконоборцев.505 И дал он церкви истинного жениха, детям - отца в соответствии с канонами, а занимавшего его место освободил от дел, пока не призовет того Господь к себе.506 Так по-доброму и по-хорошему распорядился он церковными делами и своим тщанием и радением водворил сколь возможно спокойствие в церкви.
      33. Кроме того, он обнаружил в гражданских законах неясность и путаницу, ибо смешаны были хорошие и дурные, то бишь вместе и без разбора записаны устаревшие и действующие, и вот сколь было можно и должно, он их исправил, устаревшие по бесполезности устранил, а множество, силу имеющих, очистил и ради легкости запоминания объединил по главам в едином своде.507
      34. Как гусеницы к сладким деревьям, липнет зависть к добрым делам, и дурные демоны, завидующие благоденствию и благополучию, руками мерзких людей пытаются замутить поток добра. Потому и составили заговор и замыслили убийство императора Симватий и Георгий вместе с толпой преступных и нечестивых людей. Но не допустил, не позволил Бог, чтобы так скоро отомстило зло за свое поражение и вытеснило на земле благозаконие и справедливость: один из заговорщиков раскрыл их мерзость. В соответствии с уликами грозило им по закону высшее наказание: помимо изъятия и конфискации всего имущества еще и лишения самой жизни.508 Но человеколюбие сего благородного царя определило им только вырывание глаз, да и то лишь у зачинщиков этого мерзкого заговора. Он бы еще и больше умерил бы наказание, если бы не знал, что его чрезмерное человеколюбие побудит и других подражать преступникам, а это заставит и его прибегнуть к суровым карам. Вот почему упомянутым наказанием он дал этим людям время для раскаяния, а остальных негодяев усовестил. Желая пресечь всякие поползновения алкающих чужой смерти, он возвел в царское достоинство старших из сыновей своих, Константина и Льва, взращенных и воспитанных по-царски и сияющих всеми императорскими добродетелями. Этим он еще больше укоренился. на троне и вознес на него благородные царские побеги.509
      35. Раз уже я заговорил об этом, хочу рассказать и о других его детях и как благочестиво распорядился он каждым из них, ибо как и древних благочестивых и блаженных мужей, а может и более, нежели их,. наградил Бог Василия детьми многочисленными и прекрасными, и вот через некоторое время приобщил к царской власти и третьего своего сына - Александра. Младшего же из них, Стефана, он, как Авраам Исаака, отдал Богу и сопричислил и посвятил божьей церкви. Женское же племя, числом мужескому равное, он в святой обители всеславной мученицы Евфимии510 принес в дар и посвятил Богу как угодное ему приношение и жертву и украсил их платьем и одеждами, кои положены святым и непорочным девам, невестам бессмертного жениха Христа.511 Хотя по времени эти события случились и позже, но рассказ о них пусть будет помещен здесь, как по природе, так и в связи с повестью о четверице братьев.
      36. Когда успешно и в согласии с благочестивым и богоугодным его намерением были улажены внутренние дела, беспокойная забота о государственном благе позвала его в дальние походы, дабы своими трудами,. благородством и мужеством расширил он пределы державы и подальше оттеснил и отогнал неприятеля. И не отверг царь этих забот, но прежде всего созывом и призывом новобранцев пополнил воинские списки, сократившиеся оттого, что урезано было войску жалование, рога и царское довольствие, укрепил его выплатами и дарами. Он упражнял солдат в воинской науке, непрерывными трудами обучил искусству боя, преподал в лучшем виде науку послушания и соблюдения дисциплины и только. после этого двинулся с ними походом против варваров на защиту своих земляков, родичей и подданных. Ведь знал царь, что даже простейшим из ремесел нельзя овладеть без учения и даже сапожному делу не выучиться без наставника, я уже не говорю о чем-либо более серьезном. Если можно было бы по одному желанию, без учения и нужного опыта постичь воинское искусство и науку, это означало бы, что не делу учат, а вздор несут в трактатах по тактике знатоки военного дела, не говоря уже о великих самодержцах и полководцах, воздвигших много трофеев над многими врагами, ибо никто из них никогда не рисковал выступить на неприятеля. с необученным и неподготовленным войском. Но нельзя ни знать без учения, ни воевать без упражнения и тренировки. Вот почему сей доблестный царь первым делом снарядил и обучил воинские полки, пополнил старое войско новонабранным, подобающими выплатами и дарами придал силы и укрепил десницы воинов, а уж потом ударил с ним по врагу, воздвиг множество трофеев, завоевал тысячи побед.
      37. Коротко расскажу об этом. Положение города... занявшись делами512... с наступлением весны облачился в доспехи, встал в ряды своего воинства, полагая, что истинный властитель обязан первый встретить опасность и ради благоденствия подданных добровольно принять на себя все труды и муки. Как раз в это время правитель Тефрики именем Хрисохир, отличный и мужеством и умом, весьма тревожил ромейскую землю и народы, ежедневно брал в полон множество сельских жителей и потому держал себя надменно и нагло, вот против него и подвластного ему города и отправился походом царь. При всей своей дерзости и наглости не осмелился Хрисохир в открытую противостоять доблести приближающегося войска, мужеству и уму самодержца, но отступил и решил оборонять и укреплять лишь свой город. И вот, не испытывая никакого сопротивления, двинулся вперед царь, разоряя, грабя, разрушая и сжигая все подвластные Хрисохиру городки и селения, захватывая неисчислимую добычу и полон. Подойдя к самой Тефрике, он попытался было взять город налетом и небольшим приступом, но увидел, что неприступна она и сильна и крепостью стен, и огромным множеством варваров, и изобилием припасов, а поскольку за короткое время вся округа была разорена, провиант почти весь съеден огромной толпой воинов, решил отказаться от длительной осады. Он разграбил Авару, Спафу и другие близлежащие крепости и, повернув назад, возвратился на родину, ведя за собой все войско в целости и сохранности и, как говорилось, с добычей и пленными.513
      38. Между тем другой исмаилитский город под названием Гаранта, став свидетелем великого избиения в Тефрике, отправил послов, просил даровать ему мир и записать в число союзников. И великий царь, проявляя столько же кротости к друзьям, сколько суровости к недругам, уступил послам, даровал мир просящим и оттого вместо неприятелей приобрел союзников. Многие последовали этому примеру, и среди них армянин Куртикий, владевший тогда Локаной и непрерывно разорявший окраины ромейской державы, который перешел к самодержцу и передал ему и город, и оружие, и войско, ибо был восхищен его кротостью, сочетавшейся с мужеством и справедливостью в соединении с силой.514
      39. Пока наблюдали за ним враги и ждали, против кого он обратится, чтобы и им изготовиться к обороне, царь отправил отряд отборных воителей против Запетры. Воины ускоренным маршем прошли через теснины, напали на город, взяли его первым приступом, убили многих жителей, захватили богатый полон и добычу и вывели из тюрем их давних узников. Затем они спалили окрестные села, разорили Самосату, сходу переправились через Евфрат (они не встретили никакого сопротивления, поскольку враги расположились лагерем неподалеку от царя), захватили большой полон и добычу и возвратились к самодержцу, который все еще находился у реки Зарнух (где Керамисий) и вроде будто пребывал в праздности, а на деле все мудро устраивал руками своих подданных.
      40. Снявшись оттуда, царь со всем войском двинулся по дороге в Мелитину. Подойдя же к берегу Евфрата, увидел, что река из-за жаркого времени разлилась и вышла из берегов, но сидеть у переправы и ждать, пока воды усмирятся, счел негожим и недостойным своей силы и потому решил перебросить через реку мост и спешно совершил для этого все необходимые приготовления. Желая утешить своих воинов, помочь им легче переносить тяготы труда, да и себя изнурить добровольным трудом, чтобы, если случится заниматься недобровольным, не оплошать и не опешить, он ревностно трудился вместе с воинами и, взгромоздив на плечи огромные тяжести, доставлял их к мосту: грузы, которые легко таскал царь, с трудом переносили три воина.515 Переправившись таким образом через Евфрат, он немедленно разорил крепость под названием Рапсакий. Он также приказал халдам и колониатам напасть на земли между Евфратом и Арсином, овладел благодаря им большой добычей и полоном и разорил крепость Куртики, Хахон, Амер, Муриник и Авделу. Сам же напал на Мелитину, тогда мужами обильную и варварами густонаселенную, и хотя они перед городом бросились навстречу ему с варварскими завываниями и криками, явил тогда царь свою доблесть, так что не только. подданных, но и врагов поразили его мужество и ловкость. С трезвым расчетом и одновременно юношеским пылом напал он на врага, явил силу, отличился отвагой, предстал вопреки всем опасностям бесстрашным и неодолимым и первый, сея кругом смерть, обратил противников в бегство. Потом и его воины сделали то же самое со своими противниками и, нанося смертельные раны, преследовали их до самого города, так что равнина перед крепостью усеялась трупами, а вода перед стеной окрасилась кровью. Много неприятелей было взято живьем, иные сами в страхе перебежали к нам, а остальные были заперты в крепости и не могли уже из нее выйти. Решил тогда было царь установить машины, подвезти всяческие осадные орудия и в штурме явить свою доблесть и отвагу, но когда увидел, как крепок город поясом стен, неодолим из-за множества защитников на стенах, а также узнал от перебежчиков, что имеет изобилие припасов и не боится длительной осады, снялся оттуда и напал на манихейскую землю.516 Он посек ее как дерево, предал огню дома, все на своем пути разорил, сжег и срыл до основания крепость Аргауф, а также Кутакий, Стефан и Рахат. Потом он щедро вознаградил свое войско, каждого из отличившихся отличил наградами и с богатой добычей и победными венками вернулся в царственный город. Войдя через Золотые ворота будто древние самодержцы-триумфаторы великославного Рима, принял он от народа победные славословиями здравицы и, как был с дороги, отправился в великий дворец Мудрости божьей, дабы вознести молитвы и подобающие благодарения. Занимавший тогда патриарший престол517 увенчал его победным венком, и царь вернулся во дворец.
      41. И снова погрузился он в государственные заботы, принимал и как должно ответствовал посольствам разных народов. Недолго услаждал он душу с женой и детьми, но обходил в городе святые и божьи храмы и молился в них, а потом снова принимался за привычные дела - государственное управление и суд - и выказывал при этом заботу и неусыпное попечение о подданных. Ежедневно посещая святой божий храм и взывая к своим заступникам перед Богом, архистратигу Михаилу и пророку Илье,518 он без конца молил господа не дать ему умереть, прежде чем не увидит погибель Хрисохира и три копья, вонзившихся в его мерзкую голову. Так все позже и произошло. Дело было так. На следующий год упомянутый Хрисохир напал на ромейские земли и принялся их грабить. а царь, как и обычно, отправил против него начальника схол.519 Тот выступал во главе всего ромейского войска, но, поскольку встречи с врагом в открытом бою опасался, ромейское войско следовало за неприятеле на некотором расстоянии, отражая отдельные набеги и не позволяя беспрепятственно рассеяться по стране. В чем-то варвар преуспел, в чем-то потерпел неудачу и, когда время позвало его, вспомнил о возвращений на родину и с богатой добычей отправился в свои земли. Начальник же схол приказал двум стратигам (Харсиана и Армениака) со своими отрядами следовать и сопровождать Хрисохира до Вафириака, оттуда же, если Хрисохир пошлет войско в ромейские пределы, сообщить об этом доместику, а если прямым ходом отправится в свою берлогу, оставить его и возвратиться.
      42. Когда варварское войско к вечеру подошло к так называемому Вафириаку и встало лагерем у подножия горы, а ромейские стратиги расположились повыше и принялись обсуждать дальнейшие планы, между воинами обеих фем, таксиархами и лохагами, начались споры и раздоры, кто кого превосходит, харсианские воины приписывали превосходство в отваге и мужестве себе, а воины из Армениака не соглашались уступить им первенство в воинской доблести. Как рассказывают, когда распря разгорелась и страсти накалились, главари отряда из Армениака сказали, что незачем нам кичиться на словах мужеством и впустую хвастаться, если можно на деле показать, кто из нас отважней. Враг невдалеке, и давайте по делам выявим храбрецов и по доблести рассудим, кто первый. Речи эти дошли до стратигов, которые учли мужественный порыв и рвение войска и сочли свое положение на местности выгодным, поскольку должны были с возвышенности напасть на врага, расположившегося на равнине, и разделили свои силы надвое. Было решено, что около шести сотен отборных воинов вместе со стратигами нападут на варварское войско, остальная же часть немногочисленного ромейского воинства, чтобы создать впечатление многочисленности, будет стоять наверху в готовности. При этом они договорились о времени, чтобы, когда воины нападут на врага, они тоже подняли оглушительный шум громкими криками и звуками труб, многократно усиленных горным эхом. И вот они облачаются в доспехи и, пользуясь ночной темнотой, незаметно приближаются к неприятельскому лагерю. Перед рассветом, когда солнце не успело еще окончательно покинуть нижнюю полусферу,520 они с громким торжествующим пением и с криками: "За крестом победа!" - набросились на врага, с горы же им вторили боевые кличи остальных. Пораженные неожиданностью, варвары не имели времени ни построиться, ни даже различить, что за орда на них движется, и никакого иного для себя спасительного выхода найти не смогли, как только обратиться в бегство; их устрашила и повлекла к гибели горячая царская молитва. Во исполнение приказа ромеи непрерывно громко окликали вовсе не участвовавших в преследовании стратигов, тагмы и начальника схол и тем ввергали бегущих в еще больший страх и замешательство, преследование растянулось на тридцать миль, и все пространство усеялось бесчисленными трупами.
      43. Как рассказывают, сей бесстыдный и дерзкий Хрисохир бежал вместе с несколькими воинами из своей свиты, а преследовал его некий ромей, Пулад именем, который в свое время находился в плену в Тефрике он, отличаясь нравом приятным и утонченным, был близок и знаком Хрисохиру. Увидев, с каким рвением и старанием тот его преследует, варвар, обернувшись, сказал Пуладу: "Что я тебе сделал плохого, несчастный, что ты, как бешеный, преследуешь меня и хочешь убить?" На что тот коротко ответил, что за благодеяния твои, господин, по божьему внушению я тебе воздам сегодня, для того тебя и преследую. И вот один, словно лишенный Богом рассудка, в страхе и отчаянии скакал впереди, а другой следовал за ним с отвагой и дерзким задором, пока не оказался преследуемый перед глубоким рвом, перемахнуть через который у его коня не было ни сил, ни смелости. В то время как Хрисохир раздумывал, что делать, Пулад поразил его копьем в бок, и тот, теряя сознание от боли, тотчас рухнул с коня. Тут один из его слуг, Диаконица именем, стремительно соскочив на землю, принялся помогать упавшему и, положив его голову на свои колена, зарыдал от горя. В этот момент к Пуладу присоединились и другие воины, которые, спрыгнув с коней, отрубили у лишившегося уже чувств и умирающего Хрисохира голову, а этого Диаконицу присоединили к числу других пленных. Так неприятель потерпел нежданное поражение, а христианская слава взметнулась ввысь, и вместе с вестниками сей радости отправили царю голову Хрисохира.521 А пребывал он тогда в так называемом Петрии, где находилось святое обиталище его родных дочерей.522 И когда доставили ему голову, вспомнил царь свои молитвы и со слезами устремил око разума к тому, кто исполняет желания молящих, приказал принести лук и стрелы, быстро натянув тетиву и не глядя, метнул три стрелы в преступную голову, и ни одна не миновала цели. И счел царь, что достойно воздал после смерти нечестивцу за многие тысячи тех, коих тот погубил за долгие годы своего владычества. Такой конец постиг Хрисохира и расцветшую тогда мощь Тефрики благодаря помощи Господа, склонившегося к беспрестанным мольбам царя, благочестиво царствующего Василия.
      44. Когда свято и боголюбиво завершил жизнь славный патриарх Игнатий, который в седой старости, в свите добродетелей и среди всеобщего славословия покинул этот мир и переселился в лучший, царь по-доброму отдал церковь тому, кто прежде притязал на нее не по-доброму, и на пустующий трон града-царя в согласии с законами и канонами возвел мудрейшего Фотия. Он и прежде, почитая его разнообразную мудрость и добродетель, не обходил Фотия своими милостями и почестями и, хотя лишил его трона (ибо ничего не хотел предпочесть справедливости), все сделал, дабы его утешить. Потому и поселил Фотия в царском дворце и назначил воспитателем и наставником своих детей.523 Так царь, насколько доставало его сил, не обходил вниманием ни одного страждущего, со всеми обходился приветливо и радушно и непрестанно, как мог, их утешал.
      45. Хотя к своим подданным он относился с отеческой любовью и попечением, нашлись люди, которые его ненавидели и, того более, завидовали и злоумышляли на его жизнь. Так, например, пресловутый Куркуас, возгордившись, как это случается, от богатства и роскоши, захотел присвоить себе власть и, составив из толпы своих единомышленников заговор, только ждал случая для нападения. Но до этого дело не дошло, один из заговорщиков донес царю об этих замыслах, и негодяи были отданы правосудию. Но снять человеколюбие благородного царя смягчило суровость правосудия и умерило наказание. Только самому зачинщику вырвали глаза, а остальных человеколюбиво вразумили бичеванием тела и лишением волос. И получили они должные наставления скорее как бы от отца, нежели господина.524
      46. Не позволяли царю дремать заботы о государстве и еще не завоеванные трофеи. Прежде всего царь умом, тщанием, а также обильными дарами, использовав и убеждение и силу, отторг от варварской власти и вернул в исконное владение ромеям необходимый для Ромейской державы прекрасно укрепленный Лул,525 который вместе со всем гарнизоном был захвачен агарянами в результате прежнего нашего легкомыслия относительно... и небрежения всем полезным; эта крепость сильна и неприступна благодаря своему местоположению. А после Лула и крепость Мелуй добровольно сдалась самодержцу и провозгласила его своим господином. Манихейский же город Катавалу царь разорил тогда стараниями своих стратигов. Но не столько радовали его успехи, завоеванные чужими руками, сколько огорчало, что не воздвигает он трофеи собственными трудами и опасностями. Вот почему, взяв с собой старшего из сыновей, Константина, дабы, как молодому псу, дать благородному отпрыску вкусить крови и самому стать его учителем в военном искусстве и в непреклонной отваге перед лицом опасности, отправился с ним в Сирию, прибыл в Кесарию у Аргея (это первый из городов Каппадокии), наставил войско своих отборных солдат в военном искусстве, выделил из них отряд, который отправил вперед, как передовой дозор и разведку, а сам с основным войском двинулся за ним, дабы острие хорошо выкованного меча направить вперед, а его мощнейшую часть пустить вослед. Быстро миновав опустевшие крепости, они разрушили Псилокастел и Парамокастел и захватили в плен остававшихся там жителей. Обитатели же крепости Фалакра испугались двигающегося войска и добровольно сдались царю. А Апавдел (сын Амра), эмир Аназарва, который, пока был царь далеко, как истинный варвар храбрился и хвастался, теперь вместе со строем мелитипцев искал спасения в бегстве и безопасным для себя счел только спрятаться в какой-нибудь норе. В буре этого наступления были разрушены Каис, или Катасам, Ровам, или Энделехон, а вместе с ними Андал и так называемая Эримосикея; тогда же перебежал к царю и небезызвестный Сим, сын Таила, державший под своей властью теснины Тавра и опустошавший ромейские окраины.526
      47. Пусть никто не удивляется и не досадует, что я так коротко, просто и как бы наспех повествую о столь великих деяниях: мой рассказ, можно сказать, уподобляется быстроте самих дел и потому так прост и бегл. Ибо скорее захвачены были эти земли и завершены деяния, нежели пишутся эти строки. А с другой стороны, немало времени уже утекло с тех пор и как бы от долгого молчания поблекли подробности, и не могу я ни знать, ни поведать о видах боевых построений, натисках нападающих, развертывании и смыкании рядов или удачных стратегических маневрах, и потому не надо мне медлить и как бы копаться в частностях, которыми расширяется повествование.527 Ведь сведений бездоказательных (а разговоров пусть ведется сколько угодно) я без проверки не приемлю, дабы не подумали, будто приписываю я царю вымышленные деяния, никогда им не совершавшиеся, тем более что и сам он при жизни не любил речей льстивых и усладительных. И уж если не хватает у нас ни досуга, ни сил описать события, всеми признанные, то не растягивать же рассказ о сомнительных. Однако вернемся назад и возвратим повествование на первоначальный путь.
      48. После этого царь переправился через реки Онопникт и Сарос и подошел к Кукусу,528 выжег заросли, вырубил деревья, сделал проходы в непроходимых местах и одержал верх над засевшими в них отрядами. Достигнув Каллиполя и Падасии и одолевая неодолимую дорогу, он сошел с коня и пешим шел по узкой тропе, своим усердием ободряя обессилевших воинов. Явился он тогда и к Германикии, но поскольку противника не оказалось и следа (все вражеские воины заперлись в городе и ни один не решался выйти на бой), царь предал огню всю округу, обратил красоту предместий в поле опустошения и отправился к Адате. Но на открытое сражение жители города не осмелились, спрятались за стенами и решили выдерживать осаду. Поэтому царь опустошил предместья, разорил городок под названием Геронт, отдал его на разграбление своим воинам, возбудил их отвагу добычей, напал с ними на стены, пустил в дело осадные орудия и весьма надеялся силой войска взять город в сокрушительном приступе. Видя, однако, с какой беспечностью относятся ж происходящему жители города, как вроде и не обеспокоены они гибелью своей отчизны, решил выяснить, на что возлагают они свои надежды и почему, по видимости, не обращают на него почти никакого внимания. И вот от одного из местных жителей он услышал, что некий человек, слывущий в городе благочестивым, осведомленный то ли благодаря божественному знанию, то ли благодаря научным расчетам, совершенно уверил их в том, что взять город суждено не тебе, ныне осаждающему его, а другому человеку из твоего рода, Константину именем; потому и не волнует их случившееся. В ответ царь показал на своего сына, назвал его имя, Константин, и сказал, что уж не так далек от истины их пифийский оракул в том, что ныне должен быть взят город. На что собеседник возразил, что не этот Константин должен разорить город, а другой из потомков твоих через много лет. Эти речи раздражили царя и, решив делом опровергнуть пустую болтовню, он еще усердней приступил к осаде и решительней пустил в дело машины. Но видел царь, что старается он вовсю, а успеха нет, что твердо рассчитывать ему не на что, понимал, какой ущерб терпит под открытым небом в этих холодных местах его воинство, а потому, решив, что уж лучше ему сохранить своих людей, нежели одолеть врагов, счел нужным уйти оттуда до наступления зимы. Так было тогда, нам же, кто по прошествии столького времени стал свидетелем осуществления сего пророчества, приходится лишь удивляться, сколь точное знание и какое постижение истины было присуще этим варварам, чья жизнь и суеверия столь предосудительны. Ведь не смог тогда царь взять город, а ныне, в наше время его внук, дитя Порфиры Константин, сын мудрейшего Льва, совершил сей подвиг, и ему принадлежит честь истребления всех жителей Адаты.529 Вот так, по речению Гомера, счастье, когда у почившего мужа останется бодрый сын, чтоб отметить дерзнувшим посягнуть на державу его предков.530 Но пусть вернется рассказ на стезю свою и сообщит о дальнейших событиях.
      49. Он насытил тогда войско полоном и добычей, потом, вспомнив ввиду трудной и долгой дороги о возвращении, велел мечом освободиться от пленников и оставил потомкам Агари великий страх перед собою. Предвидя нападения варваров в теснинах (знал царь, плохи оправдания стратига: "Я де такого не ожидал"), он устроил в удобных местах засады и схватил немало тех, кто сам хотел взять в плен других. Видя такое, властитель тех мест, небезызвестный Авделомел, отправил послов, просил мира и безопасности, обещал стать благомысленным рабом и вручил под начало и покровительство царю подвластные ему крепости и земли. И царь принял просьбу, предоставил искомое, и стал с тех пор Авделомел добровольным царским союзником против своих соплеменников. Оттуда он, перевалив через гору Аргей, прибыл в Кесарию, где получил победные известия из Колонии и Лула. Не заставили себя ждать и хоругви, множество добычи и пленных из крепостей Тарса и манихейских городов. Там же велел он перебить и огромную толпу приведенных ему курдов, ибо те были почти ни на что не годны, а уже и так перенасыщенное войско не желало тащить за собой бесполезную обузу. Войдя на обратном пути в Мидей, царь вознаградил своих воинов, обласкал и продвинул каждого в соответствии с проявленной доблестью, отпустил их на зиму, а сам двинулся дальше. Придя в царственный город, он по прежнему обычаю принял от патриарха венок победы, а от народа - победные славословия.
      50. С течением времени увяла и померкла Тефрика, расцвела и окрепла мощь тарсийцев, и уж снова наседали они на крайние пределы Ромейской державы.531 Некий Андрей из скифов, в то время человек известный, являя образцы мужества, не уступавшего его силе, нападал на них и многих (особенно выезжавших в набеги и отрывавшихся от остального войска) убивал и брал в плен. Он ежедневно давал немало свидетельств мужества и ума, и был возведен царем в сан патрикия и назначен начальником схол. Ну а после этого он уже с большими правами и властью непрестанно вступал в открытые сражения с мелитинцами и тарсийцами и одерживал над ними победы. Как-то раз написал ему эмир Тарса слова, полные безумия и хулы на господа нашего Иисуса Христа, Бога и его святейшую матерь, что де вот посмотрю я, как поможет тебе сын Марии и сама родительница его, когда я с добрым войском пойду на тебя. Взял он тогда это поносное письмо и с великим плачем возложил к образу Богородицы с сыном на руках и сказал: "Смотри, мать Слова и Бога, и ты, предвечный от отца и во времени от матери, как кичится и злобствует на избранный народ твой сей варвар, спесивец и новый Сенахирим, будь же помощницей и поборницей рабов твоих и да узнают все "народы силу твоей власти". Такое с содроганием сердца и великим плачем говорил он в мольбе к Богу, а потом во главе ромейского войска выступил против Тарса. Дойдя до места под названием Поданд, где протекает одноименная река, обнаружил он выстроившееся против него варварское войско. С упованием на Бога сей доблестный муж бросился на врага со всем своим войском, кое прежде вдохновил к бою призывными речами и немало явил примеров ума и мужества, а поскольку его ипостратиги, таксиархи, лохаги и все простые воины мужественно сражались, обратилась в бегство от этой великой резни толпа варваров, сам же эмир и цвет воинов, его окружавший, пали еще раньше. Лишь немногие остававшиеся в лагере или стоявшие в задних рядах с трудом избежали опасности и спаслись в Таре. Своих похоронили, трупы врагов стащили в одно место и сложили из них высокую гору, дабы служила она потомкам вместо памятника, а потом он вернулся домой с добром, добычей и многочисленными пленниками, при этом отнесся к своему успеху благоразумно, счел его лишь божьим делом и Господу приписал и водительство в бою, и великую эту победу.532 Поэтому он и отказался двигаться дальше, опасаясь, как бы из-за ненасытной жажды побед и стремления к большему завистливая Немесида, как это нередко случается, не сгубила уже достигнутого. Он сообщил самодержцу о всем случившемся, но получить награду за свои подвиги ему помешали зависть соперников, которые прожужжали уши царю и клеветали на него, будто по злой воле он не дал ромеям захватить Таре. "Потому что, - говорили они, - отдал бы Бог город в наши руки, если бы только Андрей воспользовался победой, да и воины были воодушевлены успехом, потеряли же мы его по легкомыслию полководца". Эти непрерывные речи убедили царя (ведь нередко и разумных людей обманывают речи, которые им по сердцу), и лишил он Андрея должности, поскольку де тот не использовал до конца доблестные победы над врагами, а вместо него назначил командовать тагмами и всем войском небезызвестного Кесту, именуемого Стипиотом, который и Таре взять обещал, и в неразумии своем надеялся совершить многие другие подвиги.533
      51. Тот сразу со всем ромейским войском отправился к Тарсу, и тут выяснилось, что вовсе Андрей не злоумышленник и трус, а осмотрительный, разумный, отменный военачальник. Стипиот полагал, что варвары уже у него в руках, и потому ничего дельного заранее не предусмотрел, не подготовил засад, ни о чем не подумал, как это полагалось бы опытному я рассудительному полководцу, но в неразумии ума и неосмотрительной дерзости явился к самому Тарсу в место, именуемое Хрисовулом. Видя такую неосторожность (Стипиот не разместил войско в надежных местах, не защитил лагерь ни валом, ни рвом и не сделал ничего другого, что предусмотрел бы разумный и искусный полководец), варвары решили похитить победу ночью, напали на него, бездумного и беззаботного, и, воспользовавшись трудным и тяжелым положением своих противников, применили, как выяснилось, умный маневр. После недавнего поражения их оставалось мало, все они были наперечет и из-за своей малочисленности по необходимости прибегли к хитрости: собрали множество коней, к их хвостам привязали сухие шкуры и по сигналу погнали их во многие места ромейского стана. А потом и сами они, гремя тимпанами, устремились с разных сторон и с обнаженными мечами ворвались в середину лагеря. Смятение и страх обуяли ромейское войско; смешавшись между собой кони и люди валились в одну кучу. В результате варвары одолели, учинили неимоверную резню, и множество наших бесславно сами задушили и растоптали друг друга. Так нежданно и негаданно одолели нас дети Исмаила и, перерубив жилы Ромейской державы, звуками тимпанов и варварскими завываниями отпраздновали свою победу. Такой исход этому бессмысленному походу уготовила для ромеев зависть, и такой трофей над прежде торжествовавшими ромеями поставила ревнивая Немесида.534 Так обстояли дела во времена благочестивого царя Василия в землях восходящего солнца.
      52. Перехожу к рассказу о западных. Соответственно всему прочему еще больше небрегли в царствование Михаила западными делами, и потому почти вся Италия, которая прежде принадлежала нашему новому Риму,535 а также большая часть Сицилии были завоеваны соседней Карфагенской державой536 и превратились в данника варваров. К тому же еще и скифы, обитающие в Паннонии, Далмации и лежащих за ними землях (я имею в виду хорватов, сербов, захлумов, тервуниотов, каналитов, диоклитианов и рентанов) сбросили узду исконного ромейского владычества, приобрели самостоятельность и самовластие и управляться стали только собственными правителями. А большая их часть впала в отступничество еще большее и отреклась от божественного крещения, так что уж не было у них больше залогов дружбы и служения ромеям.537
      53. Так обстояли дела на Западе, такая там царила сумятица и беспорядок, а со временем добавились еще и карфагенские агаряне, которые, поставив начальниками Солдана, Самву и Калфуса, коих за пороки и военную опытность ценили много выше других своих соплеменников, послали против Далмации флот из тридцати шести кораблей, захвативших много далматинских городов, и среди них Вутому, Росу и Нижний Декатор. Поскольку все шло по их расчетам, враги подошли к главному городу всего этого народа (его название Рагуса) и довольно долго осаждали его. Но захватить его с налету они не могли из-за отчаянного сопротивления защитников, для которых, как говорится, дело шло о жизни и смерти. Какое-то время рагусяне терпели беды, но доведенные до крайнего отчаяния и теснимые нуждой отправили послов к царю, словно и не знали, что совсем другим занят властитель, и просили пожалеть и защитить тех, кому грозило обратиться в данников не признающих Христа. Послы еще не прибыли в царственный город и находились где-то в пути, когда покинул мир этот ничтожный царь, а самодержавная власть перешла к неусыпному и неустанному радетелю общего блага Василию.538 А он и прежде печалился и страдал их бедами и теперь выслушал послов со вниманием, хорошо понял все тяготы осажденных, счел раны единоверцев своей болью и принялся снаряжать тех, кто должен был отправиться на помощь просителям. Он оснастил флот в сто кораблей, все подготовил как должно, выбрал мужа, отличавшегося умом и опытностью (я имею в виду друнгария флота патрикия Никиту, по прозванию Оорифа),539 и будто испепеляющую молнию послал его на врага. Между тем осаждавшие город африканские сарацины узнали от перебежчиков о послах, отправленных рагусянами к царю просить помощи и подкрепления, и поскольку быстро взять город отчаялись, а прихода царского войска опасались, сняли осаду и ушли из тех мест. Переправившись в Италию, ныне именуемую Лонгивардией, они разорили крепость Бари540 и, обосновавшись там, совершали ежедневные набеги на близлежащие земли; решались они и на более далекие походы, постоянно что-нибудь захватывали и овладели всей Лонгивардией, чуть ли не до некогда великославного Рима. Так обстояли дела.
      54. Видя, какую помощь получили от ромеев жители Далмации, узнав о благожелательности, неизменной справедливости и добродетели нового ромейского царя, упомянутые племена (хорваты, сербы и остальные) предпочли находиться под добрым управлением, нежели ненадежно и в дерзости управлять самим, поспешили признать над собой прежнюю власть и вернуться под ромейское господство. Поэтому и они тоже (и те, что отложились, оставшись в той же вере, и те, что вовсе отреклись от божественного крещения) отправили послов к царю, напомнили ко времени об исконном своем служении и сколь полезны были они некогда для ромеев и просили отдать их под милосердное ярмо Ромейской державы и власти ее пастыря. Царь благосклонно выслушал просьбу, поскольку и прежде огорчался и досадовал, что от его державы отсечена и отторгнута немалая часть, принял их, обошелся с ними благомысленно, будто милосердный отец с сыном, неразумно от него отступившимся, а потом раскаявшимся и вернувшимся,541 и тотчас отправил вместе с царским человеком иереев, дабы прежде всего избавить их от грозящей душам опасности, вернуть к прежней вере и спасти от заблуждений, порожденных безумием и бездумием. По свершении сего богоугодного деяния, когда сподобились все божественного крещения и вернулись к покорности ромеям, приобрела там полноту царская власть, и по человеколюбивому повелению властителя все получили себе в правители людей из своего племени. Ибо не стал он продавать должности правителей, чтобы поставить командовать тех, кто заплатит побольше и будет стричь, как овец, его подданных.542 Вот почему, поступая весьма разумно, он поставил править людей, ими самими выбранных и как бы утвержденных, кои как выборные правители должны были сохранять к ним отеческое благоволение. Но хватит об этом.
      55. Между тем (варвары, которые, как уже говорилось раньше,543 переправились во время несообразного и легкомысленного царствования в Ромейскую державу и были отогнаны от Рагусы, все еще находились в Италии, совершали непрерывные набеги, безжалостно все грабили и захватили около ста пятидесяти крепостей, одни - в результате осады, другие - благодаря предательству. Слыша об этом, царь очень тревожился и, терзаясь заботами, искал способа, как ему или наголову разгромить врага, или изгнать и выдворить его из Ромейской державы. Понимал царь, что войско, коим, как уже говорилось, командовал Никита Оорифа, отправленное на помощь рагусянам и всему народу далматов, не могло успешно сражаться с таким множеством варваров главным образом потому, что часто нужно было вступать в стычки в глубине страны и далеко удаляться от моря, что для корабельного войска и несподручно и невозможно. Посылать же в поход другие силы он не считал нужным из-за больших расходов и необходимости в войске на месте. И вот, приняв разумное решение, царь отправил послов к Людовику, королю Франкии, и римскому папе с просьбой помочь его войску и вместе с ним выступить против обосновавшихся в Бари агарян,544 а также приказал славянам из упомянутых только что земель содействовать предприятию и на рагусских и собственных своих кораблях переправиться через Далматское море. Они собрались вместе, составили огромное войско, и, поскольку ромейский наварх всех превосходил мужеством и умом, Бари был быстро взят.545 Сама крепость, округа и весь полон достался Ромейской державе, страна вернула себе своих жителей, а Солдана вместе с его агарянским войском увел в Капую франкский король, владевший (помимо Веневенда) и этим городом. Так закончилась первая кампания царя на западе, и царственный город украсился добытыми там трофеями и славой.
      56. Поскольку любит история расцвечивать свой рассказ отступлениями и прельщать слух внемлющих, следует рассказать и о том, что случилось меж королем Франкии, эмиром африканским Солданом и жителями Капуи и Веневенда. Два года жил Солдан у короля Франкии, и никто никогда не видел его смеющимся. Король пообещал дать золота тому, кому удастся застать его смеющимся. И вот некий человек объявил королю, что видел всегда мрачного Солдана смеющимся, и представил тому свидетелей. Позвав Солдана, король спросил о причине такой перемены и смеха. "Наблюдал я за колесницей, - ответил Солдан, - и заметил, как вращаются ее колеса: их верх становится низом, а низ - снова верхом. И принял я это за образ ненадежного и неверного человеческого счастья и рассмеялся, но также и задумался, какими ненадежными вещами мы кичимся, и решил, что, может быть, и я, как упал с высоты вниз, так снова из ничтожного состояния вознесусь на вершину". Услышав такое, король подумал и о своей судьбе, оценил ум Солдана и даровал ему право свободной речи и общения с собой.546
      57. Коварный и как финикиец547 хитрый, Солдан решил добыть себе спасение двойной клеветой. Дело в том, что его, человека разумного и мудрого благодаря долголетнему опыту и к тому же сменившего счастливую судьбу на несчастливую, нередко посещали правители крепостей Капуи и Веневенда. Изображая дружеское расположение, он сказал как-то, что хотел бы сообщить им о тайном намерении короля, но опасается доноса. Те поклялись, что все останется между ними, и Солдан сказал, будто хочет король отправить всех вас в оковах в свою страну Франкию, иначе де не будет он иметь твердой власти над вашими городами. Те не очень-то поверили его словам и потребовали улик пояснее, и сказал тогда Солдан королю, что не владеть тебе надежно этими крепостями, пока живут там их правители, но, если хочешь иметь твердую власть, отправь их закованных во Франкию. Поверив словам Солдана, король велел быстро ковать цепи, будто подгоняла его какая-то срочная необходимость. Увидев же снова правителей, Солдан сказал им: "Вот не верили вы моим словам, пойдите-ка и посмотрите, что изготовляют все кузнецы по королевскому приказу, а когда увидите оковы и цепи, уже не откажетесь поверить тому, что говорится ради вашего собственного спасения". Убедившись на этом примере в правдивости варвара, они начали верить ему и во всем остальном и стали искать способа, как им защититься от короля. И когда вскоре отправился король на охоту, они заперли за ним городские ворота и отказались впустить назад. Тот был не в силах ничего предпринять и возвратился в свою страну.548
      58. И вот явился Солдан к правителям и потребовал благодарности за донос - разрешения вернуться на свою родину. Ему разрешили, но, возвратившись в Карфаген и снова взяв власть, он не отступился от своей злокозненности и пошел войной на Капую и Веневенд; таким образом воздавал он ее правителям благодарность за спасение. А те отправили послов к королю. Но он с глумлениями отослал их назад, сказав, что только рад будет их погибели. Тогда шлют правители сих крепостей вестника к царю. И вот милосердный и человеколюбивый царь быстро направляет посланца с сообщением, чтобы ожидали в скором времени от него помощи.549 Но прежде чем передать ответ пославшим его, оказался весть передающий в руках врагов. И говорит ему Солдан, что, если поможешь ты мне в моем замысле, и жизнь спасешь и дары получишь. Тот согласился выполнить любой приказ, и Солдан сказал ему: "Хочу, чтобы встал ты у стены и сказал тем, кто за ней, что совершил я службу свою и поручение выполнил, но не ждите помощи от царя, не внял он вашим просьбам". Тот обещал так и сказать, и был вместе со слугами Солдана отправлен к городу, чтобы произнести эти слова перед его жителями. Но когда оказался под стенами и по его просьбе привели к нему первых людей города, сказал следующее: "Пусть нависла смерть надо мной и близка казнь, но не сокрою правды, только прошу и заклинаю вас, воздайте за это благодарность детям моим и супруге, ведь я, мои господа, хотя ныне и нахожусь во вражеских руках, но службу свою выполнил и ваше послание ромейскому царю передал, ждите вскорости помощи от него, а потому стойте мужественно и не бойтесь, ибо грядет ваш - но не мой - избавитель". Услышав такое, помощники Солдана пришли в бешенство и зарубили его мечами на месте,550 А Солдан, испугавшись царского войска, снял осаду и вернулся в свою страну. С тех пор предводители сих крепостей оставались верными царю и сохраняли ему покорность.
      59. Вторгся в то время в ромейские пределы и другой агарянский флот, но благодаря непрестанным царским мольбам к Богу, разумным распоряжениям и надлежащему ведению дел победа осталась за ромеями, а потомки Агари потерпели бесславное поражение. А произошло следующее. Эмир Тарса, Есман именем, снарядив флот из тридцати больших кораблей, именуемых кумвариями, напал на крепость Еврип.551 Между тем стратиг Эллады (это был Эниат) по царскому приказу стянул со всей Эллады большое войско, оснастил стены защитными приспособлениями, и когда увидели обитатели крепости, как корабли приближаются к стенам, и варваров, пытающихся густым дождем стрел оттеснить и прогнать со стен защитников, преисполнились гневом и мужеством, стали доблестно обороняться и, пользуясь камнеметными орудиями и стрелобаллистами,. а то и бросая камни вручную, ежедневно губили множество варваров. Но не только это. Дождавшись благоприятного ветра, они жидким огнем спалили большинство кораблей. Оказавшись в безысходном и отчаянном положении и зная, что из жажды золота многие добровольно готовы пойти на смерть, варвар выставил перед лагерем щит, полный золота, и сказал: "Эту награду в дар вместе с сотней красивейших девушек отдаю тому, кто первый ворвется в город и обеспечит победу соплеменникам". Увидев это из города, защитники поняли смысл происходящего, возбудили в себе отвагу призывными речами и, распахнув ворота, по одному знаку мужественно бросились на варваров. Много врагов было тогда убито, пал смертельно раненный эмир, а остальные обратились в бегство, но преследователи не отставали от них, убивали и гнали до самых оставшихся у варваров кораблей. И учинена была тогда великая резня над варварами. Оставшиеся в живых сели на немногочисленные свои суда и постыдно бежали на родину. Так варварский флот даже без помощи морских сил ромеев, а лишь молитвами царя и доблестью защитников потерпел позорное поражение и бесславно вернулся восвояси.
      60. Так рассеяна была туча из Тарса, но уже собиралась новая буря - с Крита. Дело в том, что у эмира этого острова небезызвестного Сайта, сына Апохапса552 (а в помощниках у него состоял некий Фотий, муж деятельный и воинственный), имелось на Крите двадцать пять кумварий. При них соответственно находилось и множество миопаронов и пентикондоров,553 которые часто называют сактурами и галеями. На них-то и вторгались они в пределы Ромейской державы и, опустошая весь район Эгейского моря, нередко доходили и до Прикониса на Геллеспонте, многих жителей при этом обращали в рабство и убивали. На этот критский флот и напал тогда упомянутый выше патрикий Никита,554 начальствовавший над ромейскими триерами, он вступил с ним в жестокий бой, сразу сжег жидким огнем двадцать критских судов, а их команды-варваров - поделил между мечом, огнем и водой. Остальные же, избежав гибели в море, искали спасения в бегстве.555
      61. Такие потери понесли критяне, вернулись домой в горе, но успокоиться не пожелали и снова принялись бесчинствовать на море, тревожили и грабили земли, отдаленные от столицы (я говорю о Пелопоннесе и островах к югу от него), при этом навархом у них был упомянутый выше Фотий. В конце концов послали против него во главе ромейских триер доблестного флотоводца Никиту (я говорю об Оорифе), который после нескольких дней благополучного плавания достиг Пелопоннеса. Причалив в Кенхрейской гавани и узнав, что варвары оскверняют западные области Пелопоннеса, Мефону, Патры и соседние коринфские земли, задумал он думу мудрую и разумную. Никита решил не плыть вокруг Пелопоннеса, не огибать Малеи, чтобы, отмерив морем тысячу миль,556 упустить время, а за одну ночь с помощью своего опыта и множества рук волоком перетянуть суда через Коринфский перешеек к другому его берегу, и сразу же приступил к делу. Нежданно предстал он перед ни о чем не подозревающим противником и внезапностью своего появления и незабытым ужасом прошлой битвы вселил страх и не дал врагу ни построиться в боевом порядке, ни вспомнить о мужестве. Одни из вражеских кораблей он сжег, другие пустил ко дну, а из варваров одних погубил мечом, других утопил в пучине, начальника их убил, остальных же принудил рассеяться по острову.557 Позднее он их поймал, схватил и подверг разным наказаниям: с одних содрал кожу (особенно с отрекшихся от христова крещения) и говорил при этом, что забирает у них не принадлежащую им собственность, у других, причиняя жуткую боль, вырезал ремни от шеи до пят, иных же, подняв на журавлях, сталкивал и сбрасывал с высоты в чаны со смолой и говорил, что подвергает их своему крещению, мучительному и мрачному. Так глумился он над побежденными и, наказав в соответствии с их виной, отбил охоту снова воевать с Ромейской державой. Так рассеяна была южная туча и с тех пор...
      62. А с запада уже надвигалась новая страшная буря: амермумн Африки оснастил огромные суда - числом шестьдесят - и устремился на державу ромеев.558 Он опустошил все на своем пути, захватил множество пленников и подошел к островам Кефалиния и Закинф. Получив такое известие, царь немедленно пришел на помощь, снарядил множество триер, диер и прочих быстроходных судов и послал во главе большого флота начальника морских сил (это был Насар).559 Насар немедленно отплыл и, воспользовавшись попутным ветром, вскоре подошел к Мефоне, но напасть на врага ему помешало вот что. Многие гребцы струсили и маленькими группами, тайком покинули суда, корабли из-за их бегства потеряли должную скорость и уже не могли с прежней силой и натиском напасть на врага, потому-то и отказался Насар от мысли со столь малыми силами выступить против неприятеля. О случившемся он немедленно через. гонца сообщил императору. А тот быстро послал людей, к сему предназначенных, которые схватили всех дезертиров и заключили их в тюрьму. Хотел же царь, не марая своих рук кровью соплеменников, вселить должный страх в остальных гребцов, дабы не стал заразителен дурной пример и не возжелали они в своем большинстве дурного и легкомысленного. И вот, задумав думу разумную, он приказал друнгарию виглы еще ночью вывести из претория узников числом тридцать, преступников, приговоренных по закону к смерти, сажей вымазать их лица, пламенем спалить волосы и бороды, изменить их вид до неузнаваемости, да к тому же и позаботиться, чтобы никто не осмелился назвать их или обратиться по имени, а наказанием за это установить смерть; потом на ипподроме, будто зачинщиков бегства матросов, наказать их бичами, со связанными за спиной руками провести по городской площади и в кандалах отправить в Пелопоннес, дабы приняли они положенное наказание в месте, откуда бежали. Совершить же это приказано было стратигу Пелопоннеса Иоанну, по прозванию Критскому, который во исполнение царева повеления приказал установить в Мефоне столько крестов, сколько отправили ему узников, и пригвоздить к ним этих мнимых зачинщиков бегства. Прослышал про это ромейский флот, увидел мнимых трусов, пожалел несчастных и сам приготовился к тяжким испытаниям, отрекся от распущенности и лени и попросил предводителя скорее вести его на врага.
      63. Насар же пополнил остаток своего войска пелопоннесскими воинами и мардаитами,560 взял себе стратига-помощника и приготовился к наступлению. Тем временем сарацины, заметившие великую трусость ромейского флота (им казалось, что моряки только зря тратят время), в полной безопасности покидали свои суда и грабили подвластные земли и острова. Но морское ромейское воинство неожиданно и незаметно к ним приблизилось и по данному стратигом знаку ночью внезапно напало на врага. Не имея времени ни встать в строй, ни взяться за оружие, сарацины потерпели полное поражение, а их корабли были сожжены огнем вместе с людьми и всем оснащением. А тех, кто все-таки избежал пламени, Насар как благодарственную жертву даровал божьей церкви в Мефоне. Добычей же и телами убитых он позволил воспользоваться своему войску. Он также спешно обо всем сообщил царю и спросил, что ему делать и куда направляться. Царь похвалил его за содеянное и велел двигаться дальше.
      64. Поскольку войско было вдохновлено собственными подвигами, Насар переправился в Сицилию и Панорм, напал и разграбил тамошние города-данников карфагенских агарян. Он овладел также судами и множеством кораблей с большим грузом масла и другого товара, еще более ценного. Рассказывают, что в продажу тогда пошло столько масла, что цены пали, и фунт стоил один обол.561
      65. Потом этот флот переправился в Италию и, соединившись там с ромейскими гоплитами562 и конниками (ими командовал и царский протовестиарий Прокопий и тогдашний стратиг Фракии и Македонии Лев, которого звали Апостипом), совершил немало полезного для Ромейской державы. Отплывшую же из Африки новую флотилию Насар разбил у острова Стели, а захваченные агарянами крепости Калаврии и Лонгивардии почти все освободил от варварской власти и отдал под начало ромеев. Вот так это морское воинство, преодолев коварство, зависть и злобу, с богатой добычей и победными венками вернулось к царю, наполнив ликованием сердца всех граждан и дав царю множество поводов вознести к Богу молитвы благодарения и признательности.
      66. А вот войску сухопутному так и не удалось избежать зависти. Оно тоже совершило мужественные и славные деяния, но лишилось главного своего полководца из-за вражды и распри, случившейся в самый момент сражения. Дело было в следующем. Лев враждовал с Прокопием. Когда же они вместе схватились с противником, случилось так, что Апостип, сражавшийся во главе фракийцев и македонцев на правом фланге, одолел неприятеля и учинил великую резню. Прокопия же в это время вместе с его славянами и западными воинами на другом фланге теснил враг. Из-за вражды, о которой говорилось выше, его товарищ не послал ему помощи, поэтому отряды Прокопия обратились в бегство, конь под ним пал, и преследователи убили полководца.563 Так закончилась эта битва, ну а Лев, желая прославить себя еще каким-нибудь славным деянием, дабы затемнить горестное последствие вражды, взял собственное войско, присоединил к нему спасшихся бегством воинов Прокопия и отправился походом на крепость Тарент, еще находившуюся в руках агарян, взял ее сокрушительным приступом и пленил весь гарнизон. Он позволил хорошо поживиться своим солдатам и доставил большую добычу царю. Не милостиво принял ее царь, не вознаградил Льва как героя, но расследовал дело, и найдя, что стратиг - товарищ Льва погиб из-за вспыхнувшей на поле боя распри, лишил полководца должности, изгнал и отправил его на жительство в собственное имение вблизи Котиея.
      67. В дальнейшем Апостипа ждала такая судьба. Против него сговорились между собой протостратор Веан и кувикуларий Хамарет, первый из его ближайших, составившие донос на своего господина, в котором говорилось, что протовестиарий Прокопий погиб по умыслу их хозяина, а также содержались обвинения в оскорблении императорского величества и другие тяжкие и серьезные наветы. С этим доносом Хамарет явился в царственный город, где и вручил его царю. Об этом узнали сыновья Апостипа Варда и Давид, которые собственноручно убили Веана, безжалостно зарубив его мечами. Испуганные собственной дерзостью и в страхе перед императором, они вместе с отцом попытались спастись бегством в Сирию. Но узнавший про это царь с великой поспешностью отправил за ними мацглавита Варцапедона, чтобы схватить и доставить их к нему. Тот настиг беглецов, изо всех сил спешащих в Сирию, уже в Каппадокии, попытался, согласно царскому приказу, их схватить, те доказали сопротивление и отчаянно защищались. В произошедшей ссоре и стычке сыновья Апостипа были убиты, сам же он схвачен и в оковах доставлен к царю, пребывавшему тогда в царском своем имении в Иерии.564 По царскому приказу его отдали на суд магистра Мануила, вырвали один глаз и отрубили руку ввиду выдвинутого обвинения и попытки бегства к врагу. Остаток дней он прожил изгнанником в Месемврии. Так закончилась история с Апостипом, впрочем, человеком малодостойным.
      68. Пока царские ипостратиги вершили дела на западе, зашевелились южные арабы; сочтя, что пребывает царь в бездействии, лености и легкомыслии, они подняли голову и решили вновь попытать счастья на море. Они смастерили суда в приморских Огородах Египта и Сирии и задумали отправиться в поход на подвластные ромеям земли и моря. Но прежде сочли нужным выведать о состоянии дел царя и отправили соглядатая, пользующегося и ромейским платьем, и языком, дабы тот все разведал и им сообщил. Но ни на миг не забывал царь государственных забот, загодя предусматривал все нужное, и не укрылась от него постройка кораблей в Сирии, поэтому позаботился он о снаряжении множества диер и триер, собрал в столице морскую сипу и ожидал будущего. А пока что, дабы корабельный сброд не пребывал в лености и не распустился, велел занять его на сооружении храма Иисуса Христа, архангелов и Ильи Пророка, воздвигавшегося тогда в царском дворце,565 а когда покажется из сирийских пределов флот, отправить суда на войну. Пришедший из Сирии соглядатай увидел множество кораблей и снаряженное к походу войско, обо всем разузнал, разведал и сообщил отправившим его, а те, услышав, вопреки ожиданиям, о готовности царя, испугались, склонились к миру и потеряли охоту выходить в море, корабельный же народ остался в царственном городе заниматься упомянутым делом.
      69. Тем временем карфагенские варвары, помня о прошлом своем поражении, опасались, как бы ромейский флот и в будущем не попытался переправиться на их берег, поэтому они тоже построили много судов, но весна кончилась, сведений о наступлении царских сил не поступало, и, заподозрив, что царево войско занято в других войнах, осмелились двинуться походом на Сицилию, дошли до ее главного города (я имею в виду Сиракузы), осадили его, разграбили округу и разорили села и поместья. Когда сицилийский стратиг сообщил об этом царю, ему немедленно был послан флот, снаряженный против Сирии, во главе с навархом Адрианом (он был тогда командующим морскими силами). Тот вышел из столицы но с попутным ветром ему не повезло, и с трудом добравшись до Пелопоннеса, он причалил к Монемвасии, в гавани под названием Иерак, где стал ждать благоприятного ветра. Был же он легкомыслен и не горел душой, чтобы броситься навстречу ветрам или на веслах в затишье поспешить к цели, поэтому, когда он терял время в названной гавани, агаряне ужесточили осаду и прилагали все силы, торопясь добиться желаемого, пока не придет помощь к осажденным. И вот взят был приступом город, учинена великая резня над защитниками, захвачено в полон все множество его жителей, его богатства стали добычей врагов, сам город был снесен до основания, а его божьи храмы преданы огню, и в развалины превращен град, до той поры прекрасный и славный, многократно отражавший множество войск эллинских и варварских.566
      70. Адриан узнал о случившемся таким образом. На Пелопоннесе, недалеко от Монемвасии, где находился ромейский флот, есть место Гелос,567 названное так по растущему вокруг него густому темному лесу. В этом месте обитала некая демонская сила, которой часто поклонялись пастухи, пасшие стада в округе, в надежде с ее помощью сохранить целыми и невредимыми своих животных. Так вот эти пастыри и слышали, как какие-то демоны между собой говорили и радовались, что де вчера захвачены были Сиракузы и что все там снесено до основания и предано огню. Это они сообщили другим пастырям, и рассказ дошел до Адриана. Он позвал самих пастухов, с пристрастием их расспросил и нашел, что слова их совпадают со слухами. Тогда он пожелал обо всем услышать своими ушами, вместе с пастухами прибыл к самому месту и через них спросил у демонов, когда будут захвачены Сиракузы, а в ответ услышал, что Сиракузы уже взяты Сначала он впал в замешательство и горе, а потом снова приободрился, полагая, что нельзя доверять словам мерзких демонов, поскольку нет у них способности прорицания. Но не знал он, что было это не прорицание, а лишь свидетельство уже свершенного и случившегося, ибо демоны благодаря тонкому своему строению и быстрому движению предупреждают известия, передаваемые людьми. Тогда он не поверил, а через десять дней явились к нему с Пелопоннеса избежавшие мечей убийц мардаиты и таксаты568 и сами принесли ему эту убийственную весть. Уверившись окончательно, Адриан на полной скорости (встречные ветры при возвращений уже стали попутными) прибыл с флотом в царственный город и с мольбами о защите явился в Великий храм Бога, в коем славится имя его мудрости.569 Но эта великая беда жестоко терзала сердце императора и ввергала в гнев и печаль без меры и края, и ни сам божий храм, ни вступившийся за него архиерей не избавили его полностью от наказания, но освободили только от тяжелейшего, впрочем, им заслуженного, а от умеренного, необходимого для назидания окружающих, избавить не смогли. Хотя в частной жизни сей царь был умерен и сдержан, в делах государственных свой гнев не очень-то умерял.
      71. Итак, западный враг усилился и, казалось, вдохновленный удачей, вот-вот нападет на соседние земли, поэтому против него вместе с фракийцами, македонцами и отборными харсианитами и каппадокийцами был отправлен Стефан, по прозванию Максентий, стратиг лонгивардских войск.570 Он прибыл в страну, отданную под его власть, попытался отнять у сарацин занятый ими город Амантию, но не смог совершить ничего достойного ни памяти, ни своего войска из-за медлительности и легкомыслия, а вернее сказать, трусости и распущенности. Поэтому его лишили власти, а на его место назначили Никифора, по прозванию Фока, мужа усердного и бдительного, в бою и совете доблестного и разумного, который привел с собой большую силу из восточных архонтов, среди них небезызвестного Диаконицу - некогда помощника Хрисохира из Тефрики, а вместе с ними толпу исповедующих религию Мани.571 Соединившись с войском Стефана, Никифор явил множество примеров ума, воинской храбрости и доблести: сразу захватил город Амантию, учинив великую резню, обратил в бегство противников, вернул под владычество ромейской державы крепости Тропас и Святую Северину, в других боях и сражениях одолел потомков Агари и захваченной добычей насытил войско. Такие подвиги совершил этот муж при жизни славного царя Василия, а другие добавил позже, уже при его сыне, смиреннейшем и мудрейшем из всех царей Льве.572 Хотя в отличие от моего рассказа эти битвы и не случались одна за другой, но поскольку точное время каждого деяния неизвестно, они встали в повествовании в один ряд. Таковы воинские деяния царя Василия и его ипостратигов на суше и на море, на востоке и западе, кои дошли до моих ушей.
      72. Однако снова вернем рассказ к тому, что совершил царь сам, и поведаем, как постоянно занятый государственными делами, с головой погруженный в мирские заботы, он то разумными действиями достигал нужного, то, весь обратившись в слух, внимал историческим рассказам, политическим поучениям, нравственным наукам, святоотеческим и духовным наставлениям и увещеваниям, то упражнял руку и примеривал ее к стилу;573 иногда он исследовал нравы, жизнь, гражданское управление и военные баталии полководцев и самодержцев и по рассмотрении, выбрав лучшее и похвальное, старался подражать им в собственных действиях, иногда с усердием изучал жития мужей, отличавшихся благочестивой и богоугодной жизнью, и пресекал неразумные порывы души, желая прежде, чем над подданными, явить себя властителем над самим собой, и извлекал от всего этого для себя великую пользу.
      Потому-то и вменил он себе в великую заботу и премного старался знакомиться, встречаться и беседовать с остававшимися еще в живых блаженными мужами, ведшими неземную жизнь в нашем земном мире и на небе воздвигшими свой град. Из-за избытка благочестия он не приглашал их к себе, а, забыв о царской важности, шел к ним пешком, сподабливался их молитв, увенчивался их благословением, укреплял себя в страхе божьем и наставлялся в заповедях божьих. Потому непременно являла себя в нем четверица добродетелей и поражали разум в соединении с мужеством и справедливость в соединении с целомудрием, причем все шло к еще большему совершенству. Жизнь, казалось, вернулась к древнему благочинию и порядку, поскольку сам царь непрерывно заботился о благополучии подданных, чтобы никто ни от кого не терпел обид, а облеченные высокими должностями ежечасно стремились подражать благочестию господина, почтению к иереям и монахам, жалости к бедным, справедливости и беспристрастию ко всем. Ибо было для него законом и заповедью, чтобы сильный не притеснял слабого, неимущий не поносил и не бранил начальствующего, а тот как брата обнимал и любил бедного, который как общего отца и спасителя славил бы начальствующего и бесхитростно молил бы Господа о ниспослании ему благ. Ведя благообразную жизнь, сообразуя попечение свое с божьим провидением,574 много полезного сподобился он узнать в ясных сновидениях. Когда обеспокоенный и мучимый государственными заботами возлежал он на ложе, то нередко видел во сне исход событий, обретал добрые надежды и унимал душевное волнение. Ничего нет удивительного в том, что черпают силу в провидении, направляются к благу и получают предсказания те, кто видят в земной власти служение, исполняют в нашем мире истинно божественную службу и в меру своих сил уподобляются высшему образцу.
      73. Ныне, когда мое повествование покончило с воинскими баталиями и воинскими рассказами, самое время описать то, мимо чего пронесся поток речи и что не позволил описать на своем месте. Говорю же я о том, как воспомнил и отблагодарил он людей, приветивших царя в низменной доле, и как не забыл их просьб, удостоившись доли высшей. А были это предстоятель монастыря святого Диомида и пелопоннесская жена Данилида, коим он воздал сверх их надежд. Великомученика Диомида он щедро украсил великих даров дарением, многих книг приношением, всяких сокровищ и роскошных одежд вручением. А монастырь его имени привел к изобилию больших владений дарением, изрядных доходов передачей и щедростью, позаботился, чтобы ни в чем он не оскудел, украсил роскошных зданий возведением, всячески вознес и обогатил.
      74. Сына же Данилиды пригласил к себе, как только овладел престолом, почтил его чином протоспафария и, по заключенному прежде духовному братству,575 дал ему право свободной речи. Но и его мать, уже почти старуха, возымела великое и непреодолимое желание увидеть царя и в награду за пророчества благочестивого монаха сподобиться от него уже не нужных в старости благ, а также прочих благодеяний и гостеприимства. И вот, по приказу царя, весьма торжественно, в окружении большой свиты и стражи она явилась в царственный город. Изнеженная благодаря несметным своим богатствам, она была не способна передвигаться ни в повозке, ни на коне, а потому улеглась на носилки и, отобрав три сотни юных и крепких телом слуг, велела им нести себя. Десять из них поднимали носилки и, сменяя друг друга, проделали так путь от Пелопоннеса до сего царственного города. Во время приема в Магнавре, кои у ромейских царей в обычае, когда принимают они знатного и почетного гостя из другого племени, она была торжественно и с почестями введена к царю и преподнесла ему щедрые дары, какие еще ни один из царей племен никогда не дарил царю ромейскому. А были это слуги числом пятьсот, из коих сотню составляли красивые евнухи, ведь знала, должно быть, эта разбогатевшая старуха, что всегда найдется место этим скопцам в царском дворце и что кишит их там больше, чем весной мух в хлеву576. Потому и приготовила их к тому, что благодаря прежним своим услугам воспользуется ими как свитой, когда придет во дворец. Было там и сто золотошвей-вышивалыциц, и пестрые сидонские ткани, кои ныне из-за порчи слова народ по своей неучености зовет сендис,577 числом сто; сто линомалотарий578 (здесь неплохо употребить и народное слово), двести штук тканей льняных и других - тоньше паутины, из коих каждую можно было сложить в тростниковую палочку (и их сто), и вдоволь разной роскошной утвари из золота и серебра.
      75. Подобающе встреченная, ласково и торжественно принятая, как того заслуживали ее поведение и благородство, удостоенная звания матери царя, сподобившаяся бесчисленных царских милостей н почестей, она возликовала, возрадовалась и признала, что получила дары, во много раз превосходящие. А потому к упомянутым подаркам великодушно прибавила большую часть Пелопоннеса, которую, как собственное свое владение, щедро преподнесла сыну и царю. Она пробыла в столице столько времени, сколько было ей в радость и честь, и отправилась в свою землю как царица и госпожа ее жителей, получив почестей и числом и достоинством больше прежних. Как она прибыла в столицу, так оттуда и убыла.579
      76. В то время сооружался сей замечательный и прекрасный храм, именуемый обычно Новой царской церковью, воздвигавшийся в честь спасителя нашего Иисуса Христа, архангела Михаила и Ильи Пророка. И вот, взяв размеры его внутренних помещений, эта женщина изготовила и отправила нам огромные шерстяные ковры (именуемые у нас молитвенными) для покрытия пола, изготовленного из разных драгоценных камней, прилаженных один к другому по примеру мозаики, красотой и пестротой своей подобного павлину. Но и царь, пока был жив, ежегодно отправлял ей дары не меньшие, чем получал. А поскольку были ей дарованы долгие годы, и жизнь ее продлилась дольше императорской, узнав от того самого монаха-прорицателя, к тому времени еще остававшегося в живых,580 что предстоит ей через два года расстаться с жизнью, пожелала она прийти и взглянуть на сына Василия Льва, уже получившего самодержавную власть. И снова прежним способом понесли ее отборные юноши, и проделала она весь путь легко и свободно. Увидев же мудрейшего и кроткого царя Льва, она и ему вручила удивительные дары, сделала его наследником своего состояния (ибо ее сын Иоанн ушел из сей жизни) и попросила послать к ней царского человека, чтобы переписать и принять во владение ее имущество. Попрощавшись с благородным императором, она отправилась на землю вскормившей ее родины, дабы там покоился прах плоти ее. Вскоре после возвращения она умерла.
      77. Протоспафарий Зиновий, посланный с приказом исполнить все, что просила и определила старица, по прибытии в крепость Навпакт узнал от ее внука Даниила о ее переселении из сего мира. Зиновий явился в ее дом и, держа в руках копию завещания, распорядился всем согласно ее воле и завещанию. Он обнаружил там много золота в монетах, изобилие золотых и серебряных сосудов, одежд, медных изделий, рабов и скота - все это превосходило любое частное владение, да и у властителей бывает обычно немногим больше. Из бесчисленного множества домашних рабов три тысячи, по царскому приказу, были отправлены как бы на свободное поселение в фему Лонгивардия. Остальное же добро, имущество и души разделили, как и было определено в завещании, а ее наследнику-царю осталось в собственное владение помимо прочего восемьдесят поместий. Хотя часть этих событий предшествовала времени и делам, о которых ведется речь, а часть случилась позже, и вроде бы они не очень нужны для моей истории, я поместил их здесь в виде отступления в память упомянутой старицы, чтобы показать и ее богатство, и благородство, и образ мыслей.
      78. Христолюбивый Василий-царь среди войн, кои он, словно распорядитель воинских игр, трудами подданных нередко доводил до успешного завершения, заботился и о многих святых божьих храмах, треснувших в прошлые годы от землетрясений или вовсе разрушенных, или вот-вот рухнуть из-за трещин грозивших. Непрестанным попечением, щедрой помощью и всего для них нужного поставками он одни возвел из развалин, помимо крепости придав им и красоту, а у других, немощь их одолев, что нужно достроил и восстановил, и благодаря ему не скудели они, а вернулись к процветанию и юности. Но расскажем в отдельности о каждом.581
      79. В славном божьем храме, сподобившемся имени Великой божьей мудрости, он заботами опытных мастеров скрепил и восстановил прочной и надежной западную арку, вовсе треснувшую и в недалеком будущем рухнуть грозившую, а в ней начертал образ Богоматери с непорочно зачатым сыном на руках и поставил по бокам главных апостолов Петра и Павла.582 И другие трещины заделал трудами и расходами щедрыми. Но он не только починил обветшавшие ее стены, но дарами своими обратил оскудение ее доходов в приумножение. Из-за нехватки масла уже готовы были погаснуть священные светильники, по подарил царь церкви обширное поместье под названием Мантея583 и позаботился, чтобы в ее светильниках горело негасимое пламя. А прислужников этого божия храма щедро снабдил припасами из изрядных доходов сего имения, кое, знал он, служить им будет непременно и постоянно.
      80. А также славное и большое святилище божьих апостолов, потерявшее былое великолепие и прочность, он укрепил, опоясав опорами и восстановив разрушенное, снял с него налет старческой ветхости, разгладил морщины и вернул ему прежнюю прелесть и новизну. И божественный храм Богоматери в Пигах,584 обрушившийся и утративший первоначальную красоту, он отстроил и придал ему больше блеска, чем было у него прежде. А также и другой храм Богоматери, Сигмой именуемый,585 до развалин развалившийся, он восстановил из руин и отстроил прочнее прежнего. И храм первого из мучеников Стефана в Аврелианах586 он вновь возвел от основания. И священные дома Крестителя и Предтечи в Стровилии587 и Македонианах588 он восстановил первый - от фундамента, второй - в большей его части. И еще святилище апостола Филиппа и к западу от него лежащее - евангелиста Луки589 очистил от старых обломков и отстроил заново.
      81. А еще и большому храму мученика Мокия,590 многочисленными трещинами прорезанному, с алтарной частью, до земли обрушенной (так что раскололся священный престол), он уделил подобающую заботу и из обломков его поднял. И рядом с западной стороны расположенную церковь первозванного из апостолов Андрея,591 от полной беззаботности разрушившуюся, уделив ей должную заботу, отстроил в первозданной красе. И божественный дом святого Романа,592 тоже рухнувший, восстановил из руин. И святой Анны в Девтере593 и христова мученика Димитрия прекрасные новые церкви594 возвел вместо старых. И церковь мученика Эмилиана, что в Равде595 по соседству с храмом Богоматери, видя ее обветшавшей от древности, обновил и укрепил с обеих сторон опорами.
      82. К тому же и святой дом страстотерпца Назария,596 давно уже не только рухнувший, но и исчезнувший вовсе, он заново возвел, много величественнее и красивее прежнего. И прекрасный храм Воскресения божественного Христа, Бога нашего, и мученицы Анастасии в так называемом портике Домнина597 он отстроил, украсил, деревянную кровлю заменил каменной и иную удивительную красу ей прибавил. Узрев же прохудившейся кровлю храма великомученика Платона,598 он заменил ее новой и, где нужно, укрепил дом поясом стен. И божественный дом славных мучеников Еспера и Зои,599 разрушившийся почти до основания, он отстроил в прежнем виде. Ко всему этому и божественный храм мученика Акакия в Гептаскале,600 уже почти развалившийся и рухнуть грозивший, он восстановил, укрепил с помощью всевозможных подпор, не дал ему рухнуть и сделал так, чтобы здание стояло надежно. И в увядающий уже храм пророка Ильи в Петрии601 он вдохнул силы, великолепно отстроил его и освободил от множества теснящих и наступающих на него строений.
      83. Но зачем, повествуя о малых (пусть и велики они!) из дел его, не обращаюсь я к замечательному и великому творению, кое он попечением и трудами своими возвел в самом царском дворце, ибо одного его достаточно, дабы явить благочестие царя, величие и удивительность его начинаний? Воздавая благодарность за милость к нему господа нашего Христа, первого из ангельского воинства Гавриила и ревнителя Ильи-пророка, возвестившего матери о грядущем воцарении ее сына,602 в честь и вечную их память, а еще и Богородицы и Николая, первого из иерархов, построил он прекрасный божий храм,603 в котором соединились искусство, богатство, горячая вера, неистощимое усердие и куда собрано было все самое прекрасное: рассказам о нем, знаю я, поверить нельзя, но собственными глазами убедиться можно. Будто прекрасную и нарядную невесту, украсил он его жемчугами, золотом, серебра сиянием, а еще многоцветного мрамора пестротой, мозаик сочетанием, шелковых тканей одеянием и привел к бессмертному жениху Христу.
      84. Его кровля, из пяти полушариев составленная, золотом сияет и красотой икон, как звездами сверкает, красуется снаружи листами меди, металла, с золотом схожим. А стены с обеих сторон многоценным и многоцветным мрамором украшаются, алтарь же храма и золотом, и серебром, и драгоценными камнями, и жемчугами богато разукрашен и пестро расцвечен. А преграды, отделяющие жертвенник от остального храма, колоннады в нем, притолоки наверху, кресла внутри, ступени перед ними и сами святые престолы были сделаны и составлены из серебра, золотом повсюду покрытого, одеты в драгоценные камни и дорогой жемчуг. Пол же весь устлан шелковыми тканями или распластанными сидонскими изделиями. Так все там красовалось и пестрело многоцветном мраморных плит под ногами, разнообразными цепочками обрамляющих их мозаик, тщательностью сочетания, изобилием прелести, во всем заключенной. Он определил туда множество певчих и назначил изрядные доходы, кои в щедрости и великодушии своем велел делить между служителями сего святилища; такими щедротами старался он превзойти почти всех прежних дарителей.
      85. Таков этот храм, таково внутреннее его убранство, если только в немногих словах можно описать великое, восторг в умах зрящих вызывающее. А снаружи! В западной части, в самом дворе храма стояли две чаши, одна - с северной стороны, другая - с южной, в коих соединились все совершенство искусства, великолепие материала и старание их создателя. Та, что с южной стороны, сделана из египетского камня, который обычно мы именуем римским. Ее обвивают драконы - прекрасный образец искусства каменной резьбы. В ее центре - сосуд в форме шишки, внутри просверленный, а вокруг хороводом - белые колонки, внутри полые, и по их верху - венок обегающий. Из каждой колонки била вода, будто из источника, и сверху на дно чаши падала и пол орошала. Та же, что с северной стороны, изготовлена была из камня сагарийского,604 подобного тому, который некоторыми остритским именуется. И в ее центре возвышался сосуд из белого камня в форме шишки со множеством отверстий. А на венце, сверху чашу обегающем, из меди мастером выкованы петухи, козлы и бараны, водяные струи испускающие и как бы на дно чаши извергающие. Стояли там и кубки, около которых тогда ключом било вино, пришедших туда ублажающее и жажду их утоляющее.
      86. Если выйдешь через северные ворота, попадаешь в цилиндровидный портик, его потолок сверкает рисованными изображениями, представляющими мученические труды и свершения, глаз насыщающие и к божественной, блаженной любви возбуждающие душу, которая к ней подвигами мучеников возносится и, сколь возможно, чувства преступить старается. А у южных, обращенных к морю ворот, если выйдешь из них и повернешь к востоку, обнаружишь другую галерею, северной не меньше и не короче, продолжается же она до царского двора, где цари и дети вельмож имеют обыкновение устраивать конные игры с мячом.605 И его соорудил славный сей царь, скупивший и снесший до основания стоявшие там дома и расчистивший место. На выходщей к морю части двора он возвел красивые здания, которые предназначил под склад и казнохранилище для храма. Скупить же дома и соорудить двор нужно было потому, что прежний, служивший царям для игры, был во время строительства божьего храма уничтожен. Пространство же между двумя галереями он превратил в сад и на востоке нового Эдема606 насадил его, всевозможными растениями поросший и изобильными водами орошаемый. Место это из-за его положения мы обычно именуем Месокипием.607 Но хватит об этом говорить, а то еще заслужу обвинение в безвкусии.
      87. Обращу свою речь к другим делам трудолюбивого и ревностного к красоте самодержца. И в самом царском дворце кого только из некогда знаменитых не превзошел он щедрыми своими заботами о роскоши, красоте и новизне форм, радением своим о всем удивительном, не только о красотах, роскоши и очаровании храмов, но и о возведении поистине прекрасных царских палат, в которых роскошь сочеталась с очарованием, а очарование с удивления достойной пользой! Но поскольку столь великая красота недоступна всеобщему лицезрению, кое по природе своей лучший в ней наставник, нужно представить ее слуху внемлющих описанием, дабы возбудить подобающее восхищение к ее творцу и не оставить в полном неведении людей, ко входу во дворец не допущенных.608 Храм Ильи Пророка, сооруженный в восточной части дворца,609 отличается роскошью и красотой не только внутри, но и снаружи. Вся кровля его состоит из мозаик, одна к другой хорошо прилаженных; она сверкала золотом, хотя ныне по прошествии времени частые ливни, зимние снегопады и морозы нанесли немало вреда и порчи этой красоте. Примыкала к храму и построенная молельня имени многострадального и многотерпеливого мученика Климента,610 где хранилась его голова и святые останки многих других мучеников, от коих царь и его преемники черпают силы души и тела. С ними соседствует возведенный им молельный дом имени Спасителя и Бога нашего; его великолепие и роскошь покажутся невероятными тем, кто их не видел, - такое множество серебра, золота, драгоценных камней и жемчугов заключено в его пространстве. Пол - искусства золотых дел мастеров свидетельство - сделан из кованого серебра с чернью, левая и правая стены тоже богато отделаны серебром, расцвеченным золотом и разукрашенным блеском драгоценных камней и жемчужин. А преграда, отделяющая алтарь сего божественного дома, о Боги,611 какого в ней только не было богатства! Колонны сделаны целиком из серебра, а балка, покоящаяся на капителях, - вся из чистого золота, и со всех сторон индийскими богатствами покрыта. Во многих местах отлит был и изображен богочеловечный образ Господа нашего. А заповедный алтарь столько заключал и столько хранил в себе сокровищ святости и красоты, что речь моя замолкает и полагает заповедное и для слова забороненным, ибо разумней молчание в вещах, разум превышающих. Такова была восточная, если так можно сказать, красота дворца - плод веры славного царя Василия.
      88. Остальные здания были расположены в других частях. Среди них святая молельня святовозвестника Павла,612 тем же зодчим воздвигнутая, той же щедро дарящей рукой построенная. Ее пол выложен серебром, мраморные круги оторачивающим, и никакому другому не уступает великолепием и красотой. То же сказать можно и о божьем храме имени главного из апостолов Петра, сооруженном в виде башни на оконечности Маркиановой галереи613 (к нему присоединена молельная Архангела, а под ним находится церковь Богоматери). Какой красотой, каким благолепием он не изобилует? Чей глаз не насытит, чью душу не возрадует, кого из лицезрящих не наполнит усладой?
      89. А для изображения красоты зданий, кои будто дворцы дворцов в самом царском дворце возвел царственный Василий, нужен глашатай куда громогласней и рука куда совершенней, дабы изобразить словом то, с чем невозможно сравниться на деле. Ибо кого только не изумит необычный сей дом, Кенургий по названию,614 который воздвиг он от основания? Поддерживают его шестнадцать выстроившихся в линию колонн, восемь из них - фессалийского камня, коему свойствен зеленый цвет, шесть же ониксовыми гордо именуются; резчик разукрасил их всевозможными изображениями, высек на них виноградные гроздья и изобразил среди них всевозможных животных. Остальные две тоже природу ониксовую имели, но приобрели благодаря резчику вовсе иной вид: извилистые линии лишили поверхность гладкости, так разукрашены были они по воле мастера, пожелавшего из пестроты извлечь изящество и красоту. А над колоннами до потолка и на восточном полушарии весь дом золотился прекрасными мозаиками, представляли они творца творения сего в свите соратников его ипостратигов, кои преподносят ему в дар завоеванные им города. И снова на потолке изображены были деяния его геракловы: труды на благо подданных, подвиги в сражениях и богом дарованные победы.615 А под ними, словно небо, звездами сверкающее, выдавался покой, тем же самодержцем искусно сооруженный, он красив, расцвечен, над любым другим первенствует. В самом же центре пола искусством резчика из сверкающих мозаик изображен павлин, персидская птица, в идеальный круг из карийского камня заключенная. А лучи от нее из того камня в другой еще больший круг посылаются и дальше, будто некие потоки или реки из фессалийского камня, коему зеленый цвет свойствен, по всему четырехугольнику палаты распространяются и в четырех местах огибают орлов, из пестрых и тонких мозаик сложенных, таких похожих, что кажется, будто живые они и взлететь собираются.616 А стены с обеих сторон покрыты кусками стекла многоцветного и как бы видом цветов различных сияют. А над ними другая краса, золотом расцвеченная, как бы низ от верха отделяющая. А еще выше - другая услада из золотых мозаик: творец творения сего самодержец и супруга его Евдокия,617 оба царскими одеждами украшенные и коронами увенчанные. А дети их общие, будто яркие звезды вокруг по стенам изображаются, и они тоже одеждами и коронами царскими красуются. Дети мужеска пола держат свитки с заповедями, коим следовать обучены, и женское племя тоже книги держит с божественными законами, ибо пожелал показать мастер, что не только мужеский, но и женский род посвящен в Священное писание и не отлучен от божественной мудрости, и хотя их родитель из-за обстоятельств жизни с самого начала не был обучен грамоте, но побеги свои все приобщил к мудрости. Вот что не рассказом, а изображением он хотел сообщить зрителям. Такая красота заключена была в четырехчастии стен до потолка. Сам же потолок этой палаты ввысь не возносится, но четырехугольником покоится на стенах и повсюду сверкает и сияет золотом. В его центре имеется победный крест, из зеленого стекла выложенный, вокруг которого, будто звезды на небе, сам сиятельный и славный царь и супруга его вместе со всеми чадами, к Богу и креста животворному знаку руки вздымающие, и разве только не возглашающие, что лишь благодаря сему победному символу свершалось и творилось в дни нашего царствования все доброе и богоугодное. И начертано было там благодарение Богу от родителей за детей и от детей за родителей произносимое. То, что от родителей, содержит такие слова: "Благодарим тебя, всеблагой Боже и царь царствующих, что дал нам детей, благодарящих за величие чудес твоих, Храни их в воле твоей, да не преступят они твои заповеди, дабы и тут благодарили мы за благость твою". То, что от детей, возглашает такое: "Благодарим тебя, Слово божие, что вознес нашего отца из давидовой бедности и помазал его помазанием святого духа своего. Храни его дланью своей вместе с нашей родительницей, сподобь ею и нас царства небесного". Этим закончу описание сооружений и красоты упомянутой палаты.
      90. Творением той же руки и мысли был огромный триклиний у Маркиановой галереи, именовавшийся Пентакувиклом,618 всех затмивший разнообразной своей красотой и прелестью, а рядом с ним сооружена упомянутая уже красивейшая молельня небесного Павла, к которой примыкает и молельня Варвары мученицы, построенная мудрейшим Львом.619 Но и другие царские палаты, выстроенные восточное и повыше Золотого триклиния (те, что западнее Новой церкви), коих устремленность ввысь наречена Орлом620 и где находится прекрасное и усладу дарующее молитвенное святилище Богородицы, - тоже творения этого царя, свидетельствующие о щедродушии и прекраснолюбии сего мужа своей роскошью и изобилием драгоценных материалов, необычностью форм и великолепием плана. И пирамидовидные здания к западу, равно как и молельня матери Бога-Слова, тоже числят его своим создателем и творцом и над многими другими первенствуют роскошью убранства и новизной. А ниже их, у самых одностворчатых ворот стоит прелестнейшая часовня Иоанна Богослова, которую вместе с идущей до Фароса галереей, воздушной, солнцем пронизанной, мрамором выложенной, тот же царь соорудил, как и два солидных здания (от нее к востоку), из коих одно - казнохранилище, а другое вестиарием служит. Достало им не только красоты, но и надежности. И прекрасной, огромной и знаменитейшей из дворцовых бань (расположенной над так называемой чашей, той, что название свое получила от стоявшей на том месте прежде каменной чаши партии венетов) он ревностный строитель; творение сие - для красоты, неги, телесного здоровья и отдохновения.621 Чаша же другой партии (говорю о прасинах) стояла в восточной части царского дворца. Ее пришлось переместить, когда сооружался там божий храм, и кончились возле них собрания партий и прекратились дела, там творившиеся.
      91. Помимо упомянутых, творениями благородного этого царя были царское имение, Манганами именуемое, и имение по названию Новое.622 А соорудил он их с таким намерением. Царь не хотел тратить государственные средства, кои рождают и увеличивают платежи подданных, на собственные нужды, и не желал, чтобы яства и пища для его стола доставлялась трудами других. Вот потому-то и построил он сии имения и обеспечил им изрядный доход от землепашества, дабы он и его наследники всегда в изобилии и по справедливости имели припасы для царских пиров. И в так называемых Пигах623 возвел он от основания царские палаты и покои перемены ради, кои украсил прелестью храмов, и стоит там святой дом пророка Ильи и дом преемника и ученика его Елисея, а еще и первого благочестиво царствовавшего над нами Константина Великого и новоявленных сорока двух мучеников и, кроме того, и два других молельных дома, благочестиво сооруженных во имя и славу Богоматери. И в чертогах Иерии соорудил он святую молельню того же пророка Ильи, прелестью и красотой никакой иной не уступающую.
      92. Прежде в этих царских обиталищах, предназначенных для перемены и перехода, находилось огромное и широкое хранилище воды - дело и труд первого царя, поместье украшавшего, но оно было засыпано, завалено землей и приспособлено для посадки деревьев и овощей царем Ираклием, точно так же тем же царем превращены были в сушу и послужили для разбивки садов хранилища внутри царских чертогов (то, что перед Магнаврой, и то, что между триклиниями Юстиниана и Экфесия),624 кои изобиловали водой и множеством рыб для ловли и удовольствия царям. И все это - из-за математика Стефана,625 который исследовал рождение упомянутого царя и предсказал ему смерть от воды. По той же причине была превращена в сад и цистерна в Иерии. И вот славный царь Василий, видя, что для выращивания садов места хва�